— Здравия желаю, Ваше благородие! Вольно!
А потом всё-таки добавил ребячьим голосом:
— Здравствуйте, ребята, слушайте пионерскую зорьку!
Максим забыл про ботинки и с удивлением посмотрел на Олю. Сейчас был вечер, а по вечерам пионерской зорьки не бывает…
— У тебя гости?
— Нет, это попугай, Орлик, — сказала Оля.
— Можно посмотреть?
— Конечно. Он в моей комнате живёт.
Попугай отнёсся к Максиму на удивление по-дружески. Не стал угрожать, шипеть по-змеиному, махать клювом и кричать: «Как дам!» Так по-дружески он редко кого встречал.
Он взглянул на Максима, скосив голову, и спросил папиным голосом:
— Как дела? Как успехи? Жизнь удалась?
Оля с трудом удержалась от хохота, глядя на растерянного Максима. Он так и стоял с раскрытым ртом около клетки, не зная, что ответить попугаю на вопрос об успехах.
— Да это он так, — сказала Оля, — не болтай, Орлик.
Но Орлик повёл себя неприлично.
Повернулся к Оле и сердито спросил тем же папиным голосом:
— Ай, ай, шлёпки по попке хочешь?
— Да ну его, — обиделась Оля.
Максим отошёл от попугая, вынул дневник из-за ремня и вдруг уставился на фотографию, которую Оля не успела спрятать в сундук.
— Это у тебя откуда?
— Да так, просто.
— Можно её посмотреть? — Максим был даже не удивлён. Он был поражён. Или испуган. Так в первую минуту показалось Оле. Он взял фотографию, долго смотрел на неё, а потом проговорил:
— Экспедиция капитана Палтусова.
— Какого капитана? — переспросила Оля.
— Капитана Палтусова. Вам её из музея дали?
— Да нет. Она у нас дома лежит.
— Дома? — Оле показалось, что Максим даже не поверил.
— В сундуке. Там ещё есть другие фотографии.
Оля переписывала из дневника Максима уроки и в который раз тихо возмущалась, глядя на его каракули. А он продолжал разглядывать фотографию.
— Вот сам капитан Палтусов, в середине, с длинными усами. А это штурман, он так и не поплыл в тот рейс, потому что сломал ногу… Можно, я эту фотографию одному человеку покажу?
Оля фотографию отдавать не собиралась. Но тут в двери щёлкнул замок. Теперь и в самом деле пришли мама с папой, Оля успела лишь проговорить шёпотом:
— Спрячь быстрей!
И Максим сунул фотографию в свой дневник.
Вторая фотография
К счастью, в кармане завалялась двухкопеечная монета, а около дома Оли был телефон-автомат.
К счастью, Матвей Петрович был у себя. Из малопонятных восклицаний Максима он понял одно: случилось важное. И сказал, чтобы Максим немедленно топал к нему.
Три дня назад Матвей Петрович с гордостью выложил точно такую же желтоватую фотографию.
— Нашёл всё-таки! Пришлось тысяч двадцать снимков пересмотреть. Ведь говорил, что найду!
Теперь эта фотография красовалась на стенде «Полярная экспедиция капитана Палтусова». А раньше там были только три снимка: самого капитана и бравого усатого моряка, его фельдшера, да шхуны «Святой Пётр».
Матвей Петрович недавно отыскал старика, который мальчишкой наблюдал за торжественным отплытием шхуны. Бывший мальчишка, теперь старик, уверял, что весь экипаж снялся у борта корабля в Петербургской гавани, а снимал их фотограф Карл Булла.
Ещё полгода Матвей Петрович искал следы фотографа. Он нашёл его сына. Сын тоже был фотографом, только изменил фамилию. Фотограф-сын разрешил Матвею Петровичу порыться в архиве отца. И через две недели Матвей Петрович нашёл нужную фотографию!
— Понимаешь, у меня руки затряслись, когда я вытащил её из конверта. Гляжу — точно, в середине сам капитан Палтусов, а рядом — штурман.
Ведь прежде считали, что общей фотографии экспедиции нет и не будет! А всего через три дня Максим в обычной квартире на собственной улице у своей ничем не примечательной одноклассницы обнаружил вторую такую же фотографию!
Было от чего разволноваться.
Максим подбежал к музейному служебному входу. Звонок находился высоко, но едва Максим дотронулся до него, как дверь открылась. Матвей Петрович, одетый в валенки, в меховую безрукавку, уже ждал его.
— Давай твою фотографию, — сказал он сразу.
Они прошли в боковой зал, где был стенд русских арктических экспедиций, и зажгли большой свет.
Матвей Петрович взял фотографию, приложил её к той, что была на стенде, и удивлённо кашлянул.
