Так что можно представить, как он ждал этой встречи.
И вот привел он форму в полный порядок, надел на плечики, повесил, любуясь, чтобы влезть в нее перед общим построением. Тут и заглянул в нашу спальню начальник училища (потому что официально наша школа училищем называется, хоть все мы и зовем ее школой, для простоты, а ее руководителя Осетрова Валентина Макаровича — начальником, а не директором). Заглянул он к нам, прищурился ехидно и говорит:
— Это хорошо, Шлитцер, что ты решил впрок о форме позаботиться.
— Как это — впрок? — не понял Жорик.
— А ты разве забыл, что на эти выходные ты лишен права надевать форму для выхода в город?
— Ой… — Жорик так и сел на кровать. — Забыл…
Жорик еще во вторник разозлился на Кольку Сухарева… Почему они сцепились, я уж и забыл. По-моему, из-за того, что тот опять вздумал дразнить Жорика. Есть у Жорика, при всей его непрошибаемости, одно слабое место — он к своей фамилии относится очень трепетно и терпеть не может, когда ее хоть как-то искажают. Даже по-дружески, в шутку, назвать его, скажем, «Штирлицем» или «Шмицером» (знаменитый чешский футболист, кто не помнит) и то не стоит. Хотя вроде бы в этом ничего оскорбительного нет, и звучат они даже почетно. А уж назвать его «Швондером», например, или «Шильцером» — это вообще вызвать бурю. Вот Сухарев и брякнул ему что-то вроде: «Ну ты, Шилькенгрубер, куда прешь!» А Жорик поставил свой поднос с обедом — дело за обедом было, в столовой — взял на ложку рисовую тефтелю и, используя ложку как катапульту, метнул тефтелю Кольке Сухареву в лоб. Ну, дежурный педагог — а дежурил тогда на обеде наш физкультурник — тут же и представил доклад. После разбирательства Жорику вынесли наказание, правда, достаточно мягкое: лишить права выходить из школы в форме в выходные дни. Может, такое наказание выбрали, учитывая, какой он пижон — вроде ничего особо страшного и обидного, а для него чувствительно.
— Забыл, — повторил Жорик. — Ведь уже несколько дней прошло… А может…
— Никаких может, — сурово отрезал Осетров. — Если наказания отменять по желанию провинившегося, то это будет не школа разведчиков, а… — и он, хмыкнув, закончил неожиданным, — бурная парижская жизнь!
Он вообще мужик невредный, и незлой, и справедливый, наш начальник, и всегда может сказать что-то с юморком, вот как сейчас. Но на то он и начальник такой школы, чтобы не допускать никаких послаблений дисциплины. Спорить с ним бессмысленно.
— И все-таки, — попробовал заикнуться Жорик. — Понимаете, сегодня день особенный…
— У вас все дни всегда будут особенными, кадет Шлитцер, — ответил Осетров. — Если увижу вас на построении в форме, то решу, что в выходные дни вы решили остаться в училище и никуда не выходить.
И он пошел дальше.
— Вот те на, — Жорик сразу скис как капуста. — Ребята, что же мне теперь делать…
— Да, хреново… — протянул Илюха. — Вот не повезло.
— Ступай в город не в форме, а в обычном прикиде, — предложил я. — Что еще остается?
— Да у меня и прикида пристойного нет, — горестно вздохнул Жорка, — чтобы к девчонке подойти не стыдно было, факт.
Сейчас он был в спортивном костюме, как и мы все (обсуждался вопрос, чтобы и повседневную форму у нас ввести, кроме парадной, но от этой идеи отказались: поскольку нам, когда мы станем взрослыми, больше предстоит ходить в гражданском, то решили к форме нас не приучать особо, а ввести одинаковые костюмы спортивного типа). Еще у Жорки имелась сумка с вещами, в которых его отправили из детдома — понятно, что там ничего шикового и быть не могло.
— Возьми мои джинсы и куртку, — предложил я. — Мы ведь с тобой приблизительно одного роста и комплекции.
— Да и мои вещи надеть можешь, — сказал Алешка. — Я-то собирался их надеть, а не форму, потому что форма мне вроде как ни к чему, только запачкать можно, мотаясь по городу. Но действительно мы с Андрюхой можем пойти в форме, а из наших вещей соберем тебе полный комплект. И все нормально будет.
— Да что вы понимаете! — возмутился Жорик. — В джинсах подойти к девчонке, даже дорогих и фирменных, всякий дурак может! А вот подойти в полной форме, в нашей форме, по которой сразу видно, что ты соплей не возишь, это ж совсем другое!
— По-моему, ты не совсем прав, — сказал рассудительный Лешка. — Разве тебе так важно, чтобы ее покорила твоя форма, а не ты сам? Вспомни всякие сказки о принцах, которые переодевались свинопасами, или истории про миллионеров, которые переодевались бедняками. Мне кажется, если ты привлечешь ее внимание в самом обычном виде, а потом вдруг предстанешь перед ней в форме, будет только лучше.
