— Не скажите! — хмыкнул министр. — Насчёт бани или охоты наш Анатолий не мастак. Но вот насчёт того, чтобы обработать корреспонденцию, организовать приём, расшаркаться перед каким-нибудь зарубежным премьером — это всегда пожалуйста.
— Для того секретарь и надобен, — заметил отец Василий, благодушно взирая, как Анатолий поджигает очередную петарду. — Главное — чтобы человек был надёжный.
— Пожаловаться не могу, — признал министр. — Его даже Юрий одобрил, — министр указал на полковника, который смотрел на веселье и фейерверки с довольно бесстрастным лицом, хотя, вроде бы, и ему все это нравилось. — Собственно, он мне его и порекомендовал, изучив кандидатуры. Когда-то Юрий охранял его отца…
— Отец Анатолия был большим человеком, вот как? — поинтересовался отец Василий.
— Да. Давно, ещё в Советском Союзе, вечная ему память. Юрий сохранил о своём подопечном самые тёплые воспоминания.
— Понятно, — кивнул отец Василий. — Надо мне будет его поблагодарить, что ради меня он устроил фейерверки до ужина, а не перед сном, как это обычно делается…
Да, вот это все я припомнил — как с медленным шипением опускались за верхушки деревьев огненные астры и пионы всех цветов и оттенков, как Ванька, прижавшись к оконному стеклу, орал «ура» так громко, что его было слышно не хуже находившихся во дворе…
То ли Ванька переорал и перенапряг горло, то ли вымок и продрог так крепко, что никакие профилактические меры не помогли, но проснулся он никаким: вялым, капризным, и, по всем признакам, с поднимающейся температурой. Мама тут же прописала ему постельный режим, и он жутко расстроился.
— Мы ведь должны идти к Гришке-вору! — обиженно сказал он мне и Фантику, когда мы поднялись к нему после завтрака. — Как же я это пропущу?
— Может, мы и не узнаем ничего интересного, — попробовал я успокоить брата. — Ты, главное, лечись. Чтобы завтра быть на ногах. Ведь, даже если Гришка возьмётся потолковать с теми, кто мог спереть ружьё, результат мы узнаем только завтра.
— Хочешь, мы перенесём стол с «паззлом» к самой твоей постели? — предложила Фантик. — Мы не обидимся, что ты будешь собирать его без нас. А тебе будет веселей!
— Хорошая мысль, — одобрил Ванька. — И ещё, Борька, приволоки мне один из отцовских биноклей.
— Зачем? — спросил я.
— Если мне позволят встать с постели, я сяду к окну и буду наблюдать за двором и всеми окрестностями. Вдруг я увижу что-нибудь интересное, пока вы будете ходить?
— Ладно, — сказал я. — Подожди немного.
Я отправился вниз, в «каморку» отца.
— Что тебе? — спросил отец, как раз уединившийся на полчаса, чтобы проработать очередные бумаги.
— Бинокль для Ваньки, — объяснил я. — Он хочет вести наблюдение, пока мы с Фантиком сходим погулять. А то он помрёт со скуки.
— Возьми вон тот, — отец указал мне на бинокль, которым разрешал нам пользоваться. — А вы куда собираетесь?
— Не знаю толком. Пройдёмся с Топой по окрестностям.
— В Плещево или Стругачи не собираетесь?
Это были две ближайшие к нам деревни.
— Не знаю… — осторожно ответил я. — Если что-нибудь надо, можем сходить.
— Если доберётесь до Стругачей, то загляните к Григорию Торбышеву, передайте ему, что мне надо с ним переговорить.
— Из-за этих ружей? — вырвалось у меня.
— Точно, — отец поглядел на меня с уважением. — Надо же сразу догадался…
— Ты думаешь, он как-то причастен?
— Нет, я так не думаю, — ответил отец. — Но, мне кажется, он должен что-то знать о похитителе ружей. Очень эта кража смахивает на местную работу — а про местных «работяг» Гришка знает все! Мне надо убедить его выложить мне всё, что ему известно, не играя в круговую поруку, иначе милиция к нему прицепится — точно так же, как до сих пор цеплялась из-за любой кражи в радиусе пятьдесят километров.
— Но Алексей Николаевич, вроде, сейчас относится к Гришке хорошо, — заметил я.
Отец покачал головой.
— Алексей Николаевич решает далеко не все. В общем, мне надо тихо встретиться с Гришкой и потолковать. Чтоб его же избавить от лишних неприятностей.
