— Эх, черт! — снова расстроился Толик. — Такую классную версию придумал!
* * *
Сентябрь, 1943 год.
Больше месяца прошло, а я не брал дневника в руки. Не до дневника было. Ребята для писем время выкраивают. Да иначе и нельзя — дома ждут от них весточки. А от меня никто ничего не ждет.
Для дневника покой нужен. Или передышка хотя бы. А мы движемся без передышек — бои, бои, бои. Отдых короткий, выспаться не успеваем.
Только никто не жалуется — наступаем.
Борис вернулся в часть. Настырный парень! Когда выписался из госпиталя, его в тыл хотели отправить, потому что хромота осталась. А он настоял на том, чтобы его снова к войскам приписали. Мало того, чтобы в свою же часть отправили.
Две недели нас догонял, мы ведь на запад сильно продвинулись. Ребята смеются, мол, никак без нас не можешь. И он в ответ смеется: привык к вам, черти!
О Вальке рассказывал. Его не стали отправлять в другой госпиталь. Он пошел на поправку. Ожоги оказались не сильными. Зрение только не вернуть. Будут лечить в этом госпитале, а потом домой отправят — из него вояки уже не получится.
Борис говорит, что Валька ему завидовал. Жаловался, что, как ни настаивай, а его все равно в тыл отправят. А он и слепой бы на фронте пригодился. Чудак тоже! Что бы он, слепой, здесь делал? Тут и зрячий едва выдерживает, глаза от усталости и ужаса закрываются.
На днях село освободили. Немцев выгнали, в село вошли, а там — никого. Ни души. Пустые дома.
Нам после партизаны объяснили, что немцы согнали всех сельчан в одну избу и сожгли. За то, что они связь с партизанами держали.
Из всех жителей спаслись только две девчушки. Как уж им удалось из огня вырваться?
Нам ту сожженную избу показали. Черное пепелище и две обгоревшие трубы, как могильные памятники. Изба, видно, большая была.
После этой сожженной избы мы еще злее против фрицев драться будем!
Уже осень. В этих краях еще держится тепло. Лето здесь долгое.
Ночью прохладно. Утром из землянки выйдешь или из телеги вылезешь — брр-р! А днем жара.
И дождей нет. Нам-то это на руку. Трудно двигаться, когда вокруг грязь и хлябь.
Сразу переход один вспоминается. Когда это было? Осенью сорок второго, кажется. Или весной?
Дожди тогда зарядили! Ни одного солнечного луча! Мы идем, и туча за нами — никак не отстает. Дождь льет, льет, льет несколько дней подряд.
А двигались мы не по шоссе, а по каким-то лесам и проселкам. В лесу еще ничего: деревья закрывают. А на проселочных дорогах просто кошмар! Спрятаться негде, ноги в грязи тонут, потому что всю дорогу размыло.
Сапоги чавкают, ноги мокрые, за шиворот льет, шинели хоть выжимай!
Да на каждом шагу телеги застревают, машины. Лошади не выдерживали — падали, машины глохли, а люди шли и шли. Голодные, молчаливые, усталые. Орудия на себе волокли, машины толкали, телеги из грязи вытаскивали. Пожалуй, более трудного перехода не припомню.
А сейчас смотришь на солнце через тонкую паутину на ветках и о войне забываешь. Так и кажется, что кругом тишина, мир, спокойствие. Потом паутинка дрогнет на ветке, порвется, паучок в страхе побежит. Обстрел. Вот и напомнила о себе война.
Иногда задумываюсь: где буду завтра или поздней осенью, или даже в следующем году? Как угадаешь? Про завтра ничего не могу сказать, где уж на целый год вперед загадывать.
На войне и о следующей минуте наверняка не скажешь. Сколько раз такое бывало: сидит солдат на привале, смеется, махорку курит, а пуля просвистит или снаряд упадет — и нет солдата, он и о смерти подумать не успеет.
Перечитал сейчас эту запись и усмехнулся: что-то совсем грустно на душе у меня. На воспоминания тянет, на размышления всякие. Разучился за месяц дневник писать.
Лешка не угадал. На следующий день шифровку никто не прислал. Толик совсем захандрил, да и Лешка начал терять веру в то, что эта история закончится какой-то ясностью.
— Почему нет шифровки? — переживал Толик.
— Наверное, тот, кто прислал, решил, что мы его записку расшифровали.
— Что же, он в ней свое имя указал?
— Не думаю. Зачем ему это?
— Тогда что может заключаться в этих четырех словах? Ну, неужели мы не можем догадаться?
— Возможно, там опять какие-то указания. Как в рисунках.
— Не надоест же кому-то играть в кладоискателей! — воскликнул Толик. — А может, там назначена встреча?
