— Отцу наверняка пришло, — ответил я. — Но он не будет ни с кем делиться подозрениями, пока сам не проверит. Видишь ли, к «отсидевшим» относятся насторожённо. Первое время после того, как Гришка начал работать, Алексей Николаевич навещал его всякий раз, когда в округе что-нибудь случалось. Просто для подстраховки. Отцу пришлось специально поговорить с Алексеем Николаевичем и попросить не тягать Гришку — потому что из-за лишнего внимания милиции о Гришке опять поползли дурные слухи, а дойди эти слухи до бригадира — он вполне мог бы взять и уволить Гришку. Ну, как бы, избавиться от греха подальше, а то мало ли что. А если б Гришка потерял работу — он бы почти наверняка скатился на прежнюю дорожку!
— А если Гришку хоть чуточку заподозрят в краже министровских ружей, его наверняка арестуют! — сказал Ванька. — И даже если отпустят через два дня, работу он всё равно потеряет!
— Поэтому, — подхватил я, — нам никому, кроме отца, нельзя рассказывать о наших подозрениях насчёт Гришки. Я бы даже отцу рассказывать не стал, пока мы сами все не проверим! Иначе мы можем Гришке всю жизнь испортить — и вовек себе этого не простим!
— Да, этому полковнику только подай кого-нибудь, кого можно подозревать… — задумчиво проговорила Фантик. — Теперь я лучше понимаю, что имел в виду отец Василий, когда говорил, что излишнее недоверие — это издевательство над разумом. Когда можно искалечить человеку жизнь, если поделишься подозрениями насчёт него — это и есть то самое!
Мы с Ванькой были с ней вполне согласны: мы и сами думали о приблизительно том же самом.
— Так что нам делать-то? — практично спросил мой братец.
— Я думаю, что завтра нам надо навестить Гришку, — сказал я. — Он не удивится, ведь мы иногда заходим к нему в гости, когда берём молоко. Поболтаем с ним, и между делом заведём разговор о том, что у министра ружья спёрли, и что из-за этих ружей такая буча поднялась, что ой-ей-ей! Можно спросить у Гришки, нет ли у него подозрений, кто мог спереть эти ружья — он ведь, по старой памяти, знает все жульё округи и кто на что способен — чтобы предупредить вора: милиция землю носом роет, поэтому ему лучше тихо подкинуть ружья…
— А если ружья спёр сам Гришка? — вопросил Ванька.
— Так я об этом и говорю! Получится, что мы, не обвиняя его напрямую, дадим ему понять, что с этими ружьями лучше не связываться, и что его никто не выдаст, если он эти ружья вернёт. А если он их не брал — тем лучше! Он перескажет наши слова всем, за кем знает привычку к воровству — глядишь, через денёк ружья будут лежать у нас на крылечке!
— Возле ворот, — поправил Ванька. — К крылечку Топа не пустит.
— Верно, — признал я. — Но суть дела от этого не меняется.
— Замечательный план! — одобрила Фантик. — Когда мы начнём его осуществлять?
— Завтра с самого утра, — сказал я. — Сегодня мы не успеем обернуться в Гришкину деревню до темноты… Кстати, насчёт темноты, — я поглядел на небо. — Через час начнёт смеркаться, и мы уже не сможем гонять на снегокате. Так что давайте, на старт!
Мы очень здорово покатались с холма — если не считать того, что Ванька умудрился так влететь в сугроб, что набрал снегу за шиворот и полные сапоги. Когда мы весело, «с ветерком», вернулись домой на Топе, Ванька уже совсем вымок и лязгал зубами от холода. Мама быстро отправила его в горячую ванную, а мы с Фантиком проскользнули в гостиную, где взрослые пили чай. Отец Василий мирно беседовал с министром и его охранниками, и вообще настроение у всех было самое благодушное. Отца «раскрутили» на то, чтобы он извлёк гитару — он играл на гитаре очень неплохо, но почему-то в последние годы брал её в руки с большой неохотой, и только когда совсем расслаблялся и хотел угодить компании, отчаянно просившей, доставал «подругу семиструнную» (как он её называл). Да, одно то, что у отца была гитара в руках, свидетельствовало, что всё замечательно и что отец хочет поддержать общее хорошее настроение.
Он пел старую песню семидесятых годов, которую очень любил и которая очень к нам подходила — её можно было бы объявить нашим гимном.
Ваше величество,
Хорошо в лесничестве,
Кроме электричества,
Все в большом количестве!…
— А у нас и электричество есть! — рассмеялся отец. — Вот так-то, ваше величество! — он преувеличенно церемонно поклонился министру, и министр тоже рассмеялся.
— А хоть бы и не было! Я бы с удовольствием пожил при свечах!
