Сергей Веселов - Пятый уровень

«Фонари» бывают разными. У мальчишек на Газопроводе, например, существует такая классификация:

— они могут быть похожи на два правильных полумесяца и напоминать таинственный массивный знак — это когда тебе врежут точно промеж глаз;

— они бывают расплывчатыми, бесформенными, будто за нижнее веко капнули фиолетовые чернила — это когда подерешься со старшеклассником; а старшеклассники (особенно Генка-Будильник из девятого) — народ дикий, без комплексов, — могут запросто влупить и ботинком, росту у них для этого хватит;

— они бывают аккуратными, круглыми — если попадут в глаз снежком;

— они бывают оторочены по краям сиреневой каймой — это когда школьная уборщица тетя Маша или физрук Борис Борисович застанут в туалете с сигаретой;

— они, наконец, бывают похожи на след грифеля от простого карандаша — и в большинстве случаев это и в самом деле оказывается просто грифель, потому что Сема Дворский перед министерской контрольной по алгебре сам нарисовал себе такой «фонарь» и сказал учительнице, что его избили пьяные дядьки во время перемены и у него жестоко болит голова.

Конечно, с каждым годом классификационный список пополняется, потому что драк и приключений на Газопроводе хватает.

Большую работу здесь проводит Сережа Светлов — у него что ни день, то новый синяк. Откуда он их берет, никому неизвестно. Вот недавно Серега явился на Кольцевую (здесь, на бензозаправке, местные мальчишки подрабатывают мойкой машин), а у него «фонарь» светится почему-то не под глазом, а над ним. Это, можно сказать, настоящий переворот в медицинской науке о синяках (ведь должна быть такая?).

— В чем дело? — спросили его.

— Отстаньте, — сказал Серега. И до самого вечера не издал больше ни звука; молча и скучно, как взрослый, работал — и все.

Все и так давно от него отстали: две последние недели июня он, что ни день, приходит с новым «украшением». В конце концов не хочет человек делиться опытом — его дело. Только Тимофей Медведев не отстает, все продолжает подкатываться к нему со своими «что» да «почему». Но Тимофею можно, потому что они со Светловым — друзья. Может, уже бывшие друзья, но все равно не самые чужие на свете люди.

Однако Серега, наверное, так не думал.

— Еще раз спросишь меня про «фонарь» — у тебя точно такой же появится, — пообещал он Тимофею.

И показал кулак — костистый, весь в ссадинах.

— Дурак, — сказал Тимофей. — Я же тебе помочь хочу.

Все газопроводские его мысленно поддержали: другу, даже бывшему, нужно помогать. Но если при этом схлопочешь по уху — твои проблемы. Се ля ви — как говорят французы.

Сквозь дрему Тим слышал обрывки разговоров на кухне, сопровождаемых стуком ложек в кофейных чашках, бодрыми аккордами «Радио Рокс» и запахом подгоревших бутербродов.

Родители, как водится, потолковали сначала о погоде («Такой жары не было с 75-го…»), потом — о Тиме («Я как-то видела, что мальчишки на автозаправке курят…»), потом разговор зашел о ком-то из родительских знакомых.

— Она просила не говорить никому… По-моему, это глупо, — говорила вполголоса мама.

Глупо, — как обычно, согласился папа. И, как всегда, спросил: — А почему?

— Диагноз окончательно не подтвержден.

Громко засвистел чайник на плите.

— …разбудишь Тимку, — донесся папин голос, когда чайник сняли с плиты.

— До одиннадцати его и цыганский хор не разбудит. Не представляю, как он опять будет вставать осенью в школу…

— Не думаю, что ей стоит на что-то надеяться, — вернулся папа к основной теме разговора.

— Восемнадцать тысяч, — загадочно промолвила мама.

Папа присвистнул.

— Возможно, именно поэтому она не хочет распространяться, — сказал он. — Чтобы никто не чувствовал себя виноватым.

— Был бы Степан дома…

— Ему оставалось бы только ограбить банк.

— Он поленился бы даже перейти улицу на красный свет ради нее.

— Возможно… А как же ее мальчишка? Он тоже не знает?

Тихо и настойчиво запищал электронный будильник на кухне — родители заводят его, чтобы вовремя выйти из дому. В этом писке потонуло чье-то имя, которое произнесла мама. А потом они встали и молча начали обуваться. Громко зашуршала пергаментная бумага, в которую мама заворачивает папины обеды. Затем раздалось невыразительное позвякивание, означающее, что папа хлопает себя по карманам, проверяя, на месте ли ключи и сигареты.

Потом мама сказала: «Ты долго будешь копаться?»

