Лодочник убрал бумажку в карман, и собеседники направились к причалу. Я положил бинокль на место и сказал Алешке:
— Мне кажется, что Лодочник наблюдает за нами в этот бинокль.
— Ага, — засмеялся Алешка, — чтобы мы всю рыбу в озере не выловили.
Мы присели на лавочку под окном. Нам, честно говоря, надоело ждать. Алешка достал из кармана совершенно расплывшуюся шоколадку. Повертел ее в руках, стал разворачивать.
— Не стоит, — сказал я. — У нее давно срок годности кончился.
Тут послышались голоса, и мы поняли, что Лодочник и артист зашли в дом, продолжая разговор. Мы прислушались, но ничего интересного в нем не оказалось. Кроме того, что, похоже, они познакомились не сейчас, а знают друг друга уже давно.
— Только сделай как следует, — говорил Морковкин. — Ты уже разок крупно подвел меня, не подведи теперь.
— Подвел… Разве я тебя подвел? А то ты не знаешь, кто подвел? Сделаю, не беспокойся.
— Сколько тебе времени надо?
— На эту ерунду? Пары дней хватит. И полдня на покраску.
— Договорились. Послезавтра заеду.
Алешка посмотрел на меня, я — на него, и мы одновременно пожали плечами.
Когда они вышли из дома на причал, мы уже сидели в лодке.
Растроганный свиданием с детством актер спустился в лодку. Лодочник оттолкнул ее и пожелал:
— Три фута под килем.
— И вам три ветра в… спину, — отозвался Алешка. — Вы этого достойны.
Лодочник рассмеялся и долго смотрел нам вслед.
Странное дело — почему-то на обратном пути у меня испортилось настроение. Что-то мешало мне радоваться солнцу в небе, ласковой воде, послушной лодке. Мне даже не доставляло удовольствия чувствовать, как легко входят в синюю воду лопасти весел, как упруго они гонят лодку, как весело и звонко падают с них блестящие капли. Меня даже не смешило, что сидящий на корме, напротив меня, актер Морковкин явно побаивается. Вцепился руками в борта, а лицо у него напряженное. А ведь он и верхом умеет ездить, и шпагой владеет, и пароходы водит.
Вот в чем дело! Вот кто испортил мне настроение. А чем? Безобидный человек. Правда, хвастливый, немного бессердечный, весь в себе и для себя… Лживый! И лживый не только для хвастовства, а для какой-то цели.
Зачем он приходил к дому Матвеича ночью? Почему он делает вид, что незнаком с Лодочником? А «тоска» по пионерлагерю, где прошло его счастливое детство? Я только сейчас вспомнил, что тетушка Тильда рассказывала: он такой талантливый, приехал в Москву из города Баку и с первой же попытки был принят в Институт театрального искусства. Но ведь если он жил в детстве в Баку, он никак не мог быть в пионерском лагере в далекой Тверской области…
Страшная мысль поразила меня! А что, если это вовсе не актер Марковский, а Окаянный Ганс! Ведь прошло много времени, он мог сильно измениться внешне. И сейчас выбирает момент для своей мести Матвеичу…
— Дим, ты куда гребешь? — привел меня в чувство Алешкин голос. — В Москву направился?
…Чушь, конечно! Ведь тетушка Тильда знает его давно. Тридцать лет «дурака валяли» на одной сцене. Но все равно — что-то мне в нем очень не нравится. И что за дела у него с Лодочником? По их словам, которые мы случайно подслушали, получается, что эти дела уходят куда-то в далекое прошлое…
Скорее бы этот Сеня Бернар уматывал отсюда. А он будто прочитал мои мысли.
— Как здесь славно, друзья мои! Отдыхаешь усталой душой. Так не хочется уезжать. Но что поделаешь — надо! Труба зовет.
Когда мы добрались до своего берега, Морковкин напомнил нам, что мы обещали ему отвезти его послезавтра на очередное свидание с детством.
Мы вслух сказали, что, конечно, отвезем, а про себя подумали, что, вообще-то, мы ему этого не обещали.
К нашему возвращению Матвеич, оказывается, приготовил обед и сказал, что звонил папа.
Ничего особенного он не сообщил. Подтвердил, что Окаянный Ганс недавно освободился, но местонахождение его пока не установлено. Есть неподтвержденная информация, что он находится в Москве.
— Фиг с ним, — легкомысленно заявил Алешка. — Мы пошли на рыбалку. Что-то давно Димитрий не баловал нас флотской ухой.
Матвеич не возражал, только распорядился сделать в нашей «рубке» приборку. Мы быстренько прибрались и пошли на озеро. Клев был не очень «клевый», но на уху мы рыбки натаскали. Правда, Алешка все время на меня ворчал:
— Дим, у тебя клюет! Ты куда смотришь?