— Та, да не та! Сам смотри: на моей фотографии капитан и штурман смотрят прямо. А на твоей — слегка повернулись друг к другу, будто разговаривают. А матросик с краю — тот и вовсе отвернулся.
Максим вгляделся. И верно, весь экипаж сидел точно так же, кроме этих троих людей. Значит, снимок был сделан с другого негатива!
— Хоть и маленькое, но открытие! — проговорил радостно смотритель. — Где взял?
Максим стал было объяснять ему где.
— Найдёнова? — перебил смотритель и с полминуты повспоминал. — Такой фамилии в списке экспедиции нет. — Он взглянул на часы. — Завтра профессору Михаилу Ивановичу позвоню, обрадую. Ему твоя фотография, может быть, пригодится для новой книги.
Хорошее настроение
День стоял солнечный, радостный.
У Оли настроение тоже было солнечным.
И гипсовую повязку с неё уже сняли, и сегодня весь день ей хотелось петь. Сначала, напевая про себя, она сходила в поликлинику — к врачу не было никакой очереди. Врач тоже попался весёлый, он потрогал место Олиного вывиха и сказал медсестре:
— Теперь эта девочка на своей ноге будет прыгать, как олимпийская чемпионка.
Потом, всё также напевая про себя, Оля побежала к маминому дворцу.
Сейчас бригада мамы отделывала дворец графа Гостомыслова. Он был недалеко от дома, на Невском. Мама показывала этот дворец Оле и папе. Там были большие гулкие залы с красивой лепкой и росписями на потолках, но в некоторых местах украшения от старости отваливались.
— Хорошо работали мастера в прежнее время, — говорила мама, — но и мои девочки не хуже сделают. К весне будет дворец новеньким!
Мама показалась в окне. Она улыбнулась и помахала рукой.
— К тебе сейчас можно? — спросила Оля. Мама сделала серьёзное лицо и развела руками: «Нельзя, надо работать!» Оля поняла.
— Меня выписали, и я завтра в школу иду, — похвасталась она.
Мама снова заулыбалась:
— Только пока тебе нельзя много ходить. Возвращайся потихоньку домой.
Оля хотела поговорить ещё, но мама уже отошла от окна, и ей тоже пришлось повернуть к дому.
У ворот в своём куцем пальтишке и ушанке блином стоял её бывший Злейший Враг номер один Максим Михеев. Лицо его было таким озабоченным и серьёзным, что Оля уже издали перестала улыбаться.
— Найдёнова, Оля, — заговорил Максим почему-то шёпотом, — а я тебя жду.
Оля недовольно пожала плечами: «Жди, если хочется».
— Скажи, пожалуйста, ты кого-нибудь знаешь на той фотографии? — продолжал Максим тем же шёпотом, но очень вежливо.
— Откуда я могу знать? Конечно, нет. — Оля шла по широкому двору к своей парадной, но Максим не отставал.
— Можно я к тебе сейчас в гости приду?
Ей так хотелось ответить: «Мне некогда, нельзя». Или ещё что-нибудь такое похожее. Но вежливость победила. Оля снова с деланно равнодушным лицом пожала плечами и сказала:
— Иди. Только у меня дома никого нет.
— И хорошо, что нет! — обрадовался Максим. Он даже тугую дверь в парадной открыл перед Олей и пропустил её первой на лестницу.
— Здравия желаю! Оля, привет! — прокричал Орлик, когда они вошли в прихожую. — А ты кто такой? Жизнь удалась? — спросил он у Максима.
И Максим снова растерялся. А потом тихо ответил:
— Нет, ещё не удалась.
Но попугай уже молча топал по жёрдочке.
— У вас ещё другие есть фотографии кроме той? Можно посмотреть?
С одной стороны, Оле хотелось и самой узнать, что там хранится в сундуке, а вдвоём смотреть всегда интереснее. Но не со Злейшим же Врагом номер один делиться тайнами. И она неопределенно ответила:
— Мама не разрешает их трогать.
И тут наступила решающая минута.
Если бы Максим удержался и, горестно вздохнув, повернулся к выходу, продолжение этой истории было бы другим и наступило бы лет через тридцать, а то бы и вовсе не наступило.
Но Максим не сдержался.
— У вас на фотографии знаменитый капитан Палтусов, полярный исследователь. И в музее есть такая же, но чуть другая, мы уже проверили. Это важно для истории.
Лицо у Максима было сейчас никаким не вражеским, а самым обыкновенным и очень серьёзным. Можно было подумать, что от этой мутной фотографии зависит вся его будущая жизнь.
Оля молча подошла к сундуку, сняла коврик и подняла крышку.
Максим нагнулся, осторожно взял одну фотографию, другую. На них была та же группа моряков, только по частям и крупнее. Дальше лежали три толстенные тетради, перевязанные бечёвкой.