— Спиши слова, — сказал Жорик. — Ты так красиво загнул, что это наизусть знать надо. Ты только об одном забыл. Есть старая пословица: «По одежке встречают, по уму провожают». Вот я и хочу, чтобы меня встретили по одежке. А уж чтобы меня проводили по уму — этого я добьюсь!.. Ладно, парни, делать нечего, снаряжайте меня!
Вот мы его и «снарядили», и на построении Жорка был в Алешкиных джинсах и ботинках и в моей вельветовой куртке и белой водолазке, и выглядел он очень даже ничего. Так, что фея вполне могла дрогнуть.
День стоял прекрасный, солнечный и теплый. Трудно было поверить, что еще не май, что до мая далеко. И с трудом верилось, что мы почти год отучились. Ранняя и хорошая весна наступила в этом году.
Мы все вместе добрались до города, а там разбежались. Жорик отправился караулить свою принцессу, а мы, выйдя по пути в Коломенском и погуляв там, двинулись ко мне домой. Всю дорогу на нас бросали удивленные, а порой и восхищенные взгляды. Ведь мы были в отличной, красивой, с иголочки форме. Илюха Угланов тоже надел форму, чтобы нам с Лешкой соответствовать. Но нам эти взгляды были до лампочки, а порой и досадны: мы думали о том, что Жорику, которому форма была бы сейчас нужнее всего, приходится обходиться без нее.
Впрочем, добравшись до моего дома, мы обо всем забыли и развеселились.
Родители, которые уже привыкли к тому, что иногда мы приезжаем ко мне домой всей компанией, приготовили нам четыре спальных места в моей комнате.
Вот мы сидели и болтали о том о сем, Лешка взял с полки две или три книги моего брата — толстенный том «Работа с Windows для начинающих», старое издание книги «Как это произошло? Популярное изложение теории относительности», и еще что-то — и внимательно их проглядывал, а мы с Илюхой складывали паззл и решали, включить какой-нибудь фильм на видео или нет. Дело уже после ужина было и та часть гуляша с картошкой, что была оставлена для Жорика, совсем остыла.
— Интересно, куда он запропастился? — сказал Илюха. — Уже начало одиннадцатого.
— Да, странно, — согласился я. — Вряд ли незнакомая девочка согласилась бы отправиться с ним гулять допоздна.
— Сделайте поправку на Жоркино обаяние, — сказал Лешка, не отрывая взгляда от страницы, которую в тот момент изучал. — Он вполне мог заболтать девчонку. Может, она его и чай пить пригласила.
— Сомневаюсь, — отозвался я.
— Сомнительно, — согласился Лешка. — Но я бы отпустил на эту вероятность процентов тридцать из ста. А тридцать процентов — это вполне значительная величина, чтобы с ней не считаться.
— А мне все равно тревожно, — сказал Илюха. — Мы ведь знаем Жорика. Как бы он не отмочил что-нибудь такое, за что можно из школы вылететь. Его ж заносит на поворотах. Иногда он сам не может с собой справиться. А если что-нибудь случилось, то во всем эта тефтеля будет виновата! — сделал он неожиданный вывод.
— Почему? — удивясь малость, спросили мы.
— Да потому что если б он в форме был, то ходил бы на цыпочках, пылинки с себя сдувая, и уж точно ни во что бы не вляпался! — объяснил Илюха. — В нем бы такая тормозная система сидела, которая любые попытки разогнаться заклинивала бы! А так собственных сил ему может и не хватить, чтобы затормозить, если у него вдруг неожиданный поворот возникнет.
Очень дельное было объяснение. Впрочем, Илюха Муромец только казался тугодумом и порой выдавал такие хорошие мысли, что закачаешься. Хотя себя он особо умным не считал, говоря, что больше берет старательностью. «У меня башка — как старинный мельничный жернов, — как-то объяснил он. — Огромный такой и каменный. Если его долго и старательно вращать, то в конце концов мука посыплется. Вот я его и вращаю, и иногда что-то получается».
— Да, — задумчиво согласился Лешка. — Надо отучить его обижаться на всякую ерунду, потому что иначе он вечно будет влипать в истории. Наверно, он как в детском доме огрызаться привык, так до сих пор не может от этой привычки избавиться.
— Да ладно вам! — сказал я. — Чего о плохом-то думать. Жорик — парень верткий, он выкрутится! А скорее всего, он ходит по Москве и мечтает, и переваривает каждое слово: что он ей сказал, что она ему ответила, и можно ли будет после всего этого к ней еще раз подойти. Только бы под машину не угодил, пока витает в облаках.
