Иногда мы с Алешкой делали небольшой костерок возле пещеры Юрика. Заглядывали и в саму пещеру, там было сумрачно и прохладно. Лежали высохшей грудой ветки и торчал рядом с ними пустой пенек. Почему-то было приятно здесь находиться.
А вообще карьер постепенно зарастал кустами и травами. По краям его уже теснились молодые березки. Алешка даже ухитрялся собирать букетики каких-то цветов и постоянно заносил их тетушке Тильде. Эти букетики были больше похожи на сухие растрепанные веники, но тетушка Тильда приходила от них в изуми-и-и-тельный восторг. И ставила их в вазочку рядом со своими цветущими геранями.
…Жизнь шла своим чередом. Матвеич дописывал книгу, Алешка настойчиво поливал свой огород. Так обильно и регулярно, что на нем уже квакали вечерами лягушки. Я ему сказал об этом.
— Ничего, — легкомысленно отмахнулся Алешка. — Мы их Морковкину скормим. Он обожает лягушек с вермишелью. Он их достоин.
С такой же регулярностью Алешка проверял вечером «сигнализацию», а каждое утро «разряжал» калитку. И надо сказать, собаки больше на участок не забегали. Видимо, тот пес, напуганный до ужаса, рассказал своим приятелям об этой страшной ловушке, и они обходили теперь участок Матвеича самой дальней стороной.
Мне даже было их немного жалко. Потому что здесь было очень хорошо. Мне нравились высокие сосны вокруг дома, две елочки возле туалета, маленькие и большие березки, вольная трава, которую не косили и не стригли. В этой траве я вдруг стал находить белые грибы. И в один прекрасный вечер поставил на стол в «кают-компании» сковороду прекрасной жаренки.
Матвеич был в восторге.
— Лучше этого на всем свете есть только одно блюдо — флотский борщ. — И спросил очень логически: — Дим, а ты окрошку умеешь делать? Вот бы поесть.
— Он все умеет делать, — похвалил меня Алешка. — Он один раз даже розетку починил.
Что там общего между окрошкой и розеткой — одному Алешке дано знать. Но ведь он никогда ничего просто так не говорит.
Потом, когда все опасности остались позади, Алешка мне сказал, что он все уже знал заранее. И про окрошку, и про Атосика с поносиком. И про кое-что еще…
Но это было потом. А пока мы, в общем-то, как говорится, расслабились. Но вдруг настали такие события, когда, как говорится, нужно было собраться.
Сначала эти события выглядели довольно невинно и приятно. Через два дня опять приехал Сеня Бернар. Веселый и находчивый. Привез тетушке Тильде букет ромашек. Которые он, конечно, не купил на рынке, а собрал по дороге. Потом он зашел к нам и напомнил, что мы «обещали» свозить его на тот берег. Мы, конечно, «вспомнили». Нам не жалко. Лишний раз погонять по озеру для нас не забота, а удовольствие. Алешка, правда, и тут не растерялся. Взамен потребовал, чтобы Сеня свозил нас в поселок за квасом для окрошки.
— За милую душу! — обрадовался актер. — Окрошка — это где-то даже лучше шашлыка.
— Жевать не надо, — сказал Алешка. — Но мы ее не скоро будем делать. Мы еще Димкину уху не съели.
— О! Уха — это не хуже окрошки. Когда наша труппа совершала гастроли по Волге-матушке реке, я осчастливил всех, сварив легендарную тройную уху.
— Из трех рыбок, что ли?
— Из трех сортов рыб и одной курицы.
— Курицы тоже в Волге-матушке водятся? Вы их на хлеб ловили?
Боюсь, что великий актер Сеня Бернар сохранил о нашем Алешке не самые лучшие воспоминания: глупый мальчик. Наивный и прозрачный. Как сосулька на солнышке.
В поселке мы купили квас, яичек и хорошей вареной колбасы. Ингредиенты, как сказал Сеня Бернар. Но Алешка напомнил, что окрошка «созреет» не скоро. На мой взгляд, он уже не скрывал своего отношения к великому актеру. Но великий актер об истинном отношении к нему не догадывался. Да ему, по большому счету, наплевать на это.
В лодке он осмелел даже до того, что опустил руку в воду и размечтался:
— Хорошо бы здесь провести старые годы моей жизни. Чтобы эта великолепная природа…
— Приехали! — сказал Алешка.
Лодка стукнулась носом в причал, и мы так и не узнали, чем обязана великолепная природа великому актеру в его старые годы.
Лодочник встретил нас обычной улыбкой стальными зубами сквозь черную бороду.
— Как жизнь? — спросил его Морковкин. — Дела идут?
Лодочник кивнул. Морковкин обрадовался. И они пошли в мастерскую.
— Даже скучно, — вдруг сказал Алешка. — Он такой дурак. Ему только черепов на сцене играть.
