– Бутерброден ферботен! – подхватил я. – Хенде хох! Вассер абдрюкен!
– Капитулирен цурюк! Их вайс нихт, герр хауптманн!
Я кивал с понимающим видом. А ничего, забавно, оказалось, что говорить по-немецки очень даже просто и весело. Надо будет с Александрой попробовать.
– Тиргартен бомбардирт. Натюрлихь! Ди дойчен мотоциклетен марширт!
– Фашистишен паразитен, яволь штандартенфрейляйн!
– Придуркен расстреляйтунг!
Ну, и так далее. Я сбился первым, повторил про фабрикен унд заводен, у Пятахина немецкие запасы тоже закончились, и он снова завел про айнштурценде бутерброден. Я подумал, что так можно долго ходить в вывернутых одежках и шпрехая по-немецки, и хорошо, что нас не видит какой-нибудь там приличный человек, а то бы сдал в психушку.
И пятисот метров не прошли, Пятахин остановился, все-таки у него чувство опасности совсем звериное, как у любого порядочного вурдалака.
– Что? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Что-то там… Нехорошее.
– Посмотрим давай.
Мы медленно, почти на цыпочках двинулись вперед и скоро увидели.
Яма. Совсем свежая. Глубокая, метра, наверное, три, длинная. То есть даже не длинная, она тянулась справа налево, и краев я не видел, земля точно открыла длинный кривой рот.
– Вот оно и шумело, – Пятахин подобрал шишку, кинул вниз. – Разрыв.
Шишка застряла в жидком песке.
Никогда такого не видел. И не знал, что так бывает.
– Это…
– Разрез, – объяснил Пятахин. – Так буераки заводятся. Земля лопается, ключи начинают бить, потом пошло-поехало, через пару лет тут уже овраг настоящий протянется.
– А почему на дне воды не видно? – спросил я.
– Она пока не держится. Там песок… зыбучий. В нем все вязнет. Вон смотри, шишка уже провалилась.
Шишка на самом деле почти провалилась, осталась черная макушка.
– Это из-за дождей, наверное, – Пятахин смотрел вниз. – Земля здесь внаклонку, вот и слезло. Это как трясина, так и мы могли провалиться…
Конца этой расщелине не виделось, и ровная она была, на самом деле как разрез, точно кто-то рассек землю саблей. Деревья уже начали наклоняться в сторону, высоченные сосны скосились, как сбитая смерчем трава, выставили из земли корни, а некоторые сломались, растопырив в разные стороны острые щепки.
– Могло и деревом завалить, – сказал Пятахин. – Мясорубка какая. Да уж… Прикинь, если бы мы сюда двинулись, то мы бы точно провалились. Или соснами побило бы. А этот медведь, получается, нас удержал, – сказал Пятак совсем серьезно.
– Что это вообще? – я кивнул на яму.
– Движение континентов, – вздохнул Пятахин. – Вот оно наглядно. Прыгать будем?
– Идиотен? – спросил я.
– Идиотен-ферботен, – ответил Пятахин. – А может, все-таки прыгнем?
– Вдвоем прыгать нельзя, – сказал я. – Если один увязнет, кто его спасет? Давай ты первым.
Первым Пятахин прыгать не хотел, мы поспорили и пошагали дальше, вдоль разлома, и через полтора километра выбрели к реке. Или к широкому ручью. Извилистый, с невысокими обрывистыми берегами, течение быстрое, вода чистая, колышет желтые водоросли, голова аж кружится. Я настроился на долгое путешествие вдоль, но вдруг – вот на самом деле вдруг-вдруговский, я совсем не ожидал – мы продрались сквозь борщевик и увидели наших. И нашу страусиную поляну, она находилась чуть внизу, а мы как бы на крутояре. Как тут оказались?
Народ уже собрался, были все, и наши, и немцы, и баторцы, стая, включая Рокотову, вполне себе живую, и здоровую, и румяную от чистого воздуха.
– А в зомби не превратились, – с сожалением сказал Пятахин. – Я думал, что хотя бы Жохова… Нет в жизни счастья.
– Счастье в труде, – сказал я и поспешил к людям.
– Это ты лошади расскажи, – ответил Пятахин.
Мы поторопились, нас заметили и замахали руками, мне показалось, нам были рады.
– Явились, красавчеги, – приветливо и по-современному сказала Жохова. – А мы тут Юльку уже давно нашли, без вас управились, ждем, думали, уже вас самих искать надо.
– Знаю, знаю, соскучилась по мне, лапонька, – Пятахин послал Жоховой воздушный поцелуй.
Жохова скрипнула зубами, но удержалась от ответного удара.
Подбежал Жмуркин, взволнованный и злой, осведомился, где пропадали. Пятахин тут же принялся рассказывать Жмуркину про колдовство, пришельцев и зомби и про разрыв, который вдруг возник и в который мы едва не ухнули, тот махнул рукой и велел выдать нам чай. Снежана принесла кружки с кипятком, в котором густо плавали смородиновые листья и ветки, мы направились к Рокотовой, хотелось ей что-то почему-то сказать.
