— И так ничего не нашли. — Алешка грустно, с сочувствием покачал головой.
— Ну как ничего? Нашел старинное пушечное ядро, самоварную трубу, кочергу, ухват без ручки, чугунок расколотый, две подковы, воспаление легких…
— Свое, что ли? — спросил Алешка.
— Конечно, не чужое. А когда уже температура моя зашкаливала, под крутым берегом, в промоине нащупал что-то мягкое.
— Это был утопленник? — испугался Алешка.
— В какой-то степени. Это был толстый прорезиненный мешок. Я вытащил его на берег. Развязал туго завязанную, в два сгиба, горловину…
— И что?
— И то. Там были два булыжника для веса, каминные часы, уникальные шахматы, два подсвечника и много чего еще. Но я снова полез в воду. И вытащил еще один мешок. Вызвал опергруппу и потерял сознание. Очнулся в больнице. Живой и отчасти здоровый. И сразу же взялся за дело. Нужно было скорее получить признание Окаянного Ганса и отправлять его в Москву на следствие и суд.
— Он, наверное, расстроился, — предположил Алешка.
— Не то слово, Леш. Он озверел. Привели его на допрос. Сняли наручники. На столе лежат развернутые газеты — что-то ими прикрыто.
А дальше Матвеич стал нам читать, что у него было написано в книге. На этот раз у него получилось гораздо лучше.
«Я с ним поздоровался и сказал, что продолжаю допрос.
— Я с фашистами не разговариваю.
Тут я не выдержал, сорвался:
— Если ты еще раз назовешь меня фашистом, я устрою тебе побег и застрелю при попытке к бегству.
Конечно, я бы никогда так не сделал, но после такой угрозы Ганс немного присмирел. И я приступил к допросу.
— Вы утверждаете, гражданин Гансовский, что никогда не были в квартире гражданина О. и не похищали из этой квартиры вещи, так?
— Так точно. Не посещал, не крал и не похищал. — А сам все время посматривает на газеты.
Я задаю еще несколько не опасных для него вопросов, а потом говорю:
— Взгляните сюда, нет ли среди этих предметов знакомых вам? — и поднимаю газету, под которой лежали вещи из мешков со дна реки.
Сначала он остолбенел и выпучил глаза. А потом завыл, как зверь в капкане. И вдруг бросился к столу, стал хватать все, что подворачивалось под руку, и распихивать по карманам: золотой портсигар, карманные часы, бриллиантовые запонки.
Затем он упал на пол и забился в истерике. Я вызвал конвой и врача. Гансовскому сделали успокаивающий укол и привели его в чувство. Вещи со стола убрали.
— Продолжим, — сказал я. — Вы утверждаете, что не произвели незаконного вторжения в квартиру гражданина О. Не вскрывали дверь и не отключали сигнализацию.
Гансовский упрямо ответил:
— Я даже не знаю, кто такой О. и где его хата.
Достаю из ящика стола воровские инструменты, которые были упакованы во втором мешке.
— Это ваше?
— Впервые вижу.
Кладу перед ним акт экспертизы, разъясняю:
— На этих инструментах обнаружены отпечатки ваших пальцев.
В ответ молчание. Потом неохотно:
— Ну мой инструмент, и что с того? Новую жизнь начал, избавился от них, в речку выкинул. Чтоб соблазна не было.
Кладу перед ним другой акт, разъясняю:
— Специалисты уверенно утверждают, что именно этими инструментами вскрыты замки входной двери квартиры гражданина О. Что скажете?
Молчание.
Достаю из ящика стола небольшой приборчик:
— Ваше?
— Что за штуковина?
— Прибор, которым вы сканировали электронную защиту квартиры гражданина О.
Сначала молчание, потом неохотно:
— Что, и пальчики мои на нем есть?
— Есть. — Кладу третий акт. — Сознаетесь, Гансовский?
— Нет. Ничего не знаю, нигде не был, никого не грабил. А на суде скажу, что тупые менты захотели на меня свалить нераскрытую кражу. И еще скажу, что вы меня били и грозились расстрелом.
Я не стал с ним спорить и вызвал конвойного.
В дверях Гансовский обернулся и сказал:
— Ты поганый мент. Ты загубил мою мечту и всю мою жизнь. Отсижу — и с тобой рассчитаюсь.
С тем он и ушел».
Мы долго молчали, а потом Алешка спросил:
— И он отомстил вам?
Матвеич рассмеялся:
— Как видишь.
— И вы не боитесь?
— Я их никогда не боялся. Я их ненавижу. Они по всей земле сеют зло.
Я вспомнил, как в одном романе прочитал: «Если сердце наполнено ненавистью, в нем нет места страху».
