Величественный хищник остановился лишь на мгновенье, тряхнул головой и, готовясь к прыжку, испустил грозный рев. К своему стыду, я должен сознаться: молодой барон Мюнхгаузен до того потерял голову, что решил искать спасения в бегстве… Я повернулся, и… — у меня до сих пор еще дрожь пробегает по телу, когда я вспоминаю этот момент… — в нескольких шагах от меня стоит омерзительный крокодил, уже раскрывший свою страшную пасть, чтобы проглотить барончика!.. Представьте себе, друзья мои, весь ужас моего положения!.. За мной — лев, передо мной — крокодил, слева — бурный поток, справа — пропасть, кишащая ядовитыми змеями. Мне кажется, и с Геркулесом в таком положении случилось бы то же самое, что со мной: я тотчас же потерял сознание и замертво упал на землю, будучи уверен, что мне пришел конец или на зубах крокодила, или в львиной пасти!..
Благодарю вас за участие, которое при мысли о моем незавидном положении, как я вижу, покрыло ваши лица мертвенной бледностью… Однако успокойтесь!.. Спустя несколько секунд я очнулся от сильного, но непонятного звука. Я отважился приподнять голову — и что же вы думаете?.. Разъяренный лев перескочил через меня и попал прямо в пасть крокодила. Голова одного завязла в глотке второго, и оба стараются изо всех сил отделаться друг от друга. Я проворно вскочил на ноги, вытащил нож и одним ударом отсек льву голову, так что его туловище рухнуло возле моих ног. Затем прикладом ружья я еще глубже забил львиную голову в пасть крокодила, который от этого задохнулся и околел.
Вскоре после одержанной мной победы вернулся мой друг, желая взглянуть, какую дичь я убил своим выстрелом. Разумеется, и он был немало удивлен моей добычей.
Мы тут же измерили крокодила, длина которого оказалась ровно сорок футов и семь дюймов парижской меры.
Когда мы рассказали губернатору об этой необыкновенной охоте, он тотчас послал повозку и нескольких людей, чтобы привезти тела обоих животных. Из крокодила сделали чучело, которое теперь является главным украшением Амстердамского музея, и сторож, рассказывая о моем приключении, делает к нему возмутительные прибавки. Так, например, он утверждает, что лев хотел проскочить сквозь крокодила, но знаменитый господин барон — так он величает меня — отрубил льву голову, как только она снова появилась на свет Божий, и вместе с ней — три фута хвоста крокодила, который при этом повернулся, вырвал из рук господина барона нож и с такой яростью проглотил его, то есть нож, что последний пронзил его сердце, вследствие чего чудовище тут же рассталось с жизнью.
Нечего объяснять вам, как для меня неприятно бесстыдство этого негодяя. В наш скептический век люди, не знающие меня, легко могут усомниться даже в правдивости моих настоящих подвигов и приключений, а это в высшей степени обидно и оскорбительно для честного дворянина…
Посещение острова Святой Елены. Гольфстрим и сварившаяся в нем рыба. Казарка как транспортное средство. Канат и якорь в дупле китового зуба. Пребывание в рыбьем желудке.
— На обратном пути в Европу мы уже обогнули мыс Доброй Надежды, когда я попросил капитана корабля остановиться у маленького островка Святой Елены, лежащего в тамошних водах.
— Эх, братец! И чего вам там нужно? — спросил капитан.
— Ничего, ровным счетом ничего, только посмотреть на этот скалистый остров, — ответил я.
Вот мы к нему и пристали. Там было мало любопытного, но и до сих пор я не могу отделаться от предчувствия, что этот остров Святой Елены непременно чем-нибудь прославится. Чем именно — этого я не знаю, но мне кажется, что более молодые из вас еще доживут до этого.
А тогда для нас важно было то, что у этого острова мы встретили английский корабль, капитан которого оказался близким приятелем нашего капитана. Разумеется, друзья провели несколько часов, беседуя в каюте. После этого мой родственник сообщил мне, что должен переменить курс, так как он взялся доставить важные депеши командиру английской морской станции на Вест-Индских островах.
Этот маленький крюк был мне очень приятен, потому что благодаря ему я познакомился с теплым Гольфстримом и мог воочию убедиться, что все, услышанное ранее мной об этом замечательном Гольфстриме, — чистая правда. Погода стояла, правда, необыкновенно теплая, но в солнечные дни вода была до того горяча, что можно было попросту опустить в нее предназначенные для варки мясо или яйца, чтобы их можно было немедленно употреблять в пищу.