Потом папа сказал, чтобы мама не суетилась.

Потом коротко лязгнул дверной замок.

Тим натянул одеяло до самых ушей, мысленно прикидывая, как здорово было бы подремать еще часок-другой. Но в восемь часов на градуснике за рамой будет уже под тридцать, а просыпаться в жару под ватным одеялом — удовольствие так себе.

В общем, разлеживаться было некогда.

Если бы дело происходило зимой, наверное, было бы легче. Тим был уверен, что зимой шпионам вообще живется припеваючи: каждый след хорошо виден на снегу, а зимняя одежда чаще всего имеет траурный цвет, резко выделяющийся на белом фоне; к тому же деревья и кустарники стоят голые, любой объект просматривается за километр.

Осенью, когда дождь и слякоть, — тоже неплохо. Тим и сам толком не знал — почему. Наверное, погода как-то вдохновляет.

Но на дворе стоял июль. Жаркий, пыльный, удушливый июль. С самого раннего утра воздух был серо-коричневым, словно над горизонтом опустили грязную тюлевую гардину. Тимин папа называл такую погоду «тушеной».

— Для поджаристой корочки нужна не только высокая температура, но и сухой воздух, — говорил он. — А у нас в Москве для этого слишком влажно. Как в гусятнице.

Самая что ни на есть нешпионская погода.

Летом мальчишки-семиклассники, подрабатывающие на мойке машин, редко выбирались на работу раньше десяти утра. Они понимали, что каникулы дано почувствовать лишь тому, кто спит до упора и никуда не спешит. Однако сегодня разлеживаться и в самом деле было недосуг.

Тим встал и прямиком направился в пропахшую хлоркой ванную. Потом без всякого выражения сжевал два остывших бутера, попутно натянул на себя любимую коричневую футболку — такую же выцветшую, истончившуюся, бывалую, как у Роберта Планта на плакате, висящем в спальне. Осторожно, чтобы джинсовая ткань не шумела, Тим влез в голубые «ливайсы» (конечно же, подделка, на Белорусском вокзале таких пруд пруди).

Тим слушал.

Внимательно слушал.

Серега Светлов жил этажом выше. Звук его открываемой двери Тим мог бы узнать из тысячи других звуков: он помнил его так же хорошо, как и номер Серегиной квартиры — «56», выбитый на потрескавшемся черном дерматине.

Когда-то он, услышав знакомый тягучий скрип, хватал школьную сумку и выбегал на площадку, чтобы вместе с Серегой дотопать до школы. Тим реагировал на этот звук даже тогда, когда смотрел «Погонщиков динозавров» и не собирался никуда бежать; даже тогда, когда родители принимались громко выяснять, кто из них в доме главный, а на кухне вовсю гремело радио, и в гостиной разрывался на части телевизор, вдобавок ко всему в уборной конвульсивно всхлипывал протекающий унитаз.

Но это было давно. Теперь Тим слушал… как бы это сказать? По-воровски. Или по-шпионски. И он боялся прослушать.

Тим взял стопку комиксов и уселся на свою кровать, ногой толкнув дверь в прихожую.

Он услышит.

Конечно же, услышит, черт побери.

Комиксы были тупыми. Тупыми даже для самых дешевых комиксов на самой дешевой бумаге. Про лупоглазых подземных мутантов, которые по ночам вылезают из канализационных люков и похищают людей. А потом поедают их. Поедают, поедают и поедают — на протяжении девяти серий. Очень остроумно.

Тим швырнул под кровать последний, девятый, номер и уставился на Роберта Планта.

Здесь, на плакате, он молодой, — наверное, лет двадцать. Сидит себе прямо на асфальте, приперевшись спиной к стене красного кирпичного дома, на нем коричневая майка и выцветшие, как московское небо в жаркую погоду, голубые джинсы. Он смотрит в сторону — на проходящую мимо девчонку в короткой юбке. Девчонка ничего себе. У Планта таких, наверное, целый курятник был. Родители стараются не говорить детям о таких вещах, но Тим знает, что музыканты дня прожить не могут, чтобы не охмурить кого-нибудь из поклонниц. Даже лысый Лев Шаинский (это который песню придумал про голубой вагон), наверное, тоже отрывается после каждого концерта.

Сейчас Роберт Плант уже старый. Ему, наверное, под пятьдесят. Тим видел его в «Каунтдаун», голландской дискотечной передаче. У него серое лицо, а кожа стала пористой, как губка. И сразу видно, что в молодости Плант принимал наркотики. Может, он и сейчас тайком глотает какую-нибудь гадость? Ничего удивительного. «Цеппелинов» сейчас никто не слушает. А вот Тим с Серегой…