Так у Ивана Кузьмича родилась мысль о мастерской для пионеров. Из разговора с сыном он узнал, что в школе нехватает столов и скамеек для целого класса. «А что если организовать ребят, дать им одного толкового столяра, инструменты, тогда они постепенно увлекутся трудом, да, пожалуй, и сделают столы и скамейки. Парты, конечно, им не сделать, а столы и скамейки сделают», — решил он.
На другой день, когда Ваня ушёл в школу, Иван Кузьмич поехал на завод. Он договорился с начальником модельного цеха и тот выделил одного столяра и дал необходимые инструменты для школьной мастерской. Конечно, в другое время заводу следовало бы сделать парты для школы, но сейчас, когда люди и без того день и ночь трудятся для фронта, когда на заводе нехватает людей, чтобы делать оружие, это была единственно возможная помощь. Кроме того, Иван Кузьмич преследовал самое главное: занять ребят, увлечь их полезным трудом. Он ещё не был в школе, не знал, как к этому отнесутся там, но затратил несколько часов, подобрал инструменты и отправил их пока к себе на квартиру.
* * *
Пионерский сбор о дружбе состоялся. Каждый рассказал всё, что он думал об этом в одиночестве. Но не менее интересным был рассказ Ивана Кузьмича Спицына о делах завода. А его предложение организовать мастерскую при школе вызвало у ребят такой интерес, что после сбора они только об этом и говорили. Фантазии их не было предела. Говорили о том, что сами сделают парты, будут строить модели самолётов, танков, а Юра уже почти как наяву видел красивый ящик для будущего радиоприёмника, о котором он давно и страстно мечтал. Ещё, собственно, ничего в школе не было: ни самой мастерской, ни помещения, ни инструмента, ни инструктора, которого выделил завод по просьбе Ивана Кузьмича. И всё же ребята уже загорелись этим делом. Получилось неожиданно. Никто и не подозревал, что отец Вани Спицына сам придёт на сбор пионеров. Даже Ваня удивился, когда увидел отца. Сначала он подумал, что отец пришёл, чтобы послушать, как его сын будет рассказывать товарищам то, что обещал отцу. Это его очень волновало, но, к счастью, случилось так, что сначала слушали Ивана Кузьмича, а когда он ушёл, начали решать свои вопросы.
На этом сборе Ваня рассказал всё, и даже то, о чём не хотел говорить, а именно, что на днях его приглашали в милицию. Там он видел задержанного вора…
Только Дружка так и не нашли работники милиции. Это волновало Ваню и не менее огорчило его товарищей, когда он сказал, что вор пойман, а Дружка нет смысла искать, так как этот «огородник» продал собаку, и сам не знает кому.
Больше других переживал за Дружка Серёжа, но сбор, на котором вдруг решили такой важный вопрос, как организация школьной мастерской, затмил всё остальное. Неясная мечта «придумать бы такое дело, чтобы всем вместе делать и не скучать» стала явной и увлекательной.
Только Ваня почему-то не очень увлекался мастерской. Он сказал:
— Понимаешь, Женька, мастерская, может быть, и хорошее дело, только мне это кажется не очень интересным.
— Почему?
— А так… Ещё ничего нет. Потом делать парты или там скамейки мне не хочется.
— А модели самолётов не интересно?
— Ну, это другое дело…
Ваня вспомнил при этом, как его отец говорил: «Научитесь, ребята, делать парты и скамейки, вот и будет ваша настоящая, большая помощь школе, да и в жизни это пригодится». Словом, всё Ване нравилось, но «делать парты и скамейки» не увлекало его.
Ян Шпачек шёл в школу после болезни с тяжёлым чувством и страхом. Ему казалось, что именно пан Краузе виновник ареста его отца. Поэтому, как только Ян появится в школе, учитель начнёт допрашивать и выпытывать об отце, а если Ян откажется разговаривать, нагрубит, — его исключат, а то и в гестапо заберут.
Но всё обошлось хорошо. Оказалось, что Краузе уже нет и в школе многое переменилось, а Зденек Кворжик и Франтишек встретили Яна сердечно, вызвались помочь наверстать упущенное. Первые уроки прошли спокойно. Ян с удовольствием слушал учителя по родному языку, усердно решал задачи, а на переменах расспрашивал товарищей о том, что они прошли, что нового в школе. Всё его интересовало, но о пане Краузе он спросить не решался. От одного воспоминания о нём по телу Яна проходила нервная дрожь. Черноголовый и долговязый Зденек Кворжик сам рассказал ему о бунте, который школа устроила против папа Краузе. Когда Зденек говорил, глаза его горели, сам он становился таким энергичным, будто готовился с кем-то драться. Собственно, никакого бунта в школе не было, однако Зденек с гордостью несколько раз повторил это слово, хотя первыми его произнесли не учащиеся. Это пан Краузе, доведённый до бешенства, назвал школу бунтарской…
— Ты помнишь, Янек, ту листовку, маленькую? — спросил Зденек. — Ту, которую у нас в классе разнесло хлопушкой из-под потолка?
