– Почему? – удивился Матвеич.
– Хлопушка-то одна, а уха два.
– Может, ты и прав. – Матвеич в задумчивости поскреб немного заросший подбородок. – Мы лучше родителей оштрафуем.
– Смотря чьих, – как-то осторожно сказал Алешка. И прикусил язык. – Давайте лучше про настоящего Ганса послушаем. Очень меня его судьба волнует.
– Ну, хорошо. – Матвеич убрал хлопушку в стол. – Только с условием: Дима нам сделает чай.
– Два условия, – поспешил Алешка. – С гренками.
Условия были соблюдены, и мы опять стали слушать рассказ Матвеича, не подозревая, что он уже получил свое продолжение рядом с нами. Опасное и неотвратимое…
– Ну что? Вычислили мы этого Ганса, установили, что он живет на окраине маленького городка. Выехали туда на задержание. Но сперва провели разведку на местности. Выяснили, что живет он тихо-мирно, работает на заводе, ни в чем плохом не замечен. Живет скромно – не похоже, что сильно разбогател на краже…
– Притворялся, – уверенно заявил Алешка. – Запрятал все, что скрал, и ждал, пока вы успокоитесь. А потом все бы продал – и в ресторан.
– В ресторан… – усмехнулся Матвеич. – Если бы он все, что похитил, продал, то мог бы просидеть в ресторане до конца своей жизни.
– Скучновато… – Алешка покачал головой.
– Что поделаешь – такое у него представление о счастье. А у тебя? – спросил он Алешку.
– А я откуда знаю? – искренне удивился мой младший братец. – Мы про счастье еще не проходили.
– Ну, а твой папа? Как ты думаешь, он счастливый человек? У него трудная и опасная работа. С таким злом, с такой грязью ему приходится работать… Это тебе не песенки на эстраде распевать.
– Зато он людей защищает. И всякое зло наказывает.
– Ну, а твоя мама? Она счастливая?
– Ого! Ей еще лучше живется. У нее мы с Димкой есть. И папа. И подруга Зинка. И хлопот полон рот. Ей скучать некогда.
– Ну, вот видишь, как просто?
– Еще бы. Очень просто: любимая работа, любимые люди рядышком, хлопот полон рот – вот тебе и счастье! Так, что ли? – Алешка улыбнулся. – Поехали дальше.
– А что дальше? Начали мы этого Ганса потихонечку окружать. Изучили его знакомства, негласно допросили соседей. И ничего, в общем-то, не узнали. Правда, на заводе один рабочий обмолвился, что Гансовский не так давно ездил в Крым. Зачем, почему – никто не знает. Мы тут же послали в Крым двоих наших сотрудников: может, он и там уже успел что-нибудь натворить. А Ганса задержали…
– Он дрался, наверное, когда вы его задерживали?
– Да нет, все было тихо и мирно. Организовали ему повестку в военкомат, там его взяли в наручники и отправили в Управление. Вот тут он, правда, разбушевался. «Менты поганые! Жить не даете! Я честно отбыл наказание! Порвал со своим темным прошлым! А вы на меня чужое дело вешаете! Фашисты! Гестаповцы!» Разбушевался и очень нагло себя вел. В краже, конечно, не признается и нахально так заявляет: «Вещей нет – и кражи нет! Не докажете! А вещи не найдете!»
– И вы, конечно, стали эти краденые вещи искать, да? – догадался Алешка.
– Да… Это была та еще работенка! Обыскали весь его дом. И весь огород «прозвонили» металлоискателем. Даже в скворечник лазили. Бочка у него там была, для дождевой воды – и ту проверили. В собачью конуру заглядывали. В доме даже полы подняли – все напрасно. Нет вещей!
– Здорово запрятал, да?
– Ох, и здорово! А тут как раз наши ребята из Крыма вернулись.
– Они там вещи нашли? – подскочил Алешка.
– Не торопись. Они нашли кое-что не менее важное – информацию. Они установили, что Гансовский присмотрел в Крыму большой дом и договорился с его хозяином о покупке. Этот факт косвенно подтвердил нашу уверенность в том, что кражу совершил Окаянный Ганс. И вот тут мы вспомнили об одном нашем бывшем сотруднике.
– Вы его, что ли, забыли с собой взять? – Лешка явно обиделся за одного бывшего сотрудника.
А я обрадовался, что о нем вспомнили. Мы уже проходили у Чехова: если ружье на стене висит, то оно обязательно должно выстрелить. Или с гвоздя сорваться. Кому-нибудь по башке.
– Нет, мы его не забыли. Просто он уже свое отслужил и отдыхал на пенсии. А человек он был необычайно талантливый. Сейчас бы его назвали экстрасенсом, а мы называли его просто – Нюхач.
– А чего он нюхал? – с удивлением спросил Алешка. – Цветы, что ли? Или духи?
– Нет, он нюхал тайники. У него такой был редкий дар. Он всегда чувствовал что-то спрятанное. Ну там, золото, драгоценные камни, оружие, бумажные деньги.
