— Но, Мюнхгаузен, без этих легкомысленных проделок!.. Вы знаете, что стоит на карте!..
Я скрестил в ответ руки на груди и молча поклонился. Ну, султан знал, что этот жест должен значить, и всемилостивейше смотрел нам вслед, пока мы не пристали к берегу на той стороне, в Азии, и не разместились на верблюдах, чтобы продолжить путешествие в Каир.
По пути мне представился случай увеличить и без того уже чересчур многочисленный штат моих сопровождающих еще несколькими весьма ценными личностями разного сорта. В Европе я объездил не одну сотню миль, но никогда не встречал таких чудесных людей, как тут всего лишь в течение нескольких дней.
Отъехав всего несколько миль от Константинополя, я увидел человека не выше среднего роста и очень худощавого, который приближался к нашему каравану с необыкновенной быстротой, хотя к каждой его ноге была привешена свинцовая гиря приблизительно пуда в полтора весом. Это было уже чересчур!..
— Эй, приятель! — крикнул я ему. — Куда ты так торопишься? И почему ты сковываешь бег этими гирями?
— Я — из семьи скороходов, — отвечал молодой человек. — Говорят, что ни у кого из нас нет селезенки; по крайней мере я никогда еще не слыхал, чтобы у кого-нибудь из нас кололо в селезенке, как у других людей. А гири я привесил для того, чтобы умерить свою скорость, потому что часа два назад я убежал из Алжира, где служил у бея в скороходах… Сегодня утром он приказал мне догнать и привести к нему вчерашний день! Для меня это была вещь невозможная, и когда я, утомленный тщетными усилиями, вернулся к полудню — который уже возвестили ударами в литавры и тимпаны — во дворец, алжирский бей приказал уволить меня со службы и изгнать из его страны… Я взял в руку кусок хлеба, сунул в карман две мерки яблок и, привязав к ногам гири, пустился в путь — я хотел идти медленно, так как сегодня рассчитываю добраться только до Константинополя. Через полчасика я, наверное, буду там и поищу себе новое место…
Я пришел в восторг от его рассказа и спросил его, не хочет ли он поступить на службу ко мне?..
Мне хотелось принять его, а он искал место, поэтому мы быстро сговорились, и я дал ему верблюда; но время от времени он соскакивал на землю, быстро пробегал несколько миль вперед и затем поспешно возвращался к каравану. Он делал это только для того, чтобы не потерять навыка…
Это, господа, был первый. В тот же день, после полудня, я встретил еще двух столь же удивительных субъектов. Один из них лежал неподалеку от дороги, по которой мы ехали, на поросшем травой откосе. Сперва мы подумали, что он от явного удовольствия подмигивает глазами, как человек, имеющий игривый нрав.
— Что ты там слушаешь, дружище? — спросил я его.
— Я? — переспросил он. — Чтобы убить время, я слушаю, как трава растет!
— Неужели? Ты это умеешь?
— Это для меня пустяк! Я могу слышать еще не такие вещи!
— Ну, так поступай ко мне на службу, дружище! Как знать, что еще придется выслушивать!
Острослух быстро вскочил с земли и присоединился к нам. Это был второй!
Час спустя мы встретили охотника, стоявшего с ружьем на плече, который как будто прострелил дырку в облаке и приподнялся на цыпочки, словно желая получше рассмотреть ее.
— Эй, парень! — крикнул я ему. — Во что же ты стреляешь? Я ничего не вижу, кроме пустого воздуха.
— О, я пробую новое кухенрейтеровское ружье. На шпиле Страсбургского собора сидел воробей, и я сейчас застрелил его… Неплохо стреляет ружьецо!..
Всякий, кто знает мою страсть к благородному занятию стрельбой и охотой, найдет совершенно в порядке вещей, что я, не скрывая восхищения, бросился на шею превосходному стрелку, и он тотчас же поступил ко мне на службу… Это был третий! Такой стрелок всюду понадобится!
Вечером мы как можно раньше останавливались в караван-сараях, чтобы дать время моему новому егерю порассказать нам о своих, в самом деле чрезвычайно замечательных, охотничьих приключениях.
Когда мы проезжали спустя некоторое время мимо горы Ливана, на ней стоял дюжий, коренастый мужик и тянул за веревку, которой он опутал целый кедровый лес.
— Что ты тут делаешь, дружище?..
— Мне надо привезти лесу для постройки, а топор я забыл дома. Нужно теперь помочь горю как умею. Отойдите, пожалуйста, от тех деревьев: они сейчас упадут.
И силач в одно мгновение повалил на моих глазах сразу целую рощу, словно это была связка тростника.
