— Не сочтите меня назойливым, сударыня, — ответил я. — Но если Грэден такое опасное место, вы тоже, должно быть, рискуете, оставаясь здесь?
Она с упреком поглядела на меня.
— Вы и ваш батюшка… — продолжал я, но она тотчас прервала меня:
— Мой отец? А почему вы о нем знаете?
— Я видел вас вместе, когда вы шли от лодки, — ответил я, и, не знаю почему, ответ этот показался достаточным для нас обоих, тем более что он был правдив. — Но, — продолжал я, — меня вам бояться нечего. Я вижу, у вас есть причины хранить тайну, но поверьте, что я сохраню ее так же надежно, как если бы она была погребена со мною в Грэденской топи. Уж много лет, как я почти ни с кем не разговариваю; мой единственный товарищ — моя лошадь, но и она, бедняга, сейчас не со мной, Вы видите, что вы можете рассчитывать на мое молчание. Скажите мне всю правду, дорогой мой друг: вам угрожает опасность?
— Мистер Норсмор говорит, что вы порядочный человек, — ответила она, — и я поверила ему, когда увидела вас. Я скажу вам только: вы правы. Нам грозит страшная, страшная опасность, и вы сами подвергаетесь ей, оставаясь здесь.
— Вот как! — сказал я. — Вы слышали обо мне от Норсмора? И он хорошо отозвался обо мне?
— Я спросила его относительно вас вчера вечером, — ответила она. — Я сказала… — запнулась она, — что встречала вас давно и упоминала вам о нем. Это была неправда, но я не могла сказать иначе, не выдав вас, а вы вчера поставили меня в тупик. Он вас очень хвалил.
— А скажите, если позволите задать вам вопрос: эта опасность исходит от Норсмора?
— От мистера Норсмора? — вскричала она. — О, что вы! Он сам разделяет ее с нами.
— Но почему же вы предлагаете мне бежать отсюда? — сказал я. — Хорошее же у вас мнение обо мне!
— А зачем вам оставаться? — спросила она. — Мы вам не друзья.
Не знаю, что со мной случилось — такого не бывало у меня с самого детства, — но только я был так обижен, что глаза мои защипало от слез и они заволокли от меня лицо, на которое я глядел не отрываясь.
— Нет, нет! — сказала она изменившимся голосом. — Я не хотела вас обидеть.
— Это я вас обидел, — сказал я и протянул ей руку, взглянув на нее с такой мольбой, что она была тронута, потому что сейчас же порывисто протянула мне свою руку.
Я не отпускал ее руку и смотрел ей в глаза. Она первая высвободилась и, забыв о своей просьбе и о том обещании, которое хотела от меня получить, стремглав бросилась прочь и скоро скрылась из виду. И тогда я понял, что люблю ее, и радостно забившимся сердцем почувствовал, что и она уже неравнодушна ко мне. Много раз впоследствии она отрицала это, но с улыбкой, а не всерьез. С своей стороны, я уверен, что руки наши не задержались бы так долго в пожатии, если бы сердце ее уже не дрогнуло. Да, в сущности, не так уж я был далек от истины, потому что, по собственному ее признанию, она уже на следующий день поняла, что любит меня.
А между тем на другой день как будто бы не произошло ничего важного. Она, как и накануне, вышла к опушке и позвала меня, укоряя, что я еще не покинул Грэдена, и, увидев, что я упорствую, начала подробно расспрашивать, как я сюда попал. Я рассказал ей, какая цепь случайностей позволила мне видеть их высадку и как я решил остаться — отчасти потому, что меня заинтересовали гости Норсмора, отчасти же из-за его попытки меня убить. Боюсь, что по первому пункту я был неискренен, потому что заставил ее предположить, что именно она с первого же момента, как я увидел ее на отмели, стала для меня главным магнитом. Мне доставляет облегчение признаться в этом хотя бы сейчас, когда жена моя уже призвана всевышним, потому что при ее жизни, как это ни тревожило мою совесть, у меня не хватало духу разуверить ее. Даже ничтожная тайна в таком супружестве, каким было наше, похожа на розовый лепесток, который мешал спать принцессе.
Скоро разговор перешел на другие темы, и я долго рассказывал ей о своей одинокой бродячей жизни, а она говорила мало и больше слушала. Хотя оба мы говорили очень непринужденно и о предметах как будто бы безразличных, мы были необычайно взволнованы. Скоро, слишком скоро пришло время ей уходить, и мы расстались, как бы по молчаливому уговору, даже без рукопожатия, потому что каждый знал, что для нас это не пустая вежливость.
