– Я решил, что еще одна хорошая картина вам никак не повредит, – и, развернув холст, представил Павлу Петровичу и его помощнице свой шедевр. – Это мой друг написал, а я решил показать его вам. Ну и как?
Ромка замер, ожидая восторженных возгласов, но их почему-то не последовало. Богачев рассеянно взглянул на картину и, не рассмотрев ее толком, снова взялся за телефон. Анастасия Андреевна тоже промолчала и с каким-то холстом в руках удалилась в мастерскую. Опешив от такого невнимания к себе и своему произведению, новоявленный художник дернул Павла Петровича за рукав:
– Вам, что ли, не нравится?
– Чем-то напоминает Малевича, – отозвался Богачев.
Ромка заликовал:
– Значит, клево, да? Мой друг ее знаете как назвал? «Красный круг». А первоначально она носила название «Суперсупрематизм». Вы можете выбрать любое из двух, какое вам больше понравится. И еще… И еще он просил узнать, сколько она может стоить.
Павел Петрович с сожалением посмотрел на Ромку:
– Столько, сколько затрачено на холст и краски. В том случае, если на нее найдется покупатель.
Ромка так и застыл с картиной в руках, ушам своим не поверив. Он, конечно, не предполагал, что Павел Петрович назовет астрономическую сумму – понятное дело, художник он неизвестный, ничем пока не прославился, – но претендовал на вполне приличные деньги и уже давно продумал, что купит на них в первую очередь, что потом. На вожделенный скутер он не рассчитывал, а вот на цифровую видеокамеру – вполне.
– Как это? – растерянно проговорил он. – Это же прекрасная картина! Она в сто раз ярче, чем у вашего Малевича. И лучше, потому что я, то есть мой друг, ее усовершенствовал.
– Такую картину может написать любой, – терпеливо сказал Павел Петрович.
– Ну, а в Малевиче что такого особенного? – упрямо возразил Ромка. Уголки его губ опустились, голос предательски задрожал. – Так, как он, тоже многие могут.
– Видишь ли, – медленно ответил Богачев, и Лешка поняла, что он старается подбирать такие слова, чтобы ее брат не очень на него обижался. – Казимир Малевич был реформатором искусства двадцатого века. Основоположником. У него нашлось множество последователей, но это было уже потом, ты понимаешь? А твой друг вновь решил изобрести велосипед, и даже не изобрести, а воссоздать по готовой схеме, не подозревая о том, что его давно обкатали и модифицировали. Так что посоветуй ему создать свое направление в живописи, и тогда он тоже войдет в историю. Скажи мне, о чем ты, вернее твой друг, думал, когда писал свою картину?
– Ну, о том, чтобы получилось красиво.
– А вот Малевич, к твоему сведению, отвергал всяческую «красивость» и руководствовался своей особой философией.
Лешка вспомнила, что Дарья Кирилловна говорила им о Малевиче, но тогда Ромка пропускал ее слова мимо ушей, завороженный огромной ценой полотна художника. Вот и сейчас он жалобно спросил:
– Так вы что, не повесите ее у себя на стенку?
Павел Петрович помялся, а потом сказал:
– Знаешь такое выражение: «Платон мне друг, но истина дороже»?
– Я все знаю, – буркнул Ромка. – Но неужели эта картина хуже некоторых, например, на Арбате?
– Там всякие картины. Должно быть, есть и не лучше. Но подобные этой сейчас и там не пользуются спросом.
В досаде бросив свой холст на кресло, Ромка выскочил из кабинета в зал и оглядел висящие на стенах произведения незнакомых ему художников.
– Лешк, – прошептал он, – да неужели все эти скучные пейзажи, натюрморты и портреты лучше моего «Круга»?
Лешке стало жалко брата, и, хоть она не исключала подобного развития событий, ей не хотелось огорчать его еще больше.
– Конечно, не лучше, – ответила она.
Из подсобки с ведром и шваброй, в синем стареньком халате и неизменной косынке на голове появилась тетя Таня. Вымыв зал, она добралась до кабинета.
– Дайте-ка я туточки уберу, – проговорила она и завозила по полу шваброй.
А в зал в это время вошел высокий представительный мужчина. Погладив рукой подбородок, он огляделся по сторонам и вошел в кабинет. Павел Петрович вскочил с места и, поздоровавшись, указал рукой на кресло. Но оно было занято Ромкиным шедевром, и он подозвал своего юного приятеля:
– Убери, пожалуйста, холст.
Ромка поспешил к креслу и, непонятно почему, наткнулся на его ножку. Неуклюже взмахнув руками, он потерял равновесие и грохнулся на скользкую мокрую плитку.
– Ох, ох, ох! – заквохтала тетя Таня. – Тебе больно?
– Не очень, – скривился Ромка и завздыхал: – Второй раз сегодня на ту же коленку падаю. Я ж так калекой стану. Как не повезет так не повезет.
– Осторожней надо быть, – появившись из мастерской, сказала Анастасия Андреевна. Она хотела снять с кресла Ромкино творение, наклонилась, схватилась за поясницу и тихо ойкнула.
К ней тут же подоспела тетя Таня.
– Давайте я вам помогу. – И, взяв в руки холст, она быстро его скатала, завернула в брошенную Ромкой оберточную бумагу, положила на подоконник и, забрав ведро и швабру, удалилась в подсобку.
Кряхтя, Ромка встал с пола и склонился к ноутбуку проверить работу упрятанной в электропроводку веб-камеры. На экране монитора, то уменьшаясь, то увеличиваясь, извивалась желтая змейка. Ромка проверил, как смотрится угол, в котором вот-вот должна появиться копия новой картины Софьи Полянской, а потом заменил экранную заставку: вместо желтой змейки нарисовал красный круг с линиями и квадратами и желтыми кругами вокруг него, и даже цвета подобрал точно такие же, как на своей картине.
Лешка подошла к нему и восхитилась:
– Хитрый какой! Пристроил все-таки в галерею свой шедевр.
– Не мытьем так катаньем, – угрюмо отозвался брат. – Против этой-то картины, надеюсь, здесь никто возражать не станет? А теперь пошли, что ли, отсюда. Не хочу больше здесь оставаться!
Взяв с подоконника свое невостребованное произведение и буркнув «до свидания», Ромка поплелся к выходу.
– Если бы не Арина и ее больная художница, не стал бы больше ничего для них делать! Не оценить такую красоту! – С горя он споткнулся на ровном месте, и нога у него заболела еще больше. – Как же не везет! Ну как не везет!
Прохромав еще немножко вперед, Ромка внезапно остановился:
– А раз так, то я больше не хочу быть художником.
– Теперь ты можешь стать музыкантом, – не удержалась Лешка.
– Почему именно музыкантом? – вытаращился на нее брат.
– Ну, как Незнайка. Помнишь, как он был поэтом и сочинял: «У Авоськи под подушкой лежит сладкая ватрушка», а затем стал художником и доктора Пилюлькина изобразил с градусником вместо носа. А потом на трубе играл. Ну, а ты хотел стать писателем, теперь вот побыл художником, а музыкантом еще не был.
Ромка чуть не заплакал:
– Издеваешься, да? Вместо того чтобы поддержать меня в трудную минуту? Ты… Ты… Я думал, ты мне друг. – Махнув рукой, он захромал к метро.
Лешка забежала вперед:
– Ты что, обиделся? Я же пошутила. Вот честное-пречестное слово, у меня это нечаянно вырвалось, а картина твоя мне очень даже нравится. И вообще она… Она замечательная!
– Правда? – недоверчиво спросил Ромка.
– Ну, я же сказала. Мне даже жалко было с ней расставаться, потому что я думала, что Павел Петрович из-за Катьки и из-за того, что мы ему помогаем искать преступницу, ее у тебя все же возьмет и пристроит где-нибудь в уголке.
Они спустились в метро, зашли в вагон. Им надо было проехать всего одну остановку, но Ромка решил сесть и поискал глазами свободное место. Его не было.
– Все мечты рухнули, – продолжал страдать он. – Не представляешь, как я рассчитывал на эту картину! Думал, прославлюсь и куплю себе кое-что… Ну, да что теперь об этом!
Одной рукой Ромка придерживал свой шедевр, другой схватился за металлический поручень и вдруг спохватился:
– А не попортила ли ее, часом, эта старая клюшка? Она же небось не знает, как надо скатывать картины.
Он отогнул край бумаги.
– Гляди-ка, сообразила! Ясное дело, в галерее работает, не где-нибудь. Разлила, понимаешь, воду, чтобы люди падали.
– Тихо ты, – толкнула его в бок Лешка и легким кивком указала на стоящую неподалеку старую женщину, устало притулившуюся у двери. Это была тетя Таня. Уборщица, к счастью, ничего не слышала и их не заметила.
Тете Тане уступил место молодой парень. В знак благодарности она кивнула ему так царственно, будто и не ожидала иного, и, поправив косынку на лбу, легко опустилась на сиденье. А парень задел локтем девушку, читающую детектив в яркой обложке. Книжка шмякнулась на пол, и плохо склеенные листки веером посыпались под ноги уборщицы. Но она не стала наклоняться, а продолжала сидеть, глядя прямо перед собой, а парень с девушкой, весело переговариваясь и мешая выходить другим людям, бросились собирать упавшие листки.
Поезд подошел к станции «Проспект Мира», и Ромка с Лешкой пошли на пересадку. Пробежав по короткому переходу, они влетели в почти пустой вагон. Несмотря на то что до их «Рижской» тоже была всего одна остановка, Ромка опустился на свободное сиденье рядом с дверью и, достав из сумки тетрадку по алгебре, с тоской уставился на домашнее задание.