Рокотова сидела на раскладном стульчике, действительно живая, здоровая, но с покаянием в лице, нам она улыбнулась.
– Я хотела сама найти ключ, – хлюпнула носом Рокотова. – Сама… Чтобы для всех… Чтобы все счастливые…
Пятахин не стал глумиться почему-то, сочувственно кивнул, улыбнулся.
– Ничего, – сказал он. – В другой раз найдем.
– Точно, – подхватил Жмуркин. – Найдем. У меня как раз идея появилась…
Жмуркин начал рассказывать свою идею. Что мы неправильно поняли масштаб. Надо его было от речки отсчитывать, она не совпадает с реальной…
Я глядел на остальных.
Капанидзе сидел на пеньке, грыз, как всегда, свои семечки, закидывал их в рот левой рукой, правая у него была перевязана бинтом, сквозь который проступала кровь.
Пили чай, плевались листьями, тащились к дому, Рокотову, кстати, не ругали. Наоборот, утешали, все, и Жохова тоже, и все говорили одно и то же – ничего, в следующий раз найдем, завтра, вон Кассиус смастерил специальное устройство для определения воды под землей… Показывали на Болена, то есть на Кассиуса, глухонемого знатока вод из Нидерзаксена, он изготовил из никелированной проволоки рамку, с помощью которой можно определить подземные ручьи и реки. Вот он завтра как выйдет, как прыгнет… – и сразу все найдем.
И все выглядели…
Радостно. Не как лучшие люди города, но как обычные нормальные люди, я поймал себя на том, что вот гляжу на Снежану и не вижу новенькое здание МЧС, построенное на месте библиотеки. Я гляжу на Жохову и не вижу ее бесноватого папу-пресвитера, расстрелявшего как-то по весне всех городских дворняг из пневматической винтовки и обещавшего каждому, кто пожертвует его церкви половину имущества, Царствие Небесное. Я гляжу на Лаурыча и почти не вижу Лауру Петровну. И в Рокотовой я не углядываю носительницу болезнетворных бактерий, а вижу просто девчонку в контактных линзах, родители у нее тотальные алкоголики в Перми, а она сама интересуется немецким Возрождением.
И остальные тоже вполне себе, кстати, и немцы тоже, чьим Возрождением интересуется Рокотова, они совсем не похожи на немцев. И на глухонемых тоже не похожи, мне иногда представляется, что я их слышу. То есть не иногда, я их всегда слышу, правда, Болен говорит реже. Наверное, это связано с тем, что он специалист по воде.
Шагали, для поддержания скорости песни орали, оказалось, что очень здорово орать хором, не петь, а именно орать – громко, размахивая руками, распугивая белок, которые в изобилии покачивались на каждой ели, смотрели, чего бы у нас еще стащить. Пятахин выломал себе из суковины костыль и иногда забегал вперед и дирижировал им. Вообще-то песня помогала, если честно, хотя ноги у меня не очень уже топали, подраспухли, и пятки ломило, но я держался, старался не подавать виду, неудобно перед иностранцами падать. Трупаноиды, наверное, больше всего мы были похожи на них, сбежали из итальянского трэша в наши трудные веси и теперь брели, мрачные и бестолковые.
Один Капанидзе выглядел бодро и не устало, приплясывал и припрыгивал; несмотря на то, что у него было поцарапано плечо и забинтована рука, лесной человек и пел звонче и задорнее всех, хотя слов и не знал, кажется.
А после песни Пятахин стал рассказывать про наши сегодняшние приключения, про муравьев, про чернику, про разрыв и про медведя, и про обязательный ночной понос, который случится после черники, и просил ни в коем случае не занимать сегодня ночью нужник, и про то, что он, Пятахин, предлагает остаться в Ефимовом Ключе еще на неделю, найти ту самую черничную поляну, наварить варенья и морса, к тому же после сдвигов в коре земной наверняка откроются новые ручьи…
– А дымом пахнет, – сказал вдруг Гаджиев.
Мы остановились и стали нюхать. Дымом пахло, это да, у Гаджиева генетическая память на такие штуки, запах дыма, ржание конницы, ему стоило доверять в таких вопросах.
– Кажется, пожар, – кашлянул Капанидзе.
– С чего вдруг пожар? – спросил Жмуркин.
Я вдохнул-выдохнул и тоже уловил. Гарь. На самом деле гарь. И приличная, даже горло задрало немного.
– У нас каждый год по три штуки случается, – пояснил Капанидзе. – Тут кругом торфяники, они самовозгораются летом. Но этот как-то уж очень близко.
– Если пожар не сильный, то можно самим потушить, – предложила вдруг Снежана. – Я была в инструктивном лагере, видела как.
