– Какой-то у него туалет дурной, – сказал Алешка, вернувшись. – Вроде гаража.
– Что? – У меня глаза на лоб полезли. – Там машина стоит?
– Экскаватор, – усмехнулся Алешка. – И две канистры с бензином.
– Ну и что? У нас дома в туалете тоже много лишнего.
– Унитаз, что ли?
– Чего ты развеселился? – Я даже разозлился на него.
– Все, Дим, идет по плану. Мы скоро узнаем одну новость.
Я даже не стал спрашивать – какую, хорошо, что одну, а не десяток. Я только сказал:
– Молнию поддерни.
– А я виноват? Она все время зацепляется. Вон они – ползут.
Они в самом деле ползли, покачиваясь. Видно, в мастерской у Лодочника хранились не только инструменты.
– Дим, ты смотри, чтобы наш сенбернар в водолаза не превратился.
А я бы не возражал.
– Королевский катер к причалу! – заорал Морковкин. – Все флаги на мачты!
– Есть, сэр! – заорал Алешка.
Лодочник и Морковкин обнялись и похлопали друг друга по плечам. Будто один уходил в далекое плавание, а другой провожал его со слезами на глазах.
Как мы добирались до родных берегов, даже вспоминать не хочется. Морковкин сел на корме, поставил между ног пакет с чем-то («Ямайский ром, – объяснил он. – Подарок друга»), развалился и почти всю дорогу пел песни на морскую и речную тематику. А потом вдруг заплакал, сказал: «Ну и гад же вы, Марковский!» и уснул.
Алешка тут же перебрался на корму и заглянул в пакет. Обернулся ко мне и подмигнул: щепочка раннего детства.
Причалив, мы разбудили актера и помогли перебраться на берег. Он помахал нам пакетом с ромом и побрел к дому тетушки Тильды.
В это время на «мостик» вышел Матвеич, глянул ему вслед, усмехнулся и спросил нас:
– Это вы его напоили?
– Мы, – сказал Алешка. – На всякий случай. А то он на окрошку к нам намылился.
– Но он этого не достоин, – добавил я.
А дальше все пошло еще быстрее. События развивались. В тот же день, ближе к вечеру, Морковкин собрался в Москву. Алешка меня удивил:
– Нам надо его проводить, Дим.
– С музыкой? – усмехнулся я.
– Обязательно надо, Дим. Потому что он очень скоро вернется.
– Ничего не понимаю, – признался я.
– Я, Дим, тоже еще не все понимаю, – признался Алешка. И пообещал с угрозой в голосе: – Но скоро пойму.
И кому-то тогда мало не покажется…
Матвеич тоже пошел с нами. Проведать тетушку Тильду. Дорогой он все время посматривал на нас и чуть заметно улыбался.
В дом тетушки мы уже входили, как в свой родной. Мы к нему уже привыкли. В нем был такой немного грустный уют, который окружает хорошего старого человека. Тикали часы на стене, белый череп скалил некомплектные зубы на стоящий рядом с ним подсвечник. Выцветали старые афиши. На подоконниках теснились горшки с цветами, Алешкины веники и баночки с лекарствами для Атосика и Гамлета.
Они нас встретили, как старых друзей, особенно Алешку. И сразу стали просить его погулять с ними, побегать по траве, полазать по деревьям.
– Потом, – сказал Алешка. И они послушно и дружно забрались в кресло, свернулись в терпеливые клубочки.
Сеня Бернар отнес свои вещи в машину. Их было не много – небольшая дорожная сумка и пакет с ямайским ромом. Сумку он поставил в багажник, а пакет – на сиденье, рядом с водительским.
Тетушка Тильда чихнула, сморкнулась, глянула в платочек и пригласила мужчин на кухню – отведать по чашечке изуми-и-и-тельного кофе.
Мы с Алешкой еще не мужчины, кофе пить не пошли.
– Иди на кухню, – строго сказал мне Алешка, – стань там в дверях и никого не выпускай, пока я не свистну.
– А как не выпускать?
– А как хочешь!
И не сказав больше ни слова, пошел на улицу. Зверята сорвались за ним. А я, как дурак, застрял в кухонных дверях.
Положение мое было незавидное. С улицы доносились веселый лай, звонкий Алешкин голос, а из кухни – аромат изуми-и-и-тельного кофе.
Правда, довольно скоро во дворе послышался разбойничий заливистый свист. Я покинул свой пост и тоже успел попрыгать по траве и полазать по деревьям.
Когда мы вернулись, Сеня Бернар уже целовал тетушке Тильде ручку и откланивался. Она благодарила его и приглашала навещать ее почаще. Сеня Бернар широко разводил руки с сожалением:
– Совершенно нет времени. Благодарные зрители не выпускают меня из своих объятий. Но в сентябре обязательно заскочу.
Он пожал руку Матвеичу обеими руками, поднял их над головой, как спортсмен-победитель, и, захватив трость, пошел к машине. Важно уселся, проверил пакет с ямайским ромом, длинно посигналил и отбыл в столицу нашей Родины.