Но нечего говорить вам, что произошло дальше; я не выпустил бы из рук этого детины, хотя бы мне это стоило всего моего посольского содержания. Это был четвертый…
Примерно неделю спустя мы перевалили через египетскую границу; тут над нами вдруг разразилась буря, чуть не оторвавшая нас вместе с нашими верблюдами от земли. По одну сторону дороги стояло семь ветряных мельниц, крылья которых вертелись с такой быстротой, как веретено в руках самой проворной пряхи, а справа от дороги стоял толстяк, зажимавший указательным пальцем свою правую ноздрю…
Как только он увидел, что мы едва можем бороться с вихрем, он повернулся к нам лицом и почтительно снял перед нами шляпу. Моментально наступило полнейшее безветрие, и все семь мельниц тут же замерли.
— Что такое? — воскликнул я, вне себя от изумления. — Черт сидит в тебе, или ты сам и есть черт?
— Извините, ваше превосходительство, — ответил толстяк. — Я делаю слабенький ветерок для моего хозяина, мельника, а чтобы не сорвать с места мельницы, мне пришлось зажать одну ноздрю…
— Вот как? А какую плату получаешь ты от своего хозяина?
Он назвал небольшую сумму, и тогда я сказал:
— Ну, я дам тебе ровно в десять раз больше! — И этот пятый также поступил ко мне на службу.
Так мы прибыли в Каир, и в четырехнедельный срок я благополучно уладил свои дела, добившись даже больше того, чего желал и на что надеялся турецкий султан. Это произвело чрезвычайно сильное впечатление на западноевропейские державы, и мне очень жаль, что я не смею сообщить вам более подробные сведения.
Счастливо доведя до конца переговоры, я отпустил всю свою свиту и послал ее в Константинополь с депешами к султану, оставив при себе только пятерых новых слуг, а сам решил предпринять для собственного удовольствия поездку по Нилу в качестве частной персоны.
Опасная поездка по Нилу. Мюнхгаузен несколько недель живет на миндальном дереве, бьется об заклад с султаном, выигрывает заклад и вместе с ним — сокровищницу султана. Раскаяние султана и тщетная погоня за Мюнхгаузеном.
— В Каире я ни с кем не обмолвился ни словом о задуманной мной поездке по Нилу, о которой я упомянул в последний раз, господа, друзья и товарищи, иначе меня, наверное, предупредили бы о том, что в это время ежегодно Нил, разливаясь, выходит из берегов. Нанятые лодочники, убедившись лишь в том, что взятой провизии хватит нам всем надолго, также ничего не сказали о стихии. Мы тронулись в путь, и несколько дней все шло прекрасно.
На четвертый или пятый день я заметил, что воды Нила приняли странный красноватый цвет и стали выступать из берегов.
Спустя еще один день Нил настолько вздулся, что не успело солнце закатиться, как вода залила землю и справа, и слева от нас на целые мили… Часом позже наша барка наскочила на какой-то предмет, который мы приняли в темноте за плетень или фашину. Мы засели основательно и решили спокойно ждать до следующего утра. На рассвете мы увидели, что окружены совершенно спелыми миндальными превосходными орехами, которых оказалось невероятное количество, и это представляло немалую удачу для нас.
Брошенный лот показал, что мы находились более чем на шестьдесят футов над землей и не могли двинуться ни вперед, ни назад. Спустя несколько часов поднялся сильный ветер, опрокинувший нашу барку на бок, причем она зачерпнула воды и затонула со всеми припасами.
Счастье еще, что у нас был миндаль, не давший нам умереть голодной смертью, и что все мы — а нас было восемь мужчин и два мальчика — могли спастись на ветвях деревьев, где нам пришлось просидеть пять с половиной недель, пока вода не спала настолько, что мы увидели наконец под нашим деревом землю, покрытую илом, и нашу барку, находившуюся на расстоянии около двухсот саженей от того места, где она затонула. Мы с радостными возгласами спустились с дерева и по скользкому илу добрались до барки. Некоторые продукты были совершенно испорчены водой, но часть запасов сохранилась довольно хорошо, и наскоро приготовленный обед показался нам необыкновенно вкусным после нескольких недель питания одним миндалем. По нашему расчету, нас угнало на сто семьдесят три мили от ближайшего жилья.
Когда мы добрались наконец, после долгого путешествия пешком, до берега Нила, который уже вошел в свое обыкновенное русло, мы получили от одного бея другую барку и дней через шесть прибыли в Александрию, откуда тотчас же отплыли в Константинополь. Мне стоило очень большого труда заставить наших лодочников принять, кроме стоимости погибшей барки, еще денежный подарок: они считали себя совершенно осчастливленными тем, что просидели целых шесть недель на одном дереве со славным Мюнхгаузеном и питались, как и я, миндалем… Вот как много значит даже в чужих странах носить знаменитое имя…