– Ага! – хихикнул Алешка. – И прямо пальцем тыкал: «Вот здесь я унюхал ведро сокровищ! Копайте три метра в глубину и десять километров в сторону».
– Нет, не совсем так, – не обиделся за своего Нюхача Матвеич, – пальцем в землю он не тыкал. Но когда мы выезжали на место обыска, он сразу мог уверенно сказать: «Да, ребята, здесь спрятаны деньги. Ищите». Но точно место указать не мог. Просто знал, что в этом доме что-то спрятано. Ну, а мы искали. И находили. И в этот раз на него понадеялись. А пока он к нам ехал, мы еще раз допросили всех соседей Ганса. Ничего нового мы не узнали, кроме одной пустяковой вещи.
– В таком деле, – заявил Алешка, – пустяков не бывает.
– Точно! И вот совершенно случайно один его сосед вспомнил, что после поездки в Москву Гансовский попросил у него охотничьи сапоги. Спрашиваем: «Он что, охотник?» «Да нет, – отвечает сосед. – Вроде бы на рыбалку собрался». «Рыбак, значит?» – «Не замечал». Это нас заинтересовало. Изъяли мы эти сапоги, отдали нашему эксперту. Сапоги резиновые, чисто вымытые, высокие такие…
– Знаю! – поспешил Алешка. – У папы такие тоже есть. Здоровенные, по шейку.
– Это тебе по шейку, – уточнил я.
– А тебе по пупок! – уточнил Алешка.
– Не в этом дело, – прервал нас Матвеич. – А дело в том, что эксперт все-таки обнаружил в рубчиках подошв несколько песчинок. И определил, что это песок с берега реки. Вот я и подумал: а что нужно на берегу реки человеку, который рыбу не ловит и на охоту не ходит?
– Купаться пошел! – объяснил Алешка.
– В сапогах по шейку? – усмехнулся я. – Чтобы при купанье ножек не замочить?
– Сам ты дурак! – рассердился Алешка. – Я сразу догадался, что он все сокровища в реке утопил. Чтоб никому не достались.
Матвеич улыбнулся и продолжил:
– Тут как раз прибыл наш Нюхач. Привезли мы его к дому Гансовского. Вошел он в дом, носом покрутил и говорит, уверенно так: «Ничего здесь нет, ребята. Пусто-пусто. Зря вы меня вызвали».
– Я говорю: «Давайте еще в одно местечко съездим. На речку». «Рыбку половим?» – спрашивает Нюхач. «Может, и рыбку, – отвечаю. – А может, и что другое».
Тут Матвеич взглянул на часы и ахнул:
– Отбой на корабле. Марш в койки!
Мы спорить не стали. Мы уже знали – с Матвеичем особо не поспоришь. Это не мама с папой.
Утро у нас началось весело. Только мы сели за стол завтракать, Алешка (он сидел напротив окна) со смешком пробурчал:
– Сеня Бернар идет.
Я тоже выглянул в окно. За калиткой стоял седовласый Марковский и отворял калитку. Почему-то очень медленно и осторожно.
– Доброе утро, – сказал он, войдя в комнату. – Считал свом долгом, Федор Матвеич, засвидетельствовать вам свое почтение. Здорово, огольцы! – это было нам сказано.
Матвеич встал, пожал протянутую ему руку. Не очень охотно, как мне показалось. Пригласил Марковского к столу.
– А мы яичницу уже съели, – «заботливо» предупредил Алешка. – У нас больше ничего нет.
– Вермишель в холодильнике, – напомнил я. – Могу разогреть.
– Не откажетесь? – спросил Матвеич.
– Я не голоден, но чтобы сделать вам приятное – не откажусь.
По Алешкиным глазам я понял: приятнее было бы, если бы Сеня Бернар от вермишели отказался.
Марковский сел за стол, красивым движением откинул назад свою седую гриву. С которой Алешка почему-то не сводил глаз.
– Да, Федор Матвеич, – стал протяжно говорить Марковский, – мы с вами старые знакомцы. Правда, встретились при печальных обстоятельствах.
Мы с Алешкой про эти печальные обстоятельства уже немного знали. Марковского круто ограбили, вывезли почти всю его коллекцию. А Матвеич всю ее разыскал и вернул владельцу.
Когда я пришел из кухни с разогретой вермишелью, воспоминания на эту тему уже закончились.
– Как здоровье Атосика? – спросил Матвеич.
– Да что ему сделается, – небрежно ответил Марковский. – Все его беды от пережора. Матильда его как поросенка кормит. Балует.
– Она добрая женщина, – сказал Матвеич, – одинокая.
– Да знаю, – Марковский вовсю наворачивал нашу вермишель. А Лешка почему-то все разглядывал его седые локоны. – Мы ведь с ней тридцать лет на одной сцене дурака валяли.
– Ну зачем же так? – огорчился Матвеич. – Она искренне любит театр, отдала ему всю свою жизнь. – И, не удержавшись, упрекнул: – А вот ее коллеги, которые дурака на сцене валяли, совсем про нее забыли.
Марковский обиделся:
