— Дело-то табак! — произнес, наконец, машинист. — Чтобы добраться до твоих теплушек, надо перегнать на эту колею второй состав, А пока маневрировать будешь…
Он не договорил. Из-за обезглавленного состава вывалила толпа мешочников, сопровождавших начальника станции. Люди шли прямо к паровозу.
— Уходи, земляк! — сказал машинист. — А то тебе и второй глаз подшибут!
— Не уйду! — Василий сверкнул левым глазом. — Пусть хоть…
— Уходи! — повторил машинист. — Прицепим…
— А не врешь?
— Брысь, щенок! — рявкнул машинист. — Ты это кому говоришь?
Почему-то этот окрик заставил Василия поверить машинисту.
— Спасибо, отец! — сказал Василий и спрыгнул на землю.
— Решил второй состав брать? — спросил помощник и напомнил: — Впереди подъем…
Машинист не ответил. Он смотрел на толпу, которая уже подходила к паровозу. Говорить начальнику станции не дали. Его голос потонул в грозных воплях мешочников:
— Цепляй второй состав!
— Цепляй, а то и паровозу, и тебе разом пары выпустим!
Машинист терпеливо выслушал угрозы и поднял руку. Толпа приумолкла.
— Прицеплю… Но если кто под откосом окажется — пеняйте на себя.
Дальше машиниста слушать не стали. Мешочники бросились к пустовавшему до сих пор составу. По станции понеслось:
— Цепляют!..
— Второй!..
— Цепляют!
Начался штурм второго состава.
А в тупике у трех вагонов шла перевалка хлеба. Груженные подводы подъезжали к самой железнодорожной насыпи, и бойцы вместе с возчиками быстро переносили мешки из телег в теплушки. Работали молча. Даже стереть пот с лица было некогда. Короткая заминка произошла неожиданно. Все услышали, как предостерегающе гукнул паровоз и лязгнули буфера. Поезд тронулся. Над станцией повис дикий рев сотен голосов. Люди подумали, что поезд уходит, не прицепив второй состав.
— Василий! — крикнул Глеб-старший.
Василий подскочил к комиссару.
— Это что ж получается? — спросил Глеб старший.
— Не извольте беспокоиться, товарищ комиссар! — ответил Василий и весело заморгал левым глазом. — Земляк не подведет! Маневрирует…
И в самом деле, поезд, миновав стрелку, остановился, дал задний ход и стал приближаться ко второму составу. Снова лязгнули буфера — два состава соединились. Но паровоз продолжал пятиться, пока задний вагон второго состава не докатился до теплушек.
Митрич, понимавший толк в железнодорожном деле, прицепил теплушки. Бойцы почувствовали себя увереннее. Только Глеб-старший все еще испытывал какое-то смутное беспокойство. Архипа он назначил в караул и приказал никого не подпускать к противоположной стороне теплушек. Митрича Глеб Прохоров оставил за старшего, а сам решил пойти на вокзал, чтобы поезд не отправили до конца погрузки хлеба.
— Глебка! — позвал отец.
Сын по-военному вытянулся перед ним.
— Когда кончите грузить, — сообщите мне! Я — на вокзале!
— Слушаюсь! — ответил Глебка.
Не напрасно беспокоился комиссар. Кулаки продолжали действовать. После неудачи на мосту они перенесли свой «штаб» к водокачке. Когда теплушки продотряда были прицеплены к составу, седенький старичок благообразного вида зябко потер острые коленки и встал.
— С богом! — тихо произнес он, обращаясь к верзиле. — Подымай бузу.
Верзила побежал к станции, а старичок обвел своими светло-голубыми глазами сидевших вокруг кулаков, остановился на маленьком юрком мужичке и приказал:
— Пойдешь со мной!
Остальным старичок сказал, уже уходя от водокачки:
— Будут вести от Хмеля, — пусть встречает в Загрудино…
Два кулака — благообразный старик и юркий мужичок — пошли вдоль железнодорожной насыпи. Дойдя до середины длинного состава, они разделились: мужичок залез под вагон, а старик медленно побрел дальше — к хвосту поезда.
Архип стоял около последней теплушки. Отсюда он хорошо видел и заднюю площадку с тормозным устройством, и боковые стенки вагонов. Другую сторону можно было не охранять, — там еще продолжалась погрузка хлеба.
Архип приметил приближающегося благообразного старика. Тот шел спокойно, не торопясь, всем своим видом рассеивая всякое подозрение. Даже тогда, когда старик поравнялся с передней теплушкой, Архип не окликнул его: мало ли какое дело у старика, — может, он стрелочник. Но старичок шел на Архипа и пристально глядел прямо ему в глаза.
— Эй, гражданин! Сверни-ка на тропку! — добродушно сказал Архип. — Там тебе и идти удобней будет!
Под невысокой насыпью вилась протоптанная тропа. Но старик не стал спускаться вниз.
— Зачем сворачивать, ежели я к тебе? — возразил он и сделал еще несколько шагов вперед.
