– Разнобыткомбинат!
– Здесь мы! Здесь! Вот они! – раздалось сразу несколько девичьих голосов.
Паренёк критически оглядел девушек, вздохнул:
– Работнички… Валяй во вторую!
Зойка не стала дальше слушать, вошла в коридор. К кому же обратиться? Наверное, к первому секретарю? Увидев табличку, осторожно постучала в дверь: её вдруг охватила робость. Постучала ещё, громче – никто не отзывался. Остальные двери то и дело хлопали, кого-то впуская и выпуская. Одна из девушек, чем-то похожая на любимую Зойкину киноактрису Любовь Орлову, приостановилась:
– Тебе чего, девочка?
– Мне к первому секретарю.
– Так его нет. И сегодня не будет. Он добровольцев на фронт провожает. А тебе что, срочно нужно?
– Очень срочно! – с жаром сказала Зойка.
– Ну, так зайди сюда, ко второму, пока он к трудстроевцам с речью не вышел. А может, я помогу?
– Нет, нет!
Зойке не понравилось, что эта «киноактриса» назвала её девочкой. И вообще, смотрит хотя и дружелюбно, но говорит снисходительно, как с маленькой. Скажи ей про завод – небось, только посмеётся. Да и кто она такая? Когда их в октябре сорок первого принимали в комсомол, Зойка её здесь не видела.
За дверью слышались голоса: мужской и женский. Зойка постучала, но опять, наверное, недостаточно громко – ей никто не ответил. «Тут стучи – не стучи, – с досадой подумала Зойка. – Всем некогда». И она открыла дверь без стука.
На пороге большой комнаты, сплошь увешанной плакатами и лозунгами, робко остановилась. На другом конце за длинным столом сидел над бумагами парень, которого она тоже здесь прежде не видела. Около него, чуть наклонившись, стояла красивая, но суровая с виду шатенка, тоже незнакомая. «Поменялись они тут все, что ли? – с тоской подумала Зойка. – К кому обратишься, если все новые?»
Парень вскинул на Зойку синие, почти фиалковые глаза, как будто пронизывающие взглядом насквозь, и Зойка только хотела открыть рот, но поднявшая голову девушка пригвоздила её к месту строгим взглядом.
– Фамилия? – спросила она. – Затолокина?
– Н-нет, Колчанова, – ответила Зойка, заикаясь и стыдясь своей внезапной робости.
Девушка глянула в списки:
– Нет у нас такой. Ты из общепита?
– Из школы.
– А разве мы посылаем школы на трудфронт? – удивился парень и перевёл свои пронзительные глаза на стоявшую рядом девушку.
– Ни в коем случае! – твёрдо ответила та. – Это же дети. Не положено.
– Так чего же ты пришла, Колчанова? – парень снова повернулся к Зойке, которая смущённо топталась на месте, не зная, с чего начать.
– А-а-а! – догадался парень и весело засмеялся. – На фронт хочешь! Хочешь, да?
Зойка быстро кивнула.
– Все на фронт хотят! А в тылу, между прочим, тоже работы хватает. Это сколько же тебе?
– Ш-шестнадцать, – неуверенно произнесла Зойка, но, испугавшись неправды (тут же надо начистоту!), поспешно добавила: – В июле исполнится.
– Э-э-э, до июля ещё сколько! Иди, девочка, учись. Грамотные люди – это тоже большая помощь государству.
– Я на завод хочу! – упрямо заявила Зойка, уворачиваясь от строгого взгляда шатенки.
– Через три года приходи, – весело предложил парень. – Сама понимаешь, литейное производство, там с восемнадцати лет. Иди, Колчанова, учись. Некогда тут с тобой.
Шатенка проводила Зойку за дверь суровым и нетерпеливым взглядом. «Всем некогда, – с досадой подумала Зойка. – У них одно: учись да учись». Она медленно шла по коридору, который как-то внезапно опустел. Её затея не удалась. Ну что ж, не берут на серьёзное дело – придётся идти в театр. По крайней мере, матери помощь будет.
Зойка подходила к школе со смешанным чувством радости и тревоги. За три недели она отстала от класса и теперь снова «умирала», вспоминая не об одной физике.
Ей казалось, что она целую вечность не видела ребят, исцарапанные, но такие родные парты, чёрную доску, косо исписанную чьей-нибудь небрежной рукой, не слышала дробных переливов школьного звонка, не вдыхала неповторимый запах класса, исходивший от недавно протёртых полов и кусочка мела, лежавшего на доске. Скоро она снова всё это увидит, ощутит, почувствует, снова встретится с таким дорогим и близким миром школы. Как она могла подумать, что сможет с ней расстаться? И то, что вчера казалось вполне вероятным, сегодня уже было невозможно.
Зойка ещё только вошла в коридор, как её увидел Генка. Он высоко вскинул руку и провозгласил:
– Сеньоры и сеньориты! К нам приближается прекрасная Незнакомка!
Группка ребят, в которой стоял Генка, мгновенно развернулась, и Зойка увидела Риту, Пашу, Таню и…Лёню.
– О-ой, не-е-норма-а-альный! Да это же Зоя! – Рита уже повисла на шее у подруги.