— Ты чего? — удивился я.
— Да ничего! Спорим, что он сейчас придет с пакетиком и соврет, что в этом пакетике щепочка от его пионерлагеря на память.
Да, я и не заметил, как мой младший брат повзрослел и стал, уж извините, умнее старшего. Вот только молния на джинсах его не слушается.
Мы терпеливо сидели в лодке. Потом Алешка заерзал и сказал, что ему очень надо. И он кивнул в сторону туалета в виде будочки. Почему-то к этой будочке был прибит шест, на конце которого торчал скворечник. Наверное, Лодочнику нравилось посиживать там под пенье птиц.
— Какой-то у него туалет дурной, — сказал Алешка, вернувшись. — Вроде гаража.
— Что? — У меня глаза на лоб полезли. — Там машина стоит?
— Экскаватор, — усмехнулся Алешка. — И две канистры с бензином.
— Ну и что? У нас дома в туалете тоже много лишнего.
— Унитаз, что ли?
— Чего ты развеселился? — Я даже разозлился на него.
— Все, Дим, идет по плану. Мы скоро узнаем одну новость.
Я даже не стал спрашивать — какую, хорошо, что одну, а не десяток. Я только сказал:
— Молнию поддерни.
— А я виноват? Она все время зацепляется. Вон они — ползут.
Они в самом деле ползли, покачиваясь. Видно, в мастерской у Лодочника хранились не только инструменты.
— Дим, ты смотри, чтобы наш сенбернар в водолаза не превратился.
А я бы не возражал.
— Королевский катер к причалу! — заорал Морковкин. — Все флаги на мачты!
— Есть, сэр! — заорал Алешка.
Лодочник и Морковкин обнялись и похлопали друг друга по плечам. Будто один уходил в далекое плавание, а другой провожал его со слезами на глазах.
Как мы добирались до родных берегов, даже вспоминать не хочется. Морковкин сел на корме, поставил между ног пакет с чем-то («Ямайский ром, — объяснил он. — Подарок друга»), развалился и почти всю дорогу пел песни на морскую и речную тематику. А потом вдруг заплакал, сказал: «Ну и гад же вы, Марковский!» и уснул.
Алешка тут же перебрался на корму и заглянул в пакет. Обернулся ко мне и подмигнул: щепочка раннего детства.
Причалив, мы разбудили актера и помогли перебраться на берег. Он помахал нам пакетом с ромом и побрел к дому тетушки Тильды.
В это время на «мостик» вышел Матвеич, глянул ему вслед, усмехнулся и спросил нас:
— Это вы его напоили?
— Мы, — сказал Алешка. — На всякий случай. А то он на окрошку к нам намылился.
— Но он этого не достоин, — добавил я.
А дальше все пошло еще быстрее. События развивались. В тот же день, ближе к вечеру, Морковкин собрался в Москву. Алешка меня удивил:
— Нам надо его проводить, Дим.
— С музыкой? — усмехнулся я.
— Обязательно надо, Дим. Потому что он очень скоро вернется.
— Ничего не понимаю, — признался я.
— Я, Дим, тоже еще не все понимаю, — признался Алешка. И пообещал с угрозой в голосе: — Но скоро пойму.
И кому-то тогда мало не покажется…
Матвеич тоже пошел с нами. Проведать тетушку Тильду. Дорогой он все время посматривал на нас и чуть заметно улыбался.
В дом тетушки мы уже входили, как в свой родной. Мы к нему уже привыкли. В нем был такой немного грустный уют, который окружает хорошего старого человека. Тикали часы на стене, белый череп скалил некомплектные зубы на стоящий рядом с ним подсвечник. Выцветали старые афиши. На подоконниках теснились горшки с цветами, Алешкины веники и баночки с лекарствами для Атосика и Гамлета.
Они нас встретили, как старых друзей, особенно Алешку. И сразу стали просить его погулять с ними, побегать по траве, полазать по деревьям.
— Потом, — сказал Алешка. И они послушно и дружно забрались в кресло, свернулись в терпеливые клубочки.
Сеня Бернар отнес свои вещи в машину. Их было не много — небольшая дорожная сумка и пакет с ямайским ромом. Сумку он поставил в багажник, а пакет — на сиденье, рядом с водительским.
Тетушка Тильда чихнула, сморкнулась, глянула в платочек и пригласила мужчин на кухню — отведать по чашечке изуми-и-и-тельного кофе.
Мы с Алешкой еще не мужчины, кофе пить не пошли.
— Иди на кухню, — строго сказал мне Алешка, — стань там в дверях и никого не выпускай, пока я не свистну.
— А как не выпускать?
— А как хочешь!
И не сказав больше ни слова, пошел на улицу. Зверята сорвались за ним. А я, как дурак, застрял в кухонных дверях.