На следующий, четвертый день нашего знакомства мы встретились на том же месте рано утром, как хорошие знакомые, но со смущением, нараставшим в каждом из нас. Когда она еще раз заговорила о грозившей мне опасности — а это, как я понял, было для нее оправданием наших встреч, — я начал говорить ей, как высоко я ценю ее доброе внимание, и как до сих пор никто еще не интересовался моей жизнью, и как я до вчерашнего дня не подумал бы никому рассказывать о себе. Внезапно она прервала меня пылким восклицанием:
— И все же, если бы вы знали, кто я, вы даже говорить со мной не стали бы!
Я сказал, что самая мысль об этом — безумие и что как ни кратковременно наше знакомство, я считаю ее своим дорогим другом, но мои протесты, казалось, только усиливали ее отчаяние.
— Ведь мой отец принужден скрываться!
— Дорогая, — сказал я, в первый раз забыв прибавить к этому обращению слово «леди», — что мне за дело до этого! Да если бы я двадцать раз был вынужден скрываться, неужели это изменило бы ваше мнение обо мне?
— Да, но причина этого, — вскричала она, — причина! Ведь… — она запнулась на мгновение, — ведь она позорна!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Рассказывает о том, каким необычайным образом я обнаружил, что я не один в Грэденском лесу
Вот что сквозь рыдания рассказала девушка о себе в ответ на мои расспросы.
Ее звали Клара Хеддлстон. Это, конечно, звучная фамилия, но еще лучше звучало для меня имя Клары Кессилис, которое она носила долгие и, надеюсь, более счастливые годы своей жизни. Ее отец Бернард Хеддлстон стоял во главе крупного банковского дела. Много лет назад, когда дела его пришли в расстройство, ему осталось лишь прибегнуть к рискованным, а затем и преступным комбинациям, чтобы спастись от краха. Однако все было тщетно: дела его все более запутывались, и доброе имя было потеряно вместе с богатством.
В то время Норсмор упорно, хотя и безуспешно, ухаживал за его дочерью, и, зная это, к нему-то и обратился Бернард Хеддлстон в час крайней нужды. Несчастный навлек на свою голову не только разорение и позор, не только преследование закона. Казалось, он с легким сердцем пошел бы в тюрьму. Чего он боялся, что не давало ему спать по ночам и что обращало в кошмар самое забытье — была тайная, неотвратимая и постоянная угроза самой его жизни. Поэтому он хотел похоронить себя на одном из островов южных морей и рассчитывал воспользоваться для этого яхтой Норсмора. Тот тайно принял его с дочерью на борт своего корабля на пустынном берегу Уэллса и доставил их в Грэден, где они должны были пробыть до тех пор, пока судно не снарядится в долгое плаванье. Клара не сомневалась, что за это Норсмору была обещана ее рука. Это подтверждалось и тем, что всегда галантный и внимательный Норсмор несколько раз позволил себе необычную смелость в словах и поступках.
Надо ли говорить, с каким напряженным вниманием слушал я этот рассказ и своими расспросами старался выяснить то, что в нем оставалось тайной! Все было напрасно. Она сама не представляла себе, откуда и чем именно грозила опасность. Страх ее отца был непритворен и доводил его до полного изнеможения; он не раз подумывал о том чтобы без всяких условий отдаться на милость властей. Но этот план он позднее оставил, так как пришел к убеждению, что даже крепкие стены наших английских тюрем не укроют его от преследования. В последние годы у него были тесные деловые связи с Италией и с итальянскими эмигрантами в Лондоне, и они-то, по предположению Клары, были каким-то образом связаны с нависшей над ним угрозой. Встреча с моряком-итальянцем на борту «Рыжего графа» повергла ее отца в ужас и вызвала горькие упреки по адресу Норсмора. Тот возражал, что Беппо (так звали матроса) прекрасный парень, на которого можно положиться, но мистер Хеддлстон с тех пор не переставая твердил, что он погиб, что это только вопрос времени и что именно Беппо будет причиной его гибели.
Мне все эти страхи представлялись просто галлюцинацией[5], вызванной в его расстроенном сознании пережитыми несчастьями. Должно быть, его операции с Италией принесли ему тяжелые убытки, потому что самый вид итальянца был ему несносен и преследовал его в болезненных кошмарах.
— Вашему отцу нужен хороший доктор, — сказал я, — и успокаивающее лекарство.
— Да, но мистер Норсмор? — возразила Клара. — Ведь его не затронуло папино разорение, а он разделяет эти страхи.
Я не мог удержаться, чтобы не высмеять то, что мне представлялось ее наивностью.
— Дорогая моя, — сказал я, — не сами ли вы мне сказали, какой он ожидает награды! Для влюбленного все дозволено, не забудьте этого, и если Норсмор разжигает страхи вашего отца, то вовсе не потому, что он боится какого-то страшного итальянца, а просто потому, что влюблен в очаровательную англичанку.