Лешка почесал в затылке:
— Встреча? Где же она назначена?
— Это должно быть знакомое место.
— Дом? Парк? Старый дуб?
— Все это можно проверить! Для этого надо снова отправиться в парк!
Но поход в парк ничего не дал. Во дворе старого дома никого не было. В парке гуляли самые обыкновенные отдыхающие. Дуб хранил величественное молчание.
Напрасно ребята залезали в «штаб» и искали каких-то новых сообщений в тайнике.
— Ошибка, — признал Толик. — Встречу нам никто не назначал.
И все-таки их действия, хоть и ошибочные, принесли свои плоды. Утром в почтовом ящике снова лежал альбомный лист. На этот раз без шифровки.
Большими печатными буквами, похоже, выведенными под линейку, было написано: «Не пытайтесь меня разыскать».
— Угроза? — нахмурился Толик.
— Снова четыре слова, — задумчиво произнес Лешка. — Не эти ли слова были зашифрованы?
— Это легко проверить.
Толик вытащил шифровку и сравнил ее с полученным посланием. Лешкина догадка подтвердилась. В послании кто-то повторил слова шифровки.
Лешка улыбнулся:
— Ну вот, не надо ничего расшифровывать. Сначала получаешь шифровку и ломаешь над ней голову, а потом тебе приносят расшифровку. Как ответы в конце учебника.
— Значит, этот тип понял, что его первое послание мы не расшифровали, — сделал вывод Толик. — А как он это мог понять?
— Я же говорил тебе, что за нашими действиями кто-то следит. И тогда, в парке, следили. И вчера, наверное, тоже.
— Разве ты вчера почувствовал слежку?
— Нет. Но по-другому это расшифрованное письмо не объяснишь. Кто-то понял, что мы настойчиво пытаемся его разыскать.
— Значит, он и о нашем визите к Артуру знал? Ведь шифровка пришла после того, как мы побывали в его мастерской!
— Я же говорю, за каждым нашим шагом следят.
Толик нервно дернул плечами:
— Неприятный вывод. Все время у кого-то под колпаком!
— Ну, не все время, а только тогда, когда мы что-то предпринимаем. Перестанем искать — перестанут следить.
— Тогда надо перехитрить его! Надо сделать вид, что мы успокоились! Или испугались. Надо выждать время.
Но Толик тут же погрустнел:
— А тогда мы его уже не найдем. Этого он и добивается.
— Дорогие мои! Как я рад, что вы объявились!
В коридоре стоял невообразимый шум. Какие-то бессвязные восклицания, объятия, поцелуи. Приехал Артур Васильевич.
Бабушки хлопотали, собирая на стол, задавали вопросы, получали какие-то ответы, но все это было так сумбурно, что мальчишки пока ничего из их разговоров не понимали.
Лешка с любопытством разглядывал Артура Васильевича. Он представлял его немного другим. Ему казалось, что художник должен быть серьезным, замкнутым, худым, седовласым. Только седые волосы совпадали с этим мысленным портретом.
Артур Васильевич был высоким, полноватым, веселым, остроумным и открытым.
Наконец все немного успокоились, и разговор за чаем принял размеренное течение. Каждый из троих рассказывал свою жизнь. Что сложилось и что не сложилось, где скитались и как работали. Поговорили о семьях, о детях, о внуках.
Мальчишкам было скучновато. Толик все время порывался вставить свое слово и вывести беседующих на интересующую тему, но всякий раз бабушки аккуратно сворачивали разговор в прежнее русло. Когда же заговорят о рисунках, о медали, о шифровках?
Ни слова! Даже детство вспоминают, обходя все эти факты. Какие-то незначительные детали, смешные случаи, судьбы одноклассников и соседей.
— А Валерка? — спросила Вероника Аркадьевна. — Где сейчас Валерка?
— Здесь, в городе. Где ему быть? — улыбнулся художник. — Он у нас звезд с неба не хватал. Хотел стать геологом, съездил в одну экспедицию, не понравилось. Вернулся и уже больше ни о чем не мечтал. Отучился в техникуме, и то только потому, что отец настаивал. У отца всегда за Валерку душа болела. Он на младшего сына столько надежд возлагал! Хотел, чтобы хоть кто-нибудь из детей его дело продолжил, инженером стал, классным специалистом в самолетостроении. Ну, из меня инженер никакой. Отец это сразу понял. Когда увидел, что я серьезно живописью увлекся, только тяжело вздохнул и сказал, что человек сам волен выбирать свой путь. Из Валерки тоже инженер не получился. После техникума он немного поработал на заводе, поссорился с начальством и ушел. Потом менял работы, нигде не мог прижиться. А потом устроился садовником в парк. В наш парк, который был возле старого дома.