– Когда вы видели у Зойки такие глазищи? – настаивал на своем Генка. – В пол-лица! А сквозь эту прозрачную кожу можно даже мысли прочитать.
– Умолкни, метафизик, – не зло обругала его Таня.
Паша молчал и улыбался. Молчал и Лёня, наблюдая за возней девчонок.
– Ну, хватит её тискать, – сказал Генка. – Не для того она выжила, чтобы вы замучили её своими нежностями.
– Что ты понима-а-ешь! – накинулась на него Рита. – Мальчишки все бесчувственные!
– Не скажи! – отпарировал Генка. – Когда Зойка помирала, кое-кто почти всю ночь у неё под окнами простоял. Нас мать рано поднимает. Я на улицу глянул – стоит. Вышел, смотрю: человек чуть начисто не замерз!
Все разом умолкли. Лёня напряжённо смотрел на Генку, и было не понять, ждёт ли он продолжения или боится его. Паша сначала застыл с улыбкой на лице, но, справившись с замешательством, тихонько закашлял. У девчонок в глазах стоял вопрос: кто же это?
Генка сообразил, что сморозил глупость, обнажив перед всеми личную тайну, и попытался обратить всё в шутку:
– Да ничего такого не было, я всё придумал! Ну, она же, как та старуха из анекдота: и помереть не померла, только время провела. Кланяйся, несчастная, человеку в ножки, если бы он не принес лекарство, мир уже забыл бы о твоем существовании!
Генка подтолкнул Зойку к Лёне.
– Спасибо, – смущённо пролепетала Зойка.
– Я рад, что сумел помочь, – просто и естественно сказал Лёня.
– Ой, у меня идея! – с подчеркнутым воодушевлением воскликнула Рита. – Давайте отметим Зоино выздоровление. Сегодня вечером – у меня. Слышите?
Дверь открыл Паша. Он помог Зойке снять пальто и с нескрываемой жалостью констатировал:
– Ну и худющая стала. Сейчас получишь самый большой кусок пирога…
– С вареньем, абрикосовым! – весело поддержала заглянувшая в переднюю Рита.
Генка тоже выставил свои колючие вихры из комнаты, великодушно пообещал:
– Зой, слышь? Свою добавку тебе отдам.
Притягательный запах пирога, казалось, пропитал всё вокруг. Зойка втянула в себя его поглубже и с несвойственным ей азартом сказала:
– Давайте!
– Что вы там топчетесь? Сажай её скорее за стол! – скомандовала Рита.
Она опять «летала» в каком-то причудливо-пышном платье и была неотразимо красива. Зойка даже запнулась на пороге комнаты, глядя на подругу. В её глазах было столько открытого и радостного восхищения, что Генка засмеялся:
– Остолбенела? Вот и мы тоже. Вошли – еле на ногах удержались. Артистка!
– А я буду артисткой! – весело пообещала Рита. – Вот кончится война…
– Кончится война – замуж выскочишь, – прервал её Генка.
– За кого это-о? – пренебрежительно пропела Рита.
– А хоть за того! Зой, помнишь солдата на новогоднем вечере? Так он пять дней к школе приходил, всё с Ритулей прощался. Как считаешь, за пять дней можно до чего-нибудь договориться?
Зойке вдруг представился лейтенант, уходивший на фронт, его твердый и решительный шаг и беззащитное в своей отрешённости лицо. А с каким чувством уходил на фронт тот солдат, ещё не видевший боя? Уцелеет ли? Такой молодой, тоненький. Жалко будет, если…
– Приду-у-маешь! – услышала она голос Риты. – Может, я человека морально поддержала!
– Действительно, чего привязался? – сказала рассудительная Таня, и Зойка, повернувшись на голос, увидела, что она сидит около патефона, перебирая пластинки.
Не было только одного человека. Не было Лёни.
– Ритуля, нести пирог? – послышался из кухни голос Елены Григорьевны.
Рита глянула на часы, на дверь и с наигранной веселостью крикнула:
– Неси! Семеро одного не ждут!
– А мы можем и подождать, – понимающе сказал Генка, – тем более, что нас пятеро.
– Иди ты со своими шуточками! – отмахнулась от него Рита.
– Несу, несу! – донеслось с кухни, и Елена Григорьевна вошла с пирогом, лежащим на большом цветастом блюде.
– Здравствуй, Зоечка, – ласково сказала Елена Григорьевна. – Рита так переживала из-за тебя. Ты всех напугала своей болезнью. Как сейчас себя чувствуешь?
– Спасибо, хорошо.
– Ты ешь побольше, детка. Тебе надо сил набираться.
Елена Григорьевна, сдержанно-ласковая, величаво-красивая, в меру приветливая и в то же время умевшая держать людей на расстоянии, вызывала у Зойки если не чувство робости, что некоторого смущения. Может быть, именно поэтому она редко бывала у Риты. Елена Григорьевна руководила швейным ателье и была женой работника горисполкома. При всей мягкости обращения с её лица не сходила печать некоторой значительности, что и мешало Зойке заходить в дом Зелениных запросто. Один Паша чувствовал себя здесь легко и свободно.