Тут из ванной появился мой братец, растёртый водкой, облачённый в шерстяной спортивный костюм, толстый свитер из шерсти Топы и толстые шерстяные носки. Вид у него был красный и сомлевший. Нам вручили тарелки, чтобы мы сами накладывали всё, что есть на столе, и мы с большим аппетитом стали уплетать за обе щеки, слушая разговоры взрослых.
— …А молодец мой Анатолий! — сказал министр. — Как здорово ковёр привёл в порядок, любо-дорого поглядеть!
Ковёр был расстелен на диванчике. Он действительно смотрелся намного лучше.
— Что называется, кровью смыл свой позор! — продолжил, посмеиваясь, Степан Артёмович. — Хоть и сломался в бане, но зато потрудился, в одиночестве и в поте лица, пока мы развлекались, вытаскивая машину!
— У нас был ещё один план, — сказал секретарь. — Но, боюсь, на сегодня придётся от него отказаться.
— Почему отказаться? Что за план? — спросил министр.
— Мы думали запустить фейерверки, в честь победы над всеми трудностями, — сообщил секретарь, поглядев на нас и особенно задержав взгляд на Ваньке. — Но, я смотрю, одно из главных действующих лиц выбыло из игры.
— Вовсе я не выбыл из игры! — запротестовал Ванька. — Я могу смотреть на фейерверки в окно!
— Тогда можно и попробовать, — сказал секретарь. — Если все остальные не против. Можно я погляжу, какие у вас фейерверки?
— Пожалуйста! — сказал я. — Вон они, те, что остались после Нового года, в целлофановом пакете в углу!
— Салют в завершение дня — это будет здорово! — сказал отец, и остальные его поддержали.
— Только, если можно, не позже семи, — попросил отец Василий. — Мне ещё домой ехать. Да и вам тоже? — обратился он к Михаилу. — Вместе поедем?
— Нет, батюшка, — Михаил покачал головой. — Я уже сейчас выезжаю — и мне по делам, в другую сторону.
— Тем более! — сказал отец Василий. — В две машины ехать было бы веселей, а в одиночку я бы не хотел пускаться в путь на ночь глядя.
— Чего-то боитесь, батюшка? — спросил дядя Серёжа.
— Колдобин боюсь, снегом прикрытых, — серьёзно ответил отец Василий. — А ещё кабанов. Вон, недавно водитель врезался в кабана, выскочившего в темноте на дорогу — всю машину покалечил. Правда, и зверю несладко пришлось. Это вам Алексей Николаевич поведать может, он составлял протокол о происшествии. Заодно и одна из кабаньих ног ему досталась на окорок.
— Неужели, батюшка, вы на Божью защиту не надеетесь? — то ли в шутку, то ли всерьёз спросил министр.
— Бог нас больше всего защитил, когда разум дал, — усмехнулся отец Василий. — Так что не надо оскорблять Его неразумием. И, право, не знаю, можно ли уповать на Его защиту, этот бесценный дар отвергая.
Мы невольно взглянули на Михаила — поскольку это замечание напомнило нам его разговор с отцом Василием о разуме и подозрениях. Нам показалось, что Михаил слегка покраснел, тоже припомнив лёгкую выволочку, которую устроил ему отец Василий.
Секретарь тем временем разбирал фейерверки.
— Так… — бормотал он. — Этот — тройной… Этот какой? Ага, зелёный и золотой. Их кладём сюда, а после них пустим синий — так будет красивее всего. А потом — вот этот, опять трехзарядный, после него — одиночный красный, а за ним — вот этот, который «извивающаяся змея»…
Видно, он знал толк в фейерверках, умел составлять их сочетания, чтобы получалось фантастически красочное зрелище. Что ж, такое зрелище должно было стать достойным завершением дня.
ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ. ПОХИТИТЕЛИ РУЖЕЙ
Фейерверк и правда получился на славу. Проснувшись утром, я с удовольствием вспоминал, как в ночном небе расцветали огненные змеи и фонтаны, перемежаясь одиночными разноцветными вспышками.
Взрослые получили не меньше удовольствия, чем мы.
— Надо бы этому вашему Степанову ещё фейерверков заказать, — сказал отцу министр, вдоволь наоравшийся «ура». — Позвонил бы ты ему, Семеныч, и сказал: «Не для себя прошу, а во исполнение священной воли министра моего!..» — он оглянулся на отца Василия. — Надеюсь, батюшка, вас такие шутки не обижают?
— Нисколько, — ответил отец Василий. — Хотя, — лукаво добавил он, — может, лучше было бы сделать вид, что обиделся. Вы бы тогда, во искупление, пожертвовали бы на храм или на сиротский приют.
— Вам бы, батюшка, дипломатом быть! — совсем развеселился министр.
— Да где уж нам!.. — скромно отмахнулся отец Василий. — А зрелище действительно феерическое. Ваш секретарь, как я погляжу, на все руки мастер.