— Помню, — с дрожью в голосе ответил Ян.
— А помнишь, как на стенках писали про Краузе?
— Ну, конечно, помню.
— А ты знаешь, что случилось, когда мы начали учиться?
— Не знаю. Я же болел.
— Вот, слушай, — начал Зденек. — Ребята как-то пронюхали, что Краузе от нас уберут. Одни говорили, что его на фронт отправят, а другие — будто его вызывают в Германию, но всё это враки. Его ребята видели на площади Святого Вита совсем недавно в форме гестапо. Он в Праге, только у нас ему кисло пришлось, выперли из школы.
Зденек Кворжик размахивал руками и время от времени оглядывался по сторонам как бы для осторожности.
— Когда мы узнали, что у тебя отца арестовали, мы возненавидели Краузе. Наш класс не стал так хорошо к нему относиться, как прежде. И ты знаешь, этому помогли листовки и надписи на стенах школы. Все раскусили этого гестаповского гуся. Стали бояться говорить с ним, а он такой стал, что готов был с нами даже после урока сидеть сколько хочешь, только бы мы болтали. Мы, конечно, на уроках как полагается, отвечали ему, выполняли все задания, но только на вопросы о домашних и других делах отвечали: «Не знаем, пан Краузе», «Нам ничего не известно» и так далее. Ему не нравилось, а нам этого только и нужно было. Вот, поверишь, будто все сговорились, так здорово получилось.
— А что за бунт был? — спросил Ян.
— Бунт был такой, что директора школы попёрли, хотя он и фашист. Все говорят, что он фашист. А с паном Краузе вот что получилось. Кто-то написал такую листовку: «Я, пан Краузе, не учитель, а шпион из гестапо, опасайтесь меня!» Написали эту листовочку так, что прямо заглядение. Не написали, а разрисовали немецкой тушью «Пеликан» на хорошей бумаге и приклеили пану Краузе на спину его плаща. Словом, плакатик получился первый сорт! Вот как разрисовали!
— Ну? Прямо на спину? — восхитился Ян.
— Да, прямо на спину. А ты знаешь, он, ничего не подозревая, надел свой плащ, вышел из школы. Мы шли следом за ним. Много нас было, но никто не сказал ему об этом. Одни боялись, что он сразу отправит за это в тюрьму, другие считали, что так ему и нужно.
— Кто же это сделал? — спросил Ян с завистью, что не он так здорово придумал.
— А кто его знает, — ответил Зденек, разводя руками. — Только сделали это явно наши.
— Ну, и ну! Вот это молодцы!
— Ух, как хорошо! — подтвердил Зденек. — И понимаешь, умудрились приклеить. Вот так сработали, просто прима, первый сорт, — сказал мой папа, когда я ему об этом рассказал.
— Ну, а дальше как было? — нетерпеливо спросил Ян.
— Дальше? Сначала нас всех по-одному вызывали на допрос. Но мы-то откуда знаем, кто это сделал. Потом вызывали подозрительных. Допрашивали ласково. Мол, не знаешь ли ты, кто у вас в классе занимается нехорошими делами, пишет оскорбительные записки и так далее. Ну мы, конечно, тоже отвечаем вежливо, будто ничего не видели.
— Ты, Кворжик, знаешь, кто у нас неблагонадёжный ученик? — спрашивает директор.
— Как это, пан директор, неблагонадёжный? — спрашиваю я. — У нас все ребята очень славные, уроки делают хорошо. Нет ни у одного плохих отметок. И так далее. Святая Мария, я так отвечал, а сам думал: «Так бы я и сказал, если бы даже знал кто». А директор смотрит на меня своими глазищами, будто просверлить хочет, и опять спрашивает: «Да я, говорит, не об этом, Кворжик, может, ты знаешь, кто в вашем классе мастер на всякие выдумки, ну там подбросить какую-нибудь свёрнутую записочку учителю или товарищу, или ещё что-нибудь в этом роде». «Нет, — отвечаю, — пан директор, у нас, кажется, нет таких учеников. У нас отличные ребята, вежливые, смирные».
Зденек Кворжик лукаво подмигнул Яну, вот, мол, как я отвечал, и с ещё большим азартом продолжал:
— Так после этого в школе и прозвали пана Краузе «меченый гестаповец». Это тоже кто-то написал на стене мелом, а потом даже ему стали такие бумажки подбрасывать. Тут и началось в школе дельце. Почерки сличали, да у нас тоже не дураки. Я, например, тоже подбрасывал такую бумажку, только писал не сам, а сестрёнку просил… Она дома напишет, а я принесу в школу готовенькую… После этих событий пан Краузе «заболел» и больше не появлялся в школе.