– Скатертью дорога, – пожелал ему вслед Матвеич.
Алешка хихикнул.
– Ты чего? – спросил я.
– Дим, Татьяна Семенна говорила… (Татьяна Семенна преподает у нас в школе иностранные языки). – Она говорила, Дим, что «скатертью дорога» переводится на немецкий язык знаешь как? «Катись к чертовой матери!»
Это уж слишком.
Мы вернулись в дом еще на одну чашечку изуми-и-и!.. кофе. И мне показалось, что с отъездом Морковкина в доме что-то изменилось. Но что? Что-то неуловимое. Может, просто чище стало, еще уютнее. Не знаю, не понял.
А когда мы шли домой, Матвеич вдруг, не говоря ни слова, легонько дернул Алешку за ухо, а мне подмигнул. Я ему тоже подмигнул в ответ. Вот только зачем? И совершенно некстати мне вдруг стало ясно, что изменилось в доме тетушки Тильды. Мне показалось, что ее любимый подсвечник немного отодвинулся от черепа. Ну, это можно понять. А вот почему с подоконника исчез один пузырек? Я точно помню, что их было два – один повыше, а другой пониже. Тот, что пониже, остался на месте, а тот, что повыше, исчез.
Впрочем, этому тоже есть объяснение. Может, его забрал Сеня Бернар. Вдруг у него такой же запорчик, как у Атосика? Или поносик. Как у Гамлета…
А на следующий день все пошло кувырком. Причем с огромной скоростью.
Сначала из Москвы какой-то важный человек позвонил Матвеичу. Матвеич его выслушал, не перебивая, и ответил:
– Вас понял. Выезжаю.
Он отключил трубку и взглянул на нас. Как бы примериваясь: на что мы способны?
– Вот что, братцы-матросики, меня вызывают в город. Там задержали квартирного вора. По всем приметам – это Окаянный Ганс. Нужно его опознать. А кому, как не мне? Он, конечно, назвался другим именем. В насмешку: Ганс Ахметович Иванов. Мне надо ехать, ребята. И вернусь я только завтра. Обойдетесь без меня? Бояться не будете? Может, переночуете у Матильды Львовны?
– Мы этого не достойны, – сказал Алешка. – И мы ваш дом, не надейтесь, не оставим до весны.
– Это меня и пугает, – улыбнулся Матвеич.
– Мы вас достали? – спросил Алешка.
– Круто достали. Но с будущей весны мне будет очень вас не хватать.
– Тогда мы после весны приедем к вам на все лето. Заодно зимой на лыжах покатаемся, на карьере.
– Заметано, – согласился Матвеич и позвонил папе. – Сережа, такое дело. Мне надо выехать в Москву, вроде бы Ганса задержали. Ты сможешь сюда подъехать, пацанов попасти? Ну вот и ладно.
Такого предательства со стороны капитана корабля мы не ожидали. И надулись.
– Ребята, я всю жизнь защищал людей от преступников. Причем людей, мне не знакомых. Не родственников, не друзей, совершенно посторонних мне людей. Так почему же я о вас не могу позаботиться? Ведь вы мне не чужие.
– А чего? – спросил Алешка. – Мы, вятские, ребята хватские, не пропадем.
И тут добрый Матвеич превратился в строгого полковника:
– Отставить разговоры! Личному составу подготовить машину к рейсу! – и проворчал: – Хватские они… А то я не знаю.
«Москвич» у Матвеича был старенький и все время требовал заботы. Долить масло, подкачать шины, подзарядить аккумулятор.
Мы все это проделали, получили устную благодарность. Напоследок Матвеич, уже в машине, приспустил стекло на дверце и сказал:
– До приезда Сережи – никакой инициативы с вашей стороны…
– Ладно, – грустно согласился Алешка, – будем сидеть голодными. До приезда Сережи.
– …За исключением приготовления пищи. – И он уехал.
– Не грусти, Дим, – усмехнулся Алешка. – Один уехал, другой сейчас приедет.
Я думал, он имел в виду папу, но я ошибся. Приехал Сеня Бернар.
Он затормозил возле нашего дома, выскочил из машины. Его седая грива растрепалась, собачьи щеки тряслись. Кажется, от злости.
– Что, – спросил Алешка, – уже сентябрь, что ли, нагрянул?
– Нагрянул! – пролаял Сеня. – Мой катер готов?
Алешка и глазом не моргнул:
– Как всегда, сэр. Мы только возьмем с собой сухой паек.
Он живо заскочил в дом и выбежал из него с бумажным пакетом на веревочных ручках.
Я ничего не понимал. В лодке кое-что разъяснилось.
– Этот козел, – пыхтел от негодования Сеня Бернар, – вместо ямайского рома одарил меня прокисшей простоквашей. – И он потряс со злостью тот самый пакет, который бережно укладывал на сиденье. – Хорошо, что я еще в дороге решил попробовать глоточек.
