— Я, мама, не буду кричать… Немец не услышит. Я тихонечко… Болит же как!.. Жжет…
Петрик знал: кричать нельзя. Неровен час, услышат фашисты, придут на этот островок, и тогда конец всем. Мальчик крепко стискивал зубы и молчал. Вскрикивал он лишь тогда, когда забывался в тяжелом бреду.
— Водицы… — все чаше шептал он.
Верочка снова поила его из фляжки. Потом она выползала из шалаша, тихонько пробиралась мимо вооруженных партизан к воде, наполняла фляжку и бегом возвращалась к Петрику.
— Тебе лучше? — спрашивала она.
Но Петрик все чаще и чаще отвечал на ее вопросы лишь тихим, жалобным стоном…
У Любови Ивановны сердце разрывалось на части. Она вслушивалась в яростную стрельбу, раздававшуюся неподалеку, и не знала, что делать. Если бы могла, она бы пташкой полетела на помощь окруженным. Она понимала, как трудно сейчас Ивану Павловичу, но ни на минуту не могла допустить, что гитлеровцы одолеют партизан.
Дед Макар нашел на Безводном болоте такое место, куда не пробрался бы никто. Женщины и дети укрылись на небольшом сухом островке, среди непроходимого болота. Вела сюда одному деду, наверное, известная тропинка. Женщины и пионеры не расставались с оружием. И каждый из них думал о том, как бы помочь окруженным. К Любови Ивановне приходили женщины, от имени пионеров говорил Ваня Семенец: «Ведите нас, Любовь Ивановна, на помощь нашим!» А ей самой разве не хотелось помочь? Но что могла сделать она с такой «командой»?..
Чтобы успокоить людей, Любовь Ивановна выслала в разведку деда Макара и Ваню. Просила их быть осторожными, но они, должно быть, не послушались. Вот уже минула ночь, наступило утро — время шло, а их все не было.
Между тем дед Макар и Ваня подошли к самым вражеским траншеям. Понимая, что со своими пионерами и женщинами они выручить окруженных не смогут, дед Макар решил отправиться на поиски партизан и привести их на помощь Ивану Павловичу.
К утру дед и Ваня были уже далеко от места боя. Утомленные, они присели отдохнуть и обсудить, как быть дальше. Увлекшись разговором, они не заметили, как около них появились какие-то люди. Старый Макар не растерялся. Он заранее научил Ивася, как вести себя, если им встретятся немцы или полицаи. Дед решил притвориться слепым, а Ваня должен был играть роль поводыря.
Но вдруг дед широко раскрыл глаза. Его звал чей-то знакомый голос:
— Дедушка Макар! Здравствуйте, дедушка Макар!.. Здоров, Ванька!
Это был Тимка, а с ним — незнакомые партизаны.
— Дедушка, а вот и Василь наш! Живой-здоровый!
Через несколько часов отряд Калачова болотной тропинкой прошел к островку, где расположилась Любовь Ивановна с женщинами и детьми.
* * *
Иван Павлович был уверен, что им помогут. И когда неожиданно по вражеским траншеям ударили партизанские автоматы и пулеметы, он понял, что помощь пришла. Торжественным голосом командир передал долгожданную команду:
— Приготовиться!
Атака началась с такой стремительной силой, как будто все эти дни партизаны не знали усталости и голода. Одним броском они ворвались во вражеские окопы. Гитлеровские солдаты спасались бегством. Партизаны били их наповал.
Иван Павлович шел в первых рядах наступавших. По всему лесу не стихала стрельба. Возбужденный горячим боем и преследованием, командир не сразу понял, что ранен. Только когда, доставая на ходу бинты, его остановил испуганный Соловей, Иван Павлович увидел окровавленный рукав своей рубахи…
Раненый командир сидел под деревом, не чувствуя никакой боли. Тревожная мысль не давала покою: где Макаров?
К ним приближалась группа партизан. Среди них Иван Павлович увидел Любовь Ивановну. Так, значит, это она привела партизан на помощь окруженным?!
С нею были какие-то незнакомые партизаны. Хоть и много было людей в отряде Ивана Павловича Сидоренко, но он знал всех, а этих никогда не видел. Только одно лицо показалось ему знакомым.
А Василек уже бежал навстречу своему командиру.
— Иван Павлович! Товарищ командир! — воскликнул он, прижимаясь к Сидоренко. — Вы ранены?
Иван Павлович здоровой рукой обнимал Василька, прижимал его к своей груди, целовал в голову:
— Василек! Орел мой!..
Любовь Ивановна заканчивала перевязку. Иван Павлович предоставил ее заботам раненую руку, а другой, здоровой, продолжал держать возле себя Василька:
— Жив, Василек? Рассказывай, как же ты?