Архип снял с плеча винтовку, сказал более громко:
— Поворачивай оглобли!
Старик остановился и сунул руку за пазуху. Архип услышал быстрый и смущенный шепоток:
— Баба у меня, понимаешь, сердечная больно!.. Настоящая дура!.. Услыхала, что у тебя девять детишков… ну и… погнала меня! Говорит, снеси ты ему, горемычному!
Старик вытащил руку из-за пазухи. В руке желтел большой брусок сала.
— Держи!.. Все мы люди, все человеки!
С этими словами старик совсем близко подошел к Архипу и заслонил от него передние теплушки.
— Держи! — повторил он.
На Архипа смотрели ласковенькие маслянистые глаза. В них светилось неподдельное сочувствие.
Дрогнула рука у Архипа.
— Бери! Бери! — поощрительно приговаривал старик.
И Архип взял сало.
— Чем же отдарить мне тебя? — растроганно спросил он.
— Э-х! Мил человек! — воскликнул старичок. — Расквитаемся как-нибудь. Корми детишков на здоровье да кланяйся им!
Уставился Архип на подарок, и тепло у него стало на сердце. Не так дорог был кусок сала, как дорога братская помощь и сочувствие. Не видел Архип, что в эту самую минуту юркий мужичок добрался под вагонами до передней теплушки и, бесшумно приоткрыв буксу, сыпанул в коробку несколько горстей песку.
— Спасибо! — сказал Архип старику. — Век буду тебя помнить!
— Чего там! — ответил строчок и сойдя с насыпи на тропку, побрел обратно.
А верзила крутился но платформе, влезал в переполненные вагоны и, понизив голос до таинственного шепота, везде твердил одно и то же:
— На смерть едете, рабы божьи, мешочники!.. Состав-то вона какой! А к нему еще теплушки с комиссарским добром прицепили! Тяжеленные, что гири на ногах!.. Быть вам под откосом!.. Жить хотите — отцепить их надо!
Но люди боялись далеко отходить от своих вагонов: вдруг поезд тронется. Тогда верзила натравил мешочников на начальника станции.
Когда Глеб-старший появился на платформе, у вокзала опять плескалась и ревела большая толпа. С начальника уже сшибли фуражку. Он стоял среди бушующего людского моря и беспомощно лепетал:
— Что я могу?.. Ничего я не могу!.. Делайте, что хотите!.. Хотите отцеплять теплушки — отцепляйте!
До Глеба долетели эти испуганные причитанья. Он вскипел. Протолкавшись к начальнику станции, Глеб крепко тряхнул его за плечи и спросил:
— Ты понимаешь, что говоришь?
— А что я могу? — вновь воскликнул начальник. — Все технические нормы нарушены! Анархия!
— Бей анархиста! — услышал Глеб знакомый голос.
Комиссар повернулся на этот крик и увидел верзилу, который продолжал орать:
— Что ему технические нормы! Плевал он на них! Он всех нас в гроб вгонит — на то и комиссар! Бей его в печенки!
Глеб почувствовал сзади на своей шее чье-то горячее прерывистое дыхание. Он выхватил маузер. Толпа ахнула и подалась назад. Вокруг Глеба образовалось неширокое свободное пространство. Начальник станции нырнул в вокзальную дверь. И Глеб Прохоров остался один на один с толпой.
Он мог бы пробиться, открыв стрельбу, но рука не подымалась на людей. Можно было стрелять в воздух — дать сигнал тревоги. Тогда бойцы бросятся на помощь. А что будет с теплушками, с хлебом?
Пока Глеб раздумывал, верзила пригнулся и по кошачьи пружинисто прыгнул вперед. Глеб повел маузером. И наткнулся бы враг на смертельную пулю, но в последнюю секунду приподнял комиссар дуло и сознательно выстрелил поверх головы бандита. Глеб Прохоров все еще надеялся избежать кровопролития.
Выстрел на платформе подстегнул Глебку. Он бежал к отцу с радостной вестью, что погрузка хлеба окончена. Птицей влетел Глебка по ступенькам платформы, увидел толпу, иглой прошил ее и остановился перед кучей скрутившихся тел. На мгновенье в этой многорукой, многоголовой массе мелькнуло лицо отца. Глебка подскочил и с воем уцепился в чью-то руку с ножом. Рука согнулась, локоть ударил его по лбу и отбросил к стене вокзала.
В глазах у Глебки зарябило от разноцветных кругов и пятен. В ушах зазвонили колокольчики. Он с трудом приподнял свинцовую голову и бессознательно потер глаза рукой. Круги стали таять, лишь один из них — большой темно-зеленый — висел неподвижно над ним. Это был привокзальный колокол, которым дают отправку поезду. Цепляясь за стену, Глебка приподнялся сначала на колени, потом на ноги, дотянулся до веревки, привязанной к языку, и что было сил ударил раз, два и три. Звона он не услышал, в ушах все еще переливались разноголосые колокольчики, а вот короткий ответный гудок паровоза дошел до его сознания. И сразу же загрохотали буфера.
