Пройдя по нему, я нашел тайный колодезь и спустился в него. Здесь от лаза отходило множество подвалов с железными, вделанными в стены сундуками, в которых хранились сокровища ордена. О, дьявольский соблазн! В эти подвалы запрещено было входить, но я вошел.
Железные сундуки-лари были с толстыми стенками и заперты, каждый на два замка, но мои грешные очи сквозь эти железные стены с запорами видели золотые дароносицы[15] и кубки, медальоны тончайшей работы, украшения, бриллиантовые и жемчужные ожерелья, которые, словно месяц, распространяли вокруг белое сияние.
Адские козни!
Мой разум помутился, я стал озираться в поисках какого-либо орудия или камня, чтобы ограбить свой орден, но господь не допустил такого смертного греха. Он обратил мои глаза на свежевмурованную плиту рядом. И хотите верьте, хотите нет, но отец небесный знает, что это правда, чей-то голос — ангельски чистый и звонкий — молвил мне в самое ухо: «Сокровища отца Протория». Я отковырнул плиту, и глаза разбежались. Здесь были золото и серебро, деньги и украшения, а вдобавок ко всему — обещанный мне катехизис в дорогом окладе. Только не было ключика к нему. Я спрятал катехизис за пазуху. Затем руки мои кощунственно потянулись к чужому добру. Я взял золотой медальон и еще небольшую ниточку жемчуга и закрыл плиту, ибо не только вспомнил, но, казалось, воочию увидел корчащегося в адском пламени известного своей жадностью отца Перге́на, похитившего золотую дароносицу и осужденного на вечные муки. Спешно стал отступать я от этого грешного места. И в это время раздались неподалеку какие-то звуки, словно звон серебряного колокольчика. Я остановился, а звуки эти все приближались, потом, будто от дуновения, огонек свечи заколебался, и по телу моему пробежали мурашки. Пламя начало метаться, и предстал предо мной белый призрак. Из глаз и ушей у него вырывались языки пламени, а в костлявых руках держал он серебряный сосуд и размешивал в нем пылающую отраву. Господи, смилуйся надо мной, грешным, и не карай сурово, когда предстану перед тобой! С тех пор я лишился покоя и часто слышу это проклятое звяканье сосуда и даже чувствую запах яда.
Пятясь, стал я крестить призрак и слова молитвы шептать. Но серебряный сосуд с ядом все приближался. Спотыкаясь и ударяясь о выступы подвала, отступал я вдоль стены, а призрак с ядом неотступно следовал по пятам за мной, и все ближе, ближе было пламя его. Потом заблистали глаза призрака, он протянул свою костлявую руку и прижал пламенеющий сосуд с ядом к моим устам. Я упал навзничь и куда-то провалился, потеряв сознание.
Милостивый господь, от одного воспоминания об этом по мне и теперь мурашки бегают.
Очнулся я в каком-то колодце. Свеча потухла, и призрака больше не видно, но катехизис, драгоценный катехизис был со мной. Я чувствовал его тяжесть за пазухой. Видно, так судил всевышний, что он мне был предназначен. Отыскав на дне колодца свечу, я вылез, добыл огня, зажег свечу. Место показалось мне незнакомым, вокруг, зияли колодцы, углы и закоулки были затянуты паутиной.
Вдруг что-то черное беззвучно промелькнуло мимо, едва не погасив свечу. Я снова оторопел от страха. Но это был не призрак, а нетопырь. Я шел вдоль стены, не зная, верно ли иду, а из-за углов, из темных закоулков вылетали нетопыри и кружились во тьме, словно страшные призраки. Проход разветвлялся на два подвала, и оба были заставлены старыми, рассохшимися бочками, большими пузатыми кадками; я остановился, не зная, куда свернуть. Ни один, ни другой подвал не были мне знакомы, и меня обуял страх, что мне суждено заблудиться и в страшных муках от голода умереть. Но господь и тут явил свою милость. Стоя на распутье, я размышлял, в какое ответвление свернуть, когда услыхал царапанье и удары. Меня снова затрясло от ужаса, но я пошел в ту сторону. Теперь явственно слышалось — кто-то ломал стену.
Я сотворил молитву и сказал себе: «Господи, может быть, по твоей воле я прошел такое тяжкое испытание, чтобы послужить святой церкви, Обществу Иисусову и выследить наших недругов, которые теперь ломятся, видно желая похитить наши богатства и погубить нас. Придай мне сил, и да свершится святая воля твоя». Я встал в темном углу, задул свечу и, весь дрожа от страха, ждал…»
В комнате стояла полная тишина: ребята слушали затаив дыхание. Поэтому таким громким показались скрип двери и затем мяуканье кота где-то в кухне. Учитель быстро отложил рукопись и вздохнул:
— Тереза вернулась!..
