— А вы вернетесь? — спросил Сережа.
Всадник серьезно сказал:
— Если будет нужно. Мы не можем всю жизнь торчать на подоконнике, у нас еще много боев. Но если тебе придется плохо, ты позови. Мы примчимся.
— Как позвать? — спросил Сережа шепотом, потому что хотелось заплакать. Не от горечи, не от обиды, а, наоборот, будто от любимой песни, когда вспоминается что-то хорошее.
Всадник улыбнулся.
— Как позвать… Ну встань покрепче, локти согни, кулаки сожми, будто в одной руке поводья, в другой — шашка. И скомандуй тихонько, про себя: «Эскадро-о-он! Ко мне!» И мы сразу будем тут как тут… Может быть, нас никто и не заметит, мы умеем быть невидимками. Но ты обязательно знай, что мы рядом.
— Буду… — прошептал Сережа.
Всадник подержал на его плече тяжелую ладонь, повернулся и ушел за дверь, позвякивая шпорами. Тихо ржали за окном лошади, и откатывался за горизонт гром. Сережа снова лег…
Сквозь сон он услыхал, как пришли папа и тетя Галя, как хныкала Маринка, которой давно пора было спать.
Потом тетя Галя вошла в комнату и охнула:
— Батюшки, так и уснул, даже свет не погасил! И не разделся.
Она стала расстегивать на Сереже рубашку, а он притворялся, что никак не может проснуться. Лишь украдкой, одним глазком глянул на пол, нет ли следов от сапог. Но следы уже высохли. И только Сережино плечо все еще будто чувствовало тяжесть крепкой, дружеской ладони…
Нет, Сережа пока ни разу в жизни не звал на помощь всадников. Потому что не встречались еще настоящие враги.
Но он знает: если позвать, они примчатся.
Это уж точно…
*
Мне не могло показаться: это был настоящий конник
Едва Сережа кончил говорить, как появилась дежурная вожатая и всех отправила по своим постелям и палатам. Так Сережа и не узнал, понравилась ли его сказка ребятам. Он только помнил, что слушали его внимательно, молча.
Если бы он знал, чем это кончится!
Пудру, Витьку Солобоева и Гутю начальник лагеря звал «мои мушкетеры». Они ездили в лагерь уже несколько лет подряд. Знали они и все порядки. Когда и кому их можно нарушать, а когда и кому следить за ними. В совет дружины «мушкетеров» не выбирали. Но они и так ходили в главных. Когда надо перегонять лодки из соседней деревни, ехать в село за сметаной или заготавливать в лесу дрова для костра и возить их на лошади, кого пошлешь? Завхоз дядя Вася на десять частей не разорвется. Не отправишь ведь по таким делам председательницу совета дружины Светку Мальцеву.
И когда малышовый отряд поднимает на тихом часе гвалт и начинает бой подушками, «мушкетеры» всегда тут как тут.
Ну, а если они искупаются лишний разок, когда наблюдают за порядком на речке, или оттянут по затылку нарушителя дисциплины, беда невелика. Зато все спокойно.
Главным среди «мушкетеров» был Гутя. То ли это имя у него, то ли прозвище, Сережа не знал. Девчонки из старшего отряда по Гуте вздыхали. Был он симпатичный: смуглый, темноволосый, стройненький. Всегда в отглаженной пионерской форме, как с картинки. И очень вежливый. Со всеми. Даже с теми пацанятами, которых он за провинности собирался тюкнуть по лбу.
Впрочем, Гутя редко пускал в ход руки. Для этого были Пудра и Витька.
Пудра был Гутин друг, хотя он на Гутю ну ни капельки не походил. Худой, длинный, в штанах с пузырями на коленях, в рубахе навыпуск, нескладный. У него была тонкая шея, круглая голова и желтые космы волос. Они торчали вразлет, и Пудра напоминал подсолнух.
Пудра умел притворяться дурачком. Как скажет свое «гы» да отпустит шуточку поглупее, сразу покажется, будто он недоразвитый. Но это тем покажется, кто Пудру не знает.
А Витька Солобоев ходил у Гути и Пудры в адъютантах. И ничего особенного в нем не было, кроме розовых щек и аппетита.
В этом году приклеился еще к «мушкетерам» Женька Скатов. Хмурый такой, неразговорчивый парнишка. Выбрали его в совет отряда, потому что, говорят, он в школе хорошо учился, но Женька отрядными делами не занимался, а все время гулял с «мушкетерами».
…Вот этих четверых и встретил Сережа, когда проводил Костю.
*
Костя уехал. Не мог он остаться: пришла из города телеграмма, что Костина мать заболела. Тяжело. Про Костин отъезд и телеграмму никто не знал, кроме вожатых.
Сережа узнал случайно. Он раньше всех закончил завтрак, выскочил из столовой и увидел, что Костя шагает к лагерной калитке с плащом на руке и с чемоданом.
