— Очарова-а-а!.. — запела тетушка Тильда, любуясь своими ногами в толстых белых носках до колен. — Я прямо как Снегурочка.
— На пенсии, — шепнул мне Алешка.
— Только я теперь в туфли не влезу.
Матвеич принес ей свои сапоги.
— Преле-е-е!.. — запела она дальше. — Я прямо Кот в сапогах.
Алешка открыл было рот, но я наступил ему на ногу. Он пискнул и смолчал. Только хихикнул.
— Мы вас проводим, — предложил Матвеич. — Уже стемнело.
— Но зато такая луна! Очарова-а-а… И Сеня меня ждет. Вы сейчас на него посмотрите. Я вам его покажу.
Мы вышли из дома. И пошли смотреть Сеню. Как новый сериал.
На улице уже была почти что ночь. Звездная, с луной, но довольно темная.
— Осторожно, мальчики, — сказала тетушка Тильда, когда мы вышли за калитку. — Здесь совершенно изуми-и-и-тельная лужа.
Мы обошли изумительную лужу искусственного происхождения и направились к скворечнику Безе. Матвеич вел ее под руку. Она что-то беззаботно напевала. Про луну. И трели соловья. Алешка хихикал. Я был задумчив — кому нужна эта лужа? Кораблики пускать? Так у нас целое озеро под рукой.
Скоро засветились окошки в доме тетушки Матильды. А в одном из окошек — силуэт.
— Красавец, да? — спросила нас тетушка. — Народный артист Марковский. Вообще-то он не Марковский, а Морковкин. Марковский — это его сценический псевдоним, так благозвучнее, правда?
— Морковкин? — переспросил Матвеич. — Знавал я в старое время одного Морковкина. Коллекционер, собирал и старину, и современные раритетные вещи.
— И мой Сеня — тоже коллекционер. — Это она сказала очень гордо. Будто он не коллекционер, а по крайней мере — дважды космонавт. И вдруг у нее вырвалось совсем другим тоном: — Даже надоел немного. Вот и он, во всей красе.
В квадрате окна этот Морковкин был прекрасно виден. Как в телевизоре. Действительно, большая седая голова. Вовсе не череп. Он стоял перед полками с рюмкой в руке. И то ли подсвечником любовался, то ли черепа боялся.
— Правда, хорош? Красавец!
Красавец повернулся лицом к окну. Ну, я бы не сказал, что он красавец. Щеки у него висели почти до плеч, под глазами какие-то грустные мешочки, и взгляд как бы виноватый. В то же время мне показалось, что я его где-то уже видел. Какое-то сильно знакомое лицо.
Я вгляделся… И меня осенило! В нашем доме, в соседнем подъезде. Сенбернар Вася. Такая же большая седая голова, висячие щеки, грустные глаза. Вылитый сенбернар этот Морковкин.
— Да и зовут его похоже — Сеня, — шепнул мне в ухо Алешка. Который, оказывается, тоже «опознал» народного артиста Морковкина. — Сеня Бернар.
И Матвеич деликатно кашлянул в кулак, признавая в артисте Марковском коллекционера Морковкина…
В этот вечер Матвеич не стал продолжать свой рассказ про Окаянного Ганса. Он почему-то часто задумывался, хмурился и время от времени что-то ворчал себе под нос.
Алешка тоже был молчалив и все поглядывал в окно, за которым природа укладывалась спать.
А я не страдал задумчивостью. Нарезал небольшими кусочками черный хлеб, поджарил его в подсолнечном масле. Надавил чесночок, смешал его с майонезом и выложил по кучке на каждый гренок. И позвал «задумчивых» пить чай.
Несмотря на свою озабоченность, они вмиг смели всю горку гренков и вопросительно посмотрели на меня.
— Маловато было, — намекнул Алешка, а Матвеич его поддержал.
— Кушать надо умеренно, неторопливо и вдумчиво, — напомнил я. — Особенно перед сном.
— Федор Матвеич, мы ему отомстим!
— А как? — Матвеич растерялся.
— А очень просто. Я там урюк… то есть укроп посеял. Вот как он вырастет, как мы его соберем, килограммов сто…
— То что? — спросил Матвеич.
— Мы его весь съедим, а Димитрию не дадим.
— Килограммов сто, говоришь? — Матвеич призадумался. — Мне столько укропа не съесть. Я все-таки не корова.
— А я вам помогу. Я свои пятьдесят маме отвезу. Она съест.
— Знаешь, Леш, — осторожно начал Матвеич, — твоя мама, она очень симпатичная женщина. Она совсем не похожа…
— На корову, что ль? Папа называет ее ласточкой. А она говорит: «Отец, это уж слишком».
Пока они там выясняли, чем корова отличается от ласточки и сколько кэгэ укропа они могут съесть за ужином, я собрал посуду, отнес ее на кухню, помыл и сказал, что иду спать.
— Он устал, — пояснил Алешка Матвеичу. — Он всегда, когда что-нибудь натворит, сразу спать ложится. Чтобы не попало.