— А если этот Окаянный Ганс, — произнес Алешка, — набросится на вас и…
— Я его скручу и доставлю в милицию.
Матвеич сказал это так просто, с такой уверенностью, что мы немного успокоились. И тут же подумали, что и наш папа почти каждый день воюет с такими вот Гансами.
— Так, друзья, — Матвеич сложил прочитанные страницы в стопочку, вложил их в рукопись, — теперь займемся делом. К приезду ваших родителей мы должны сделать полную приборку на палубе и приготовить им хороший обед.
— Клево! — подскочил Алешка. — Димитрий не только готовит классно, он и убирается здорово. Мама его всегда за это хвалит. Он даже из-под тахты пыль вытаскивает. Мы ему это дело доверим. Он этого достоин.
— А тебя твоя мама за что хвалит? — улыбнулся Матвеич.
— За сообразительность, — признался Алешка. — И за хорошее поведение в школе. Но это редко.
— Раз в год, — уточнил я.
…На следующий день утром на крыльце застучала трость Морковкина. Он был все такой же — седовласый и безупречный. И держал в руке кроме трости бумажный пакет.
Он поклонился, как на сцене под аплодисменты, и открыл было рот, но Матвеич опередил его вопросом:
— Как Атосик? Поправляется?
— У Атосика поносик, — усмехнулся Сеня Бернар. — У Гамлета запорчик. А Матильда, по рассеянности, все время путает им лекарства. От поноса дает слабительное и наоборот. Сейчас у одного из них запорчик, а у другого после запорчика — поносик. Но я, собственно, по другому вопросу. Я с просьбой к Алексу.
— Автопортрет? — нахмурился Алешка. — На портреты заказы временно не принимаю.
— Это я уже понял. Каждый художник работает в своем жанре. И каждый артист — в своем амплуа. Вот я, например, всегда играл роли благородных героев. И, знаете, создание таких образов благотворно отразилось и на моем личном облике.
— Что-то я не понял, — задумался Алешка. — Вы, что ли, тоже благородным героем стали? — В его глазах я прочел откровенное: что-то не верится.
— Безусловно, — разливался Сеня Бернар. — Вы знаете, когда я…
— Извините, Семен Ильич, — не очень вежливо перебил его Матвеич, — мы ждем важных гостей и готовим для них праздничный обед. У нас очень мало времени.
— Отлично! — Сеня Бернар даже пристукнул тростью от восторга. — Хотите, я сделаю для ваших гостей королевский шашлык? У вас есть хорошее мясо?
Я испугался, что Алешка не выдержит и «выступит», потому что в его глазах ясно прочитал очень многое.
Во-первых, королевский шашлык — это либо сырые, либо горелые кусочки. А во-вторых, не хватало еще портить наши продукты и хвастаться о своем благородном облике перед нашими родителями.
Но Алешка не успел, старый опер вовремя подал реплику:
— Спасибо, Семен Ильич, но меню у нас уже есть.
Что-то новенькое, я и не знал. Очень кстати.
— Не стоит благодарности. Я вот только Алекса хочу попросить, — он достал из пакета замечательный подсвечник тетушки Тильды, — попросить его зарисовать, возможно точнее, это великолепное произведение прикладного искусства.
— А зачем? — удивился Алешка. — Давайте уж лучше я вас нарисую.
Ага, догадался я, дразнилку такую, вроде карикатуры. На это Алешка мастер. У него половина записей в дневнике на эту тему: «Рисовал на уроке злые шаржи на преподавателя!»
— Дело в том, — объяснил Сеня Бернар, — что Матильдочка ни в какую не желает подарить мне эту вещицу. А я по ней страдаю. Но раз уж не могу иметь оригинал в своей коллекции, пусть хоть копия останется. Я буду ее созерцать. — И он грустно добавил: — В минуты душевной невзгоды.
— Ладно, — великодушно согласился Алешка. — Так и быть.
— Вот и славно! — Морковкин засунул подсвечник в пакет. — Я сам его отнесу наверх, хорошо? Вам ведь некогда, вы готовитесь к приему гостей. — И он, не дожидаясь ответа, застучал каблуками по лестнице.
Матвеич проводил его странным взглядом и сказал:
— За дело, друзья. Время не ждет.
— А меню? — спросил я. — Вы что-то обещали.
— Это просто. Типичный морской обед. Флотский борщ, макароны по-флотски и…
— Рыбный компот, — добавил Алешка.
— Компот из сухофруктов.
— Во-первых, у нас фруктов нет, — возразил Алешка, — еще не созрели на моем огороде. А во-вторых, мы все равно их засушить не успеем.
— Сухофрукты у меня есть.
— А я флотский борщ и флотские макароны никогда не варил, — сказал я. — Подскажете?