Сердце у Сережи неприятно стукнуло. Он догнал Костю.
— Ты разве уезжаешь?
— Приходится, — откликнулся Костя. И коротко рассказал про телеграмму.
Сережа молча пошел рядом. Что тут скажешь?..
Потом он спросил:
— А почему ребята не провожают?
— Не сказал я никому. И так на душе муторно. А тут сорок человек — сорок расставаний. Девчонки еще слезу пустят.
«Не только девчонки», — подумал Сережа. И попросил:
— Можно я провожу? Я не пущу слезу
— Пойдем, Сергей, — сказал Костя.
Сережа взял у него плащ, и они зашагали к станции. Через лес, через луг. Молча.
Когда среди трав поднялся станционный домик, Костя остановился:
— Возвращайся, Сергей, а то потеряют тебя. Спасибо. Ребята пусть не обижаются, я им напишу.
«А песню я навсегда запомнил», — хотелось сказать Сереже, но он промолчал. Стоял и смотрел вслед Косте. Даже «до свиданья» не сказал. «До свиданья» — значит «до встречи». А где же им встретиться, если Сережа и адреса-то Костиного не знает. Постеснялся спросить. Какие уж тут адреса, если у человека несчастье!
*
«Мушкетеры» повстречались ему у самой калитки.
— Очень приятно. Еще один самовольщик, — лениво произнес Гутя. — Кто разрешил за территорию лагеря, уходить?
Сереже было грустно. Ему было не до «мушкетеров». Сережа и не подумал, что их четверо, а он один. Просто сказал:
— Тебе какое дело?
— Ух ты!.. — в один голос возмутились Пудра и Солобоев и хотели ухватить Сережу. Гутя удержал их движением ладони.
— А вот какое дело, — любезно сказал он. — Позвольте довести до вашего сведения, что начальник велел всех, кто из лагеря нос высовывает, отправлять на гауптвахту.
— Куда отправлять? — удивился Сережа.
— Под замочек. Пока он не придет и не разберется.
— Гы! Да ты не бойся, не заскучаешь, — вмешался Пудра. — Там уже три гаврика сидят, веселятся.
— Ну идите и веселитесь с ними, — хмуро сказал Сережа.
— Ты поговори! — пригрозил Женька Скатов. — Иди лучше добром. Нам начальник приказ дал.
— Приказ — дуракам напоказ, — сказал
Сережа. Ему было все равно, потому что Костя уехал. — Здесь не кадетский корпус.
— Взять, — сказал Гутя.
Пудра и Витька прижали Сережу к забору. Хотели повести насильно. А ему вдруг так обидно сделалось и такая злость нахлынула! Кулаки сами сжались.
— Ладно, отпустите, — вдруг распорядился Гутя. — Дитя готово разрыдаться. Маму звать начнет.
Пудра заупрямился:.
— Не-а… Пускай сказочку расскажет, тогда пустим. Это же тот сказочник. Он нам всю ночь про каких-то наездников мозги заправлял. У, потеха!
Видно, Пудра решил отомстить за Витьку, которого накануне вечером не захотели слушать ребята.
И сам Витька обрадовался:
— Точно! Он трепался, будто лошадиной дивизией командовал! Ты, Гутя, не слыхал, не знаешь. Будто, как свистнет, так все кругом без памяти валяется.
Стыд и ярость взметнулись в Сереже! Он им тайну открыл, сказку доверил, а они!..
— А ну пустите! — крикнул он с такой злостью, что «мушкетеры» отшатнулись.
— Что случилось? — раздался голос начальника лагеря. Совков подошел незаметно.
— Ничего страшного, Тихон Михайлович. Самовольщик нервничает, — объяснил Гутя. — За пределами лагеря гулял, а теперь брыкается.
Совков повернулся к Сереже.
— Кто позволил уходить из лагеря?
Глядя в землю, Сережа сказал:
— Я Костю провожал. Он мне сам разрешил.
— Надо было у меня спросить… Ладно, ступай.
Сережа плечом отодвинул с дороги молчаливого Женьку и шагнул в калитку. Но злость и обида вдруг снова поднялись в нем. Он повернулся.
— А они… пусть лучше меня не трогают! Я под их скрипку танцевать не собираюсь!
Он ожидал в ответ возмущения и угрозы. Но «мушкетеры» промолчали, а Тихон Михайлович сказал почти ласково:
— Ступай, ступай. Они не тронут. Я поговорю.
*
Они и правда не трогали Сережу. Но в тот же день он увидел на своей подушке листок с карикатурой: кривоногий всадник сидел на брюхатой лошади и держался за хвост.
На следующий день вслед Сереже то и дело звонко ржали наученные «мушкетерами» малыши. К вечеру кое в чем разобрался, видимо, Димка и навел среди октябрятской братии порядок: ржание прекратилось. Но перед ужином к Сереже подошла пионервожатая Рита и, хлопая длинными ресницами, заговорила:
