«Ой… А что, если я — призрак? Хотя нет, призрак не стал бы ломать гроб, он просочился бы сквозь него».
Солнце взошло выше, начало припекать. И тут я вспомнил, что на мне надет костюм. Я осмотрел себя и погребальную одежду, которая была вымазана подсохшей грязью, и брезгливо сбросил с себя всю эту прелесть, и обувь в том числе. Остался в одних плавках.
Постояв еще немного около разверстой могилы (представляю, как кладбищенский сторож удивится…), по узкой тропинке между могилами — старыми и свежими — я дошел до ворот. Они были закрыты. Я полез через забор и спрыгнул на асфальт. Все, я вышел с кладбища и зашагал по улицам.
Шагал я недолго. До тех пор, пока меня не посетила еще одна мысль: а где я нахожусь? В родном городе или в том, где был лагерь? И какое сегодня число?
Я вновь зашагал и вскоре вышел на более или менее оживленную улицу, и понял, что я все еще в курортном городке: вдалеке блестело море, а окружающие ходили в купальниках, так что ни у кого я не вызвал удивления своим почти что обнаженным видом. Правда, ноги и ладони были перепачканы в земле, и, наверное, лицо…
Мне так и хотелось закричать: «Люди! Я только что вылез из могилы!»
Но не закричал… Это так странно. Отдыхающие смеялись, веселились, и никто не знал, что один человек в толпе недавно вылез из могилы.
Хорошо, что в курортных городках на улицах стоят питьевые фонтаны. В одном из таких фонтанов я умылся и немного привел себя в порядок и сразу же почувствовал жуткий голод. Едва мелькнула мысль о еде, как я услышал:
— Не проходите мимо! Только сегодня, в честь открытия нового магазина «Елки-палки» вам предоставляется возможность бесплатно попробовать ассортимент товаров!
К новому магазину я и устремился.
Некоторые люди заходили в магазин и, стесняясь, пробовали понемногу продукты, но я стесняться не стал и в мгновение ока смел всю предложенную мне еду.
Потом, когда почувствовал в животе приятную тяжесть, я догадался остановить прохожего и спросить:
— Какое сегодня число?
— Двадцать первое июля, — безразлично ответил мужчина в шляпе сомбреро.
— Как двадцать первое? — поразился я.
Странно на меня посмотрев, мужчина отправился дальше, а я схватил за руку какую-то девушку.
— Руки! — прикрикнула она, окинув меня критическим взглядом. Взгляд ее потеплел. Своей фигурой я всегда гордился.
— Извини. Скажи, какое сегодня число?
— Ой, не помню… Вечно летом за числами не слежу, — досадливо произнесла она и обратилась к подруге: — Число какое?
— Двадцать первое июля, — ответила та.
В прострации я отошел от девушек и сел на лавочку.
«Все! Больше не могу! — мысленно разрыдался я. — Сколько можно?! Что за идиотизм со мной творится? Сегодня все еще двадцать первое июля! Я что, застрял в этом дне? Когда же успели меня похоронить?»
У меня больше не осталось сил со всем этим справляться. Мне до смерти надоели все лагерные приключения. Главное то, что я не мог ничего понять, все было очень запутанно и неясно. В тех же книжках тайна приоткрывается по ходу повествования, а тут… ничего не ясно! Нисколечко! Ну абсолютно ничего!
От безысходности хотелось рыдать, забыться, исчезнуть, но я в который раз за день встал с лавочки и взял курс на лагерь.
И что вы думаете?
У входа меня встретила Настя.
— Привет! Влад, слушай, у меня появилась очень классная идея — я хочу вечером устроить тут дискотеку. Пойди помоги пацанам, они вытаскивают из кладовки зеркальный шар. Он такой тяжелый, жуть…
Даже не став отвечать, я кинулся в дом и увидел Ирочку, раздающую всем указания.
— Иди-ка сюда! — кричала она Стасу. — В кладовке возле кухни лежит огромный зеркальный шар, вы, мальчишки, отправляйтесь туда и принесите его. Потом повесьте на потолок, и, когда мы включим цветомузыку, будет очень красиво.
— Деловая какая, — отреагировала Люба. — Кто ты такая, стобы всеми командовать? Вот иди и сама этот сар принеси, а не других напрягай. Сама только и можес, сто тут стоять и всем работу отвесывать.
— Да шар тяжелый, я не подниму, — отозвалась Ира, — а то бы я сама его принесла.
Люба скривилась и куда-то ушла.
Меня начало трясти. Все это уже было!!!
— Люба!! — завопил я.
Появилась Люба.
— Сего орёс как огласенный?
Я хотел что-то сказать, но вспомнил, как Люба бросилась ко мне, когда на меня падал шар, и обнял ее:
— Спасибо, что волновалась за меня.