Вообще-то это Алешкина привычка. Он знает, что мама никогда из папиных рук не примет его офицерский ремень, если он уже заснул. Лешка заснул, конечно, а не папа. Впрочем, какая разница. Важен ведь результат.
Ладно, я завтра утром сварю им овсянку. «Не угодно ли, сэр?» Только вот куда ее потом девать? Они съедят, морщась, по чайной ложке, а что я буду делать с целой кастрюлей каши? Ведь собаки у нас нет. И поросенка тоже.
Утро вечера мудренее… Сказал кто-то и быстро уснул. Я так и сделал. И никто мне не мешал. Только время от времени кто-то подходил босиком к окну и шептал: «Так, огонек горит… Так, теперь он погас… А спать хочется…» И длинный зевок со звонким лязгом зубов. И потом еще, что-то вроде ворчания Бабы-яги: «Сам улегся на мягкой раскладушке, а младший брат — на деревянном сундуке. И еще голодом морит…»
Едва я отвернулся к стенке, как кто-то дернул меня за ухо.
— Пошли!
Я открыл глаза. Было уже утро. В окно заглядывало солнце, а возле моей раскладушки приплясывал босыми ногами Алешка. От нетерпения. В одной руке у него был лист бумаги, в другой — авторучка. А чем же он меня за ухо дернул?
Спустив ноги на пол, я зевнул от всей невыспавшейся души и спросил недовольно:
— Куда пошли? В школу?
— Тебе бы только учиться! — возмутился Алешка. — Других интересов у тебя нет! А кто капкан будет проверять?
— Почтальон Печкин, — я еще не проснулся. — Какой еще капкан?
— Мокрый!
Тут я вспомнил, что Алешка зачем-то поливал тропку за калиткой. И он еще загадочно сказал: «Днем — лужа, вечером — грязь». А что тогда утром? Сто кэгэ укропа?
— А который час? — спросил я и опять зевнул во всю ширь.
— Уже поздний, Дим. Полшестого. Вставай!
Я нашарил под раскладушкой тапочку и запустил ее в Алешку. Он увернулся, и тапочка глухо стукнулась в стену. Точнее — прямо в штурвал.
— Эй там, наверху! — раздался снизу голос Матвеича. — А ну не баловать со штурвалом.
Я открыл рот, Алешка захлопал глазами.
— Интересно, Дим… А как он узнал? У него, что ли, там телескоп?
— Перископ, — поправил я.
— Ща проверим. — Алешка расстегнул кобуру и выхватил из нее пистолет.
Никакой реакции снизу.
Тогда Алешка подошел к штурвалу и пару раз его легонько повернул туда-сюда.
— Я кому сказал! Отставить!
— Понял, Дим? — сделал Алешка свой вывод: — Штурвал трогать нельзя, а пистолет, оказывается, сколько хочешь… Учтем. Проверим!
Мы с такой скоростью «свинтились» вниз по лестнице, что в самом деле едва не врезались в стену. Но спешили напрасно. Матвеич спокойно сидел за письменным столом. Перед ним лежала рукопись и стоял стакан чая. Но ничего похожего на перископ-телескоп рядом с ним не было.
— А как вы догадались? — прямо спросил его Алешка.
Матвеич обернулся:
— Не скажу. Мой секрет. А что вы так рано поднялись? Опять на рыбалку?
— Ага, — лаконично соврал Алешка. — Мы быстренько. Чего-нибудь поймаем и вас покормим.
— Чего-нибудь… Чего-нибудь я есть не буду. Вдруг вы лягушек наловите.
— А что? — обрадовался Алешка. — Их во Франции едят и облизываются. Дим, наваришь лягушек? С чесночком. Я только не знаю, как с них шкурку снимать…
— Тьфу! — Матвеич чуть не выругался. — Иди отсюда!
— И без лягушек не возвращайся, — добавил от себя Алешка.
Когда мы вышли за калитку, Алешка сказал:
— Стой здесь и смотри во все стороны. Чтобы никто нас не заметил. А если кто-нибудь заметит, то сразу…
— Веслом по башке? — догадался я.
И похолодел!
Чтобы «веслом по башке», нужно иметь, по крайней мере, две вещи: башку и весло. Ну ладно, башка какая-нибудь подвернется, а весло… Весло я оставил возле пещеры!
— Ты что остолбенел, Дим? — спросил Алешка. И посоветовал: — Рот закрой, а то живот простудишь.
— Я весло у пещеры забыл.
— Тьфу! — точь-в-точь как Матвеич, высказался Алешка. — Растяпа! А еще старший брат! — И тут же нашел выход: — У лодочника сопрем, я придумал — потом расскажу. Давай, наблюдай во все стороны.
Я стал наблюдать во все стороны с чувством вины, а Лешка прошел немного чуть заметной в траве тропкой и, присев на корточки, что-то опять стал делать, похожее на его действия возле пещерного кострища.