А я и правда смотрел не столько на поплавок, сколько поглядывал на тот берег, где время от времени посверкивали стеклышки бинокля. И что он тут все разглядывает? Браконьеров, что ли?
Мы смотали удочки, искупались и пошли домой. Я запихнул наш улов в морозилку, а Лешка пристал к Матвеичу, чтобы тот рассказал что-нибудь из своей героической жизни.
Матвеич сдался.
Наш папа, если что-нибудь рассказывает о своей работе, то всегда какие-то забавные случаи. И никогда он не рассказывает об опасностях, о повседневном риске, о всяких страшных жестокостях. Вот и Матвеич тоже. Стал припоминать всякие смешные случаи. Как, например, один молодой опер выслеживал на рынке одного жулика. И, заметив подозрительного человека, стал за ним следить. И чем больше он за ним следил, тем подозрительней тот ему казался. И в конце концов он задержал его и доставил в ближайшее отделение милиции. А там выяснилось, что он заподозрил и задержал тоже молодого опера, который тоже выслеживал одного жулика.
— Вот обоим и попало от начальства, — посмеиваясь, завершил свой рассказ Матвеич. — Одному за то, что опера задержал, а другому за то, что позволил себя задержать. — Матвеич еще посмеялся и смущенно признался, что одним из этих оперов был он сам.
Постепенно Матвеич увлекся воспоминаниями, и мы опять засиделись почти до ночи. Попили чаю и легли спать. Только Алешка перед этим сбегал проверить свою сигнализацию.
Она у него простая была, но эффективная. Вдоль всего забора, вокруг участка, он натянул связанные шпагаты, а к ним в разных местах подвязал веревочки от хлопушек. А хлопушки прикрепил к воткнутым в землю колышкам. Как заденет бечевку непрошеный гость, так хлопушка и пукнет.
Мы улеглись, поболтали немного и быстро заснули под стрекотание кузнечиков за окном и кваканье лягушек на озере.
А в полночь сигнализация сработала. Раздался грохот хлопушки в ночной тишине. Тут же послышался бешеный собачий лай и поднялась пальба.
Мы слетели вниз. Думали, что Матвеич уже выскочил на улицу и кого-нибудь задержал. Но он был в постели и только приподнял голову, когда нас увидел. И с осуждением покачал этой головой. И сказал:
— Леш, не Новый год все-таки. Ты бы уж полегче. Иди теперь, разбирайся. Только обуйся. И штаны не забудь.
А разбираться надо было — лай вперемешку с визгом не прекращался.
Я взял фонарик, Алешка штаны, и мы пошли разбираться.
В дальнем углу участка скакала на одном месте, вертелась и скулила собака. Удрала, видно, погулять и запуталась в Алешкиных веревках. Стала рваться, дергаться, прыгать и привела в действие еще пяток хлопушек. В лунном сиянии было видно, что и собака, и трава кругом усеяны «всякими конфетями».
Собака нам обрадовалась. Мы ее освободили, и на радостях она дунула так, что даже перескочила через штакетник.
И настала опять тишина. Будто телевизор выключили. Только скрипели кузнечики и квакали лягушки. Да вдруг где-то на озере, недалеко от берега, заурчал лодочный мотор и удалился куда-то. И еще тише стало.
— Дим, — сказал Алешка, — мы кого-то спугнули.
— Мы всех распугали, — уточнил я. — Завтра дачники ругаться придут.
— Нет тут никаких дачников, — возразил Алешка. — А которые есть, те уже к петардам привыкли. Пошли спать. Только давай опять сигнализацию включим.
— Ты думаешь, здесь одна собака? — Мне стало смешно.
И тут Алешка сказал такую фразу, которой я от него никак не ожидал:
— Лучше, Дим, чтобы нас разбудили десять собак, чем проспать одного волка. Мы ребята хватские.
Во заложил!
— Ты все-таки штаны надень, — посоветовал я.
— А зачем? — удивился Алешка. — Все равно их скоро опять снимать.
Мы распутали веревки, воткнули выдранные колышки и «насторожили» оставшиеся хлопушки. И пошли спать. Ведь мы этого достойны.
Жизнь вошла в обычную колею. Если кто-то подумает, что мы жили, как в осажденном замке, всегда готовые к нападению неприятеля, то он очень ошибется. Мы жили спокойно. Кушали размеренно и неторопливо. Иногда умывались. Но купались каждый день и по много раз. Бегали, конечно, тайком от Матвеича на карьер, любовались его диким, фантастическим и неприветливым видом. Кстати, его неприветливость сослужила добрую службу окрестным зверушкам и птицам. Уже несколько раз мы видели там зайчишек, повсюду шныряли шустрые мышки, а за ними охотились ежики. Частенько над карьером в синем небе красиво плавал ястреб, пискляво покрикивая. Меня при этом всегда удивляло, что у такой сильной и красивой птицы такой жалкий голосок.