Она отпихнула меня в сторону и возмутилась:
— Да сто ты себе позволяес!
— Ты почти что меня спасла!
— Я? — оторопела Люба. — От сего?
— От падающего зеркального шара.
— Ты с ума сосол? От какого есе, на фиг, сара? — покрутила Люба у виска.
И до меня дошло, что этого же еще не было… или уже было… сам черт не поймет, что творится.
— Ладно, проехали… Люб, а ты не видела Женьку?
— Зеньку? — перепросила Люба. — Кто это?
— Ну, Женька, это тот, с кем я живу. У него еще прикольная косичка на затылке.
Люба как-то особенно на меня посмотрела.
— Да вы, батенька, на солныске перегрелись, не отосли есе от потери сознания в лесу… Зеньку какого-то исес…
— «Какого-то»? — теперь переспросил я и затряс Любу за плечи: — Где, черт возьми, Женька? Где он, отвечай!!!
Люба вырвалась и заорала:
— Больной! Сто ты делаес? Я на тебя в суд подам! Нету никакого Зеньки, баран! Ты один зывес! — Она как пуля умчалась на свой этаж.
— Эй, Влад, ты поможешь Стасу шар принести? — спросила Ира.
— А где Женька?
— Женька? Не знаю, что за Женька… так поможешь шар нести или нет?
— Да отстань ты от меня со своим шаром, без него тошно, — махнул я рукой и побежал к себе в комнату.
Распахнул ее.
И увидел только одну кровать, одну тумбочку… Женьки действительно не было.
Я рухнул на кровать и разревелся, как девчонка.
Сил не было. Я ничего не понимал. Пытался собрать все ниточки, чтобы сплести из них разгадку, объяснение, но ничего не получалось. Я чувствовал усталость, головокружение и беспомощность.
Послышался стук в дверь.
— Да! — сморкаясь в салфетку, крикнул я.
Пришла Люба.
— Влад, прикинь, сто я насла… — проговорила она, закрывая дверь и подходя ближе.
— Что нашла? — без энтузиазма вздохнул я. Мне было совершенно не интересно.
— Солярий! Представляес?
— И?…
— Да не «и?…», а слусай дальсе: просол селый день насего пребывания в лагере, а я ни капельки не загорела… Сто поделать, светлокозая я… В солярии загорю быстрее, ну или хотя бы хоть немного подзагорю, стобы не стыдно было на пляз выходить. Короче, помоги мне.
— Чем? — не доходило до меня.
— Какой ты бестолковый! — рассердилась Люба. — Сем-сем, на сухере постой, пока я буду в солярии валяться!
— А почему именно я?
Она вздохнула и, разведя руками, искренне ответила:
— Та… Со всеми остальными я переругалась…
— Понятно, — кивнул я. — Идем.
— Ты супер!
Люба повела меня в солярий. Он находился в подвале, на подземном этаже. На одной из дверей висел распечатанный на принтере ламинированный лист с изображением привлекательной девушки с бронзовым загаром, которая лежала в кабинке горизонтального солярия и улыбалась. Сбоку была сделана цветная надпись: «Солярий».
— А загорать в солярии вредно, — на всякий случай сказал я, оглядываясь, — вдруг кто-нибудь зайдет в подвал.
— Ой, ультрафиолет на плязе тозе вреден, — отмахнулась Люба и открыла дверь. — И воду из-под крана тозе вредно пить… А в продуктах одни нитраты… — И без перехода прошептала: — Главное, стоб нас не заметили.
Девчонка подошла к солярию и принялась его изучать. Через десять минут досконального осмотра выяснила, что у изголовья кабинки стоит коробочка, на которой высвечивалось количество минут загара, заданное клиентом.
— Я слысала, сто в первый раз надо пять минут загорать, — произнесла Люба, нажимая на кнопки. — А теперь иди за дверь, следи, стобы никто нас не засек, и ни в коем слусяе сюда не заходи. Я буду загорать в сем мать родила.
— А в чем она тебя родила? — съехидничал я.
— Я родилась в весернем платье и в туфлях на десятисантиметровой спильке! — не осталась в долгу Люба. — Все, иди.
— Ладно, — пожал я плечами, открывая дверь и представляя момент Любкиного рождения в вечернем платье.
— Подозди.
— Ну, что еще?
— Тут, оказывается, все не так просто. Как я назму на кнопку старта, если буду лезать узе в этой стуке? Знасит, я сейсяс разденусь, лягу, закроюсь крыской, а ты подойдес и вклюсис, — сказала Люба, не забыв предупредить: — Только не подглядывай!
— Слушай, ты надоела уже! Я тебе не маньяк какой-то! — рассердился я.
— Это хоросо, сто не маньяк. Все, иди. Когда буду готова — позову.