Василек только теперь вспомнил, что должен сказать командиру:
— Мы пришли со своим отрядом. Отряд Калачова — «За свободу народов»… Встретили Любовь Ивановну и узнали о вас… А вот и наш командир.
К группе приближалось несколько человек.
— Федор Иванович! Встретились! Встретились! Это же Иван Павлович! — закричал Василек.
Сидоренко поднялся навстречу Калачову, подал ему здоровую руку, благодарно посмотрел в умные глаза нового друга.
Федор Калачов видел перед собой заросшего густой щетиной, измазанного высохшей землей человека. По рассказам Василька он представлял себе Ивана Павловича Сидоренко великаном-богатырем. А он был таким же простым и обыкновенным, как и сам Калачов.
— Так вот ты какой, товарищ Сидоренко! — радостно сказал он. — Спешили. Знали, что встретим. И, кажется, прибыли во-время?
— Вовремя, товарищ Калачов! Спасибо.
Они трижды поцеловались. Не выпуская руки Ивана Павловича, Федор Калачов торжественно заявил:
— Имею шестьсот штыков! Люди боевые, закаленные. Мы готовы выполнить любое ваше задание.
— Спасибо, товарищ Калачов!
В это время перестрелка, которая уже затихала, отдаляясь, вспыхнула с новой силой в той стороне, куда отходили фашисты.
На выручку командиру шел его комиссар.
Фон-Фрейлих в отчаянии хватался за голову. Он ничего не мог понять. Сначала он сердился, вымещал все неудачи на подчиненных, а потом притих, стал безразличен ко всему, часто выгонял всех и долго сидел в одиночестве.
Дела шли совсем не так успешно, как он рассчитывал. Уже десятый день боев, а результаты пока везде одинаковые: сотни убитых и раненых ежедневно. Вышли из строя почти все танки. Наступательный дух солдат и офицеров сошел на-нет.
Фон-Фрейлих вызвал обоих венгерских генералов, долго, как мальчишек, распекал их и приказал немедленно выехать на места военных действий. Через сутки один из генералов вернулся. Он походил на сумасшедшего и что-то бормотал о пережитых ужасах. Второго не довезли даже до города: он подорвался на мине.
Фон-Фрейлих ежедневно бывал на месте сражений. Ехать по дорогам он не отваживался и вылетал на самолете. Он пытался руководить боями, но из докладов офицеров и из того, что сам видел с самолета, он ничего не мог понять.
Из Берлина пришел строгий приказ: военные части, посланные в его распоряжение, немедленно отправить на фронт. Требовали также официального сообщения о полном уничтожении партизан. Это не на шутку взволновало фон-Фрейлиха. Он-то знал, что партизаны еще не разбиты! Он как раз намеревался просить еще две дивизии, и приказ этот был для него ударом обуха по голове. Промолчав о подкреплении, он умолял хоть на несколько дней отсрочить отправку на другой фронт приданных ему войск. Но на его просьбу ответили категорическим отказом. Он притворился, что не получил повторного приказа.
Сегодня на фон-Фрейлиха свалились новые неприятности. Авиаэскадрилья, даже не уведомив его, вылетела из города. Теперь фон-Фрейлиху не на чем было летать в район боев. К тому же он получил убийственное сообщение: не только не удалось разгромить главные силы противника, а, наоборот, окруженные партизаны, перейдя в наступление, уничтожили один из самых боеспособных полков фон-Фрейлиха.
— Проклятье! — кричал фон-Фрейлих, бегая по кабинету. — Генералы! Полковники! С мужиками не сумели расправиться!..
У него вдруг появилось воинственное намерение — самому выехать в район боев и повести своих солдат в атаку. Но, вспомнив о венгерском генерале, он несколько остыл, а немного погодя и совсем оставил мысль о выезде к войскам.
Покою не было. Из Берлина пришла новая телеграмма. В ней сухо приказывалось немедленно отправить на фронт задержанные им дивизии, а самому прибыть в Берлин с отчетом.
У фон-Фрейлиха поползли по спине мурашки. Черт возьми, воевал с генералами, фельдмаршалами, знаменитостями европейскими, гнал их, как стадо овец, брал в плен, а здесь… свет перевернулся вверх дном! Не может разбить толпу мужиков!
Фон-Фрейлих чувствовал, что тонет. Он понимал: спасти его может только одно — победа над партизанами. А для этого необходимы твердые, решительные меры. Но кто может проявить здесь твердость и решительность, кроме него самого?
Фон-Фрейлих приказал подать машину. Все офицеры обязаны выехать с ним в район боевых действий. Он решает взять с собой даже венгерского генерала. Потом он садится и пишет короткую радиограмму. Написав, долго смотрит на бумагу. Он доволен. Как удивятся и как поражены будут через несколько минут в Берлине! Как гром, оглушат их слова: «Партизаны разбиты. Через три дня после переформирования части отправляю на фронт».
