Котенок действительно принюхивался к лежащим на дне камешкам. Можно представить, сколько запахов скопилось в яме за много лет!
– А я знаю, почему он туда спрыгнул, – засмеялась Анка. – Эти камешки похожи на наполнитель для кошачьего туалета. Мама его заранее купила, чтобы Пушкин уже на даче к цивилизации привыкал. Кис-кис, иди ко мне!
– Ну и оставь кота в покое. Хоть минут на пять, – недовольно бросил Саня. – К чему хочет, к тому пускай и привыкает.
Котенок стал быстро-быстро разбрасывать камешки передними лапами. Потом уселся на выкопанную ямку и гордо задрал хвост.
– Смотри, какой цивилизованный, – не удержался от улыбки Саня.
Котенок закапывал ямку так тщательно, как будто скрывал невесть какой проступок.
И вдруг под его лапами что-то звякнуло! Кажется, коготки Пушкина скользнули по стеклу и по стеклу зазвенели камешки.
Пашка нырнул в яму вниз головой, как в речку. Саня едва успел ухватить его за ноги. Из ямы, мяукнув, вылетел Пушкин. Потом оттуда донеслось яростное шарканье: Пашка копал куда быстрее, чем котенок.
– Есть! Есть! Нашел! Нашли! – заорал он.
Саня изо всех сил потянул Пашку за ноги. Тот был ужасно тяжелый: наверное, не хотел отпускать добычу.
Полураскопанная, в яме торчала огромная банка из темного химического стекла. Ее широкая пробка была покрыта черной смолой.
– Да-а… – произнес Иван Кириллович. – А ведь эти камешки служили дренажем. Они впитывали влагу. Хотя такая банка не то что в сырости лежать – по морю могла плавать годами.
Через минуту банка уже стояла на траве. Пашка подбрасывал в руке увесистый камень. Чего тут возиться с пробкой!
Остальные долго любовались находкой. Потом взрослые задвинули плиту на место. Пауль замазал щель какой-то пастой, которую аккуратно выдавил из тюбика.
Теперь даже следов тайника не было видно. Только банка тускло отсвечивала на траве, напоминая о его существовании. Саня на глазок определил объем банки. Он ходил за молоком с трехлитровой, эта же была больше раза в три.
Пауль побледнел, на лбу у него выступили капельки пота. Иван Кириллович взял его под локоть, помог присесть на траву. Минут пять Пауль приходил в себя. Ребята молча ждали, переминаясь с ноги на ногу.
– Все. Я готов, – встряхнулся Пауль. – Извините. Надо довести дело до конца.
Он опять достал долотце и принялся осторожно отцарапывать смолу. С глухим звуком «пум-м» деревянная пробка наконец выдернулась из банки. Пауль расстелил на траве белое как снег полотенце. Его рука свободно вошла в горловину банки. Тихонечко, один за другим, он стал доставать какие-то предметы, завернутые в плотную коричневую бумагу, и выкладывать их на полотенце.
В первом свертке был толстый блокнот в кожаном переплете.
«Дневник!» – догадался Пашка.
Его бы воля, он открыл бы блокнот немедленно. Даже другие свертки не стал бы разворачивать, будь в них хоть золотые слитки! Так не терпелось ему узнать о жизни Андрея Белоярцева.
Но Пауль уже разворачивал маленькие, размером с ладонь, деревянные дощечки. Их было много; примерно после двадцатой Саня с Пашкой перестали считать. Лежа на животах, чтобы не касаться дощечек руками, они разглядывали нарисованные на них крошечные картины.
– Смотри, это же наше Караваево, – взволнованно шепнул Пашка. – Только какое-то не такое…
На дощечке и вправду было изображено Караваево: и улочки те же, и вокзальная площадь. Даже Пашкин дом виднелся за деревьями! Но все это выглядело удивительно праздничным, ярким. На десяти квадратных сантиметрах Белоярцев умудрился нарисовать множество людей. Рыбак с удочкой, играющие в мяч мальчишки, женщина с полными ведрами, еще целая толпа народу. Правда, толпа совсем не казалась толпой: каждому из людей художник нарисовал не похожее на других лицо. Надо было только повнимательнее присмотреться к малюсеньким фигуркам.
– Лупу бы сюда! Видишь, даже коты есть, – восхищенно произнес Саня. – Этот – рыжий и сердитый, а тот – серый и веселый.
– Веселый – это мой Пушкин, – тут же встряла Анка. – А это я!
Она показала на другую дощечку – портрет девчонки с круглыми зелеными глазами.
– Как же без тебя с Пушкиным! – хмыкнул Пашка. – Зато тут Бармалей нарисован.
– Да это же… – задыхаясь от волнения, произнес Иван Кириллович. – Даже лучше, чем у нас на стенах!
Пауль счастливо улыбнулся.