Ребятам не пришлось объяснять, что нужно делать. Ромас махнул рукой в сторону окна. Один за другим скатились наши друзья с подоконника во двор.
В комнате снова было пусто и спокойно. Учитель заметил веревку, предательски свернувшуюся на полу. Она была туго завязана, но худые, цепкие пальцы быстро распутали узел. Не должно было остаться никаких следов. В этот миг из-за дверной шторы показалась жена.
— Что это за шум у тебя?
— Никакого шума нет.
— Я слышала…
— Тебе показалось.
— Что это у тебя?
Она вырвала из рук учителя уже свернутую в моток веревку.
— Ты хотел руки на себя наложить?!
Учитель растерянно глядел на жену, не зная, что сказать, и только бормотал:
— Ну уж, ну уж, еще чего придумаешь…
Но жена, ничего не слушая, рухнула на постель и стала рыдать, упрекая его за то, что он-де хочет погубить себя, а ее оставить одну…
Призраки в развалинах замка
Мальчики и Ниёле, выскочив в окно, разбежались кто куда, но вскоре снова собрались на треугольном скверике. Никто не пострадал, кроме Костаса, потиравшего расцарапанный нос. Впрочем, нос не очки. В магазине покупать не нужно. И Костас держался молодцом.
— Вот не везет так не везет! Что нам теперь делать? — вздыхал Зигмас.
— А я знаю что! — воинственно воскликнул коротышка Йонас.
— Ну?! — заинтересовались все.
Йонас храбро выпрямился:
— Надо силой ворваться к учителю!
— А дальше что? — спросил Ромас.
— Что? Ясно что! Ворвемся и будем читать.
Все захохотали.
— А если жена учителя возьмет метлу? Тогда как быть, Йонас? — спросила Ниёле.
— Знаете, что сделаем? — вытянул шею Зигмас. — Напишем письмо и отправим. Пусть учитель ответит нам, как быть дальше.
— Не выйдет, — усомнился Ромас. — Она порвет письмо. Надо что-нибудь похитрее придумать.
— Лучше всего пойти под окошко и поговорить с учителем, — сказал Костас.
— Под окошко, может быть, и неплохо!
— Только надо, когда стемнеет!
Костас предложил:
— Йонаса я посажу себе на плечи, и он постучит.
— А если Тереза в комнате? — Зигмасу этот план явно не нравился.
— Не будет же она все время там сидеть, — возразил Костас. — Выйдет когда-нибудь в кухню.
— А если целый час ждать придется? Так и будешь держать Йонаса?
— Надо будет — и подержу, — отрезал Костас.
— Ну, иди, — усмехнулся Зигмас. — Стой и жди.
— И пойду!
— Ты — пойдешь?
— А может, ты?
— Я-то могу! Мне это плевое дело, хоть и в полночь пойду.
— И мне плевое!
— Тебе? Да все знают, что ты первый трус в классе. Ты и очки нацепил, чтобы в драки не ввязываться. — Зигмас сказал обидные слова.
— Я трус? — вспыхнул Костас.
Зигмас залился хохотом:
— Ты даже днем нос расцарапал, а ночью?.. Ночью и вовсе свои драгоценные очки потеряешь.
Костас ничего не сказал, лишь постоял, сжав губы, и отвернулся.
— Тише вы! — предостерегающе воскликнул Ромас.
По скверу шла жена учителя.
— Тише, ребята! — повторил Ромас. — На горизонте главные силы противника!
Женщина, видимо, кого-то разыскивала. Потом она стала махать кому-то рукой.
Ромас оглянулся: люди шли по улице в разных направлениях, и трудно было определить, кою звала женщина. Он продолжал наблюдать. Женщина, немного подождав, направилась к ребятам. Ромас не на шутку встревожился:
— Тревога, отступаем! Без паники!
Они не спеша пошли по набережной Вильняле.
Женщина крикнула что-то и ускорила шаги.
— Э-э, она определенно гонится за нами, — сделал вывод Ромас. — Дураков нет, бежим!
Пробежав немного по набережной, они нырнули в узкую уличку. Их преследовательница отстала по крайней мере квартала на три.
Избежав опасности, они двинулись по улицам Старого города. Вскоре они очутились возле костела с высоченной колокольней, стрелой взмывшей к небу.
— Вот где эти подвалы, о которых читал в рукописи учитель! — Костас показал куда-то вниз. — Чудно как-то. Читаешь, и вроде все это выдумка… а оказывается — нет.
— Тут? А я думал, неизвестно где! — Симас остановился.
Друзья с любопытством оглядывались. А Йонас даже принялся топать ногой и прислушиваться.
— Гудит? — пошутила Ниёле.
— Ясно, гудит! — совершенно серьезно ответил Йонас. — Послушай!