Всего более меня поражали громадные стаи всевозможных морских рыб, весело плававших и резвившихся около корабля, а когда их удавалось поймать на удочку или сетью, то на воздухе они тотчас же оказывались совершенно сваренными, так что их можно было тут же есть, и вкус они имели отменный. Вопрос, как это возможно, чтобы совершенно сваренные рыбы могли резвиться в кипящей морской воде, долго занимал нас, пока мы не нашли подходящего объяснения: это стало возможным лишь потому, что вода нагревалась постепенно, и рыба мало-помалу привыкала к более высокой температуре. Когда она попадала из воды на сравнительно прохладный воздух, жар, разумеется, бросался внутрь и в ту же секунду убивал ее.
В этом явлении не было, следовательно, ровно ничего удивительного…
Мы испытали крайне замечательное приключение, когда повернули от острова Ньюфаундленд на восток, к Европе, и на следующий же день наш корабль со страшной силой наскочил на нечто, показавшееся всем нам скалой. Однако на морских картах в этой местности не значилось никакой скалы, а брошенный лот на глубину пятисот саженей не достигал еще дна. Нам казалось совершенно необъяснимым, что мы не только потеряли руль, но и бушприт переломился посередине, и все наши мачты треснули сверху донизу.
Бедный парень, который как раз в это время брал рифы на главном парусе, отлетел по крайней мере на три мили от корабля, прежде чем упал в воду. Однако он спасся благодаря счастливому случаю: он успел ухватиться за хвост летевшей мимо казарки, благодаря чему ему удалось не только ослабить толчок при падении в воду, но он еще смог, устроившись на птице между шеей и крыльями, до тех пор плыть за кораблем, пока мы не подняли его на палубу.
Другим доказательством страшной силы удара было то обстоятельство, что всех людей, находившихся между палубами, подбросило вверх так, что они стукнулись о потолок. Моя собственная голова оказалась при этом совершенно вдавленной в живот, и прошло несколько месяцев, прежде чем она получила свое естественное положение.
Мы еще не оправились от смятения и неописуемого изумления, когда все сразу объяснилось появлением большого кита, который задремал на поверхности воды, греясь под солнечными лучами. Он казался крайне разгневанным тем, что наш корабль разбудил его, и, разбив ударами хвоста нашу кормовую галерею и захватив зубами большой якорь, лежавший по обыкновению со свернутым канатом на носу корабля, тринадцать часов тащил наш корабль, сделав таким образом по крайней мере миль сто. Мы приближались уже к американскому материку, когда якорный канат, к нашему счастью, лопнул, но благодаря полученному разгону корабль быстро домчался до самого устья реки Святого Лаврентия…
Здесь мы исправили полученные повреждения и когда, спустя некоторое время, приплыли на то место, где произошло столкновение, то увидели поблизости на воде труп того самого кита. Длина его достигала, без всяких выдумок, по крайней мере полмили! Так как мы могли взять к себе на борт лишь небольшую часть этого огромного животного, то мы с большим трудом отрезали ему голову и, к нашей великой радости, нашли в ней не только наш якорь, но и более сорока саженей каната, которые торчали с левой стороны пасти из дупла в зубе. Больше во время этого плавания уже не произошло ничего достопримечательного…
А в Средиземном море однажды мне пришлось даже рисковать жизнью. В один приятный летний вечер я купался близ Марселя в очень приятной теплой морской воде, как вдруг на меня бросилась с величайшей быстротой большая рыба с раскрытой пастью.
Само собой разумеется, скрыться от нее было совершенно невозможно, потому что рыбы плавают гораздо лучше нас; поэтому я сжался как мог, втянул в себя ноги и плотно прижал к телу руки, чтобы проскользнуть невредимым через колючие ряды зубов рыбы в ее желудок. Я счастливо добрался в его полость, где все-таки оказалось чересчур тесновато и слишком темно, хоть глаз выколи, но по крайней мере было достаточно тепло.
Так как я, очевидно, причинял моей хозяйке немалую тяжесть в желудке и другие неприятные ощущения, то она всячески старалась избавиться от меня. Но чем больше она давилась и корчилась, тем неприятнее становился я для нее своими движениями. Когда же я убедился, что мои прыжки и скачки для нее положительно невыносимы, я начал отплясывать шотландский вальс, хотя на душе у меня было вовсе не до танцев. Рыбе это так пришлось не по вкусу, что она даже страшно крикнула и наполовину высунулась из воды. Это привлекло внимание экипажа итальянского коммерческого судна, проходившего мимо как раз в это время, и спустя несколько минут мою рыбу убили гарпунами. Я понял это по ее предсмертным судорогам. Вскоре ее вытащили на палубу, и я слышал, как матросы совещались друг с другом, каким образом надо разделать рыбу, чтобы получить возможно больше жира.