– Работы Белоярцева знает весь мир, – гордо сказал он. – К тому же он готовил краски по своему рецепту. Никто не может разгадать, почему они такие долговечные. Но на маленьких дощечках Андрей, вероятно, начал работать только здесь.
– Как же – знает весь мир? – удивился Саня. – Откуда же во всем мире его картины?
– Они не во всем мире, – объяснил Пауль. – Они в Швейцарии, в нашем музее. Андрей отправил с женой и дочкой много своих картин. Остальные он хотел привезти сам… Во всем мире бывают его выставки, продаются каталоги. Майн Готт, какое сокровище вы нашли! Живая память, можно так сказать?
– Можно, – кивнул Иван Кириллович. – Еще какая живая..
– Но дальше, дальше! – воскликнул Пауль. – Нижний сверток очень тяжелый.
Самый большой сверток пришлось разворачивать прямо в банке.
«Как я кед в ведре снимал», – вспомнил Пашка.
Но через минуту он забыл и про кед, и про все свои приключения.
Пауль поочередно доставал новые предметы. Каждый из них был завернут в отдельную тряпочку.
– Это носовые платки, – догадалась Анка. – Ой, до чего красивые! А вышивка какая! Я никогда не научусь так тоненько вышивать.
– Да отстань ты со своей вышивкой! – рассердился Саня, мельком глянув на тонкий вензель в уголке платка. – Не до вышивки сейчас!
Пауль развернул первый платок – и изумленные ребята увидели что-то ярко-голубое. Вдруг это голубое так сверкнуло на солнце, что они даже зажмурились.
– Брильянты! – ахнул Пашка.
– Орден Андрея Первозванного, – прошептал Иван Кириллович. – Как из энциклопедии… Неужели его Белоярцев получил? Им же больших военачальников награждали!
– Я думаю, это фамильные ордена, – сказал Пауль. – Прадедушка моей мамы был большой военный начальник. У нее имелся рисунок – как это? – генеалогическое дерево, да. Там было обозначено много военных.
– Станислав с мечами… – перечислял Иван Кириллович, пока Пауль разворачивал остальные ордена. – Орден Святой Анны для морских офицеров… Цвет-то какой, не зря его «клюковкой» называли! Да-а, такое только в Алмазном фонде увидишь…
– А это правда настоящие брильянты? – спросил Пашка.
– А какие же? Раньше ордена только из настоящих делали. Разве можно за храбрость и честь награждать поддельными камешками? – ответил Саня.
Пашка кивнул в знак согласия.
Они молча смотрели на сияющие ордена, на мягко отсвечивающие дощечки. Сане показалось, что утренний воздух, в котором растворился этот свет, стал еще чище. Как после дождя – промытый и обновленный.
– Ой, – пискнула Анка, – они прямо живые… Посмотри, Пушенька, что ты нашел, умница моя!
Даже Пашка не стал возражать насчет Пушкина. А что, Анка совершенно права.
– Ур-ра-а! Слава Пушкину! – на весь луг заорал он, подбрасывая котенка.
Все смешалось – смех Пауля и Ивана Кирилловича, веселые крики мальчишек, верещание Анки, которая пыталась выхватить у Пашки котенка.
Затихая, эти звуки долго гудели в церкви, будто навсегда записывались в ее старой памяти.
– Жалко тебе, наверное? – спросил Саня.
Они возвращались в «Известия» втроем. Пауль с Иваном Кирилловичем уехали в Караваево на «газике».
– Чего жалко? – удивился Пашка.
– Да нашли ведь клад. И что теперь, четверть бриллиантов из орденов выковыривать?
Пашка помолчал.
– Ничего мне не жалко… – наконец произнес он каким-то тихим, совсем не своим голосом. – Я, если хочешь знать… Когда письма его прочитал – ну, в школе еще, – вообще перестал про сокровища думать. Он такой был человек, такой… Даже стыдно стало про клад какой-то вспоминать. Что я, Буздырин? Ты, Чибис, сам небось жалеешь!
– По-твоему, это я Буздырин? – возмутился Саня. – По мне так самое главное, что картины нашлись. А вот Анка точно жалеет, что дележка не состоялась. И Пушкин ничего не получил.
– Пушкину я колбаски дам, – шмыгнув носом, сказала Анка. – Можете за него не волноваться. А насчет дележки… Думаете, я из-за жадности за вами бегала? Я просто… Мне просто… Обидно же, что меня все мелочью считают! И ты, Чибисов, тоже, не говоря про Пашку. Я же не виновата, что у меня такой рост! Мне и правда тринадцать лет… в декабре будет, – честно добавила она. – А умею я даже побольше, чем вы!
– Конечно, побольше, – успокоил ее Пашка. – Если б не ты, мы бы до сих пор у буздыринцев под забором сидели. А если б не Пушкин, то вообще… Молодец, воспитала ищейку!
На всякий случай Анка еще разок всхлипнула – и тут же засмеялась. И смех у нее оказался нисколько не противный. Наоборот, веселый, как звон колокольчика!