Я задумался. Задать отцу ещё один вопрос или нет? Задать! — в конце концов решил я.
— Следы колёс машины вора были похожи на следы колёс Гришкиной машины?
Отец нахмурился — а потом рассмеялся.
— Схватываешь на лету! Сложно сказать, потому что дорогу порядком укатали и утрамбовали за последние дни, поэтому отпечатки остались смазанные. Разве что, кое-где читались вполне ясно. Шины старые. Машина — легковушка типа «москвича». Гришка сразу пришёл мне на ум, но…
— Но что? — жадно спросил я.
— Во-первых, если бы это был Гришка, Топа мне рассказал бы об этом. И привёл к нему. А Топа всячески давал мне понять, что ни машина, ни её владелец — либо владельцы — ему не знакомы. И, во-вторых, я верю Гришке. Кто знает, наверно, и он может сорваться, но обворовывать людей, находящихся в заповеднике, отлично зная, что это могут быть только мои гости, он бы ни за что не стал. У него есть свои понятия о чести и совести, — отец усмехнулся. — «И если ты вор, то живи как вор, угоняй табуны коней, Но в доме, который тебя приютил, иголки тронуть не смей!» — привёл он очередную цитату из огромного запаса стихов, хранившихся в его памяти. Со студенческих лет, как он говорил. — Это правило только «отморозки» не соблюдают. И, кроме того, Гришка давно не живёт, как вор.
— Так что тебя смущает? — спросил я.
Отец вздохнул.
— Это сложно сформулировать в словах. Может быть, уверенность вора в том, что его не разоблачат — слишком глупая какая-то уверенность. Ведь и стёртые шины, и то, что дорога ведёт только к нашему дому — и вор лишь немного не доехал до нас, когда соблазнился брошенной машиной — и то, что вор взял ружья, не тронув других ценных вещей… Словом, по всем приметам, вор должен жить где-то рядом и неплохо нас знать. Неужели он рассчитывает, что я его не раскушу? Или он лопух или… В общем, Торбышев тут может подсказать.
— Понял, — сказал я. — Не волнуйся, мы дойдём до Торбышева.
— Главное, передай ему, что дело очень серьёзное… Ладно, бери бинокль и беги.
Я отнёс бинокль Ваньке, и мы с Фантиком пустились в путь. Топа немного сник, когда увидел в моих руках поводок и намордник — намордник он особенно не переваривал, но мы, когда ходили в деревню, всё-таки надевали на него намордник и строгач. Топа вряд ли кого-нибудь тронул бы, но ведь его могли и спровоцировать — причём не всегда осознанно. Например, попадались мужики, которые здоровались с нами, очень резко выбрасывая вперёд руку — особенно когда были навеселе. А такую выброшенную вперёд руку Топа воспринимал считал попыткой нападения… Словом, для собственного спокойствия мы всегда брали с собой намордник, если отправлялись с Топой в людные места. Не обязательно при этом надевая.
— Ничего, Топа! — сказал я. — Зато прогуляемся как следует.
— Он так погрустнел при виде намордника, — сказала Фантик. — Жалко его!
— Может, намордник надевать и не понадобится, — ответил я. — Это на случай, если мы завидим человека, которого Топа особенно не любит. И потом, намордник для него — это всего лишь сигнал, что надо быть поспокойней. Вообще-то он избавляется от намордника в два счёта. Как-то вот так повернёт голову туда и сюда — и привет! Он ведь ещё тот хитрец!
— Забавно было бы посмотреть, — рассмеялась Фантик.
— Может, и увидишь, — я пока что не стал брать Топу на поводок, и он носился по лесной дороге туда и обратно. На поводок его придётся взять позже, когда мы подойдём к шоссе.
— О чём ты говорил с отцом? — спросила Фантик.
— Отец дал «добро» на разговор с Гришкой о пропавших ружьях.
— Он тоже подозревает этого Гришку?
— Нет. Но он считает, что Гришка должен что-то знать. Просил передать Гришке, чтобы тот ничего не утаивал. Тогда отец сможет сам разобраться с ворами, не подставляя Гришку и избавив его от неприятностей.
— Значит, мы были правы в своих догадках… — проговорила Фантик.
— Похоже, да. Но сколько времени мы до них доходили! Нам понадобилось почти два дня, чтобы подумать о Гришке. Это просто позор! А отец наверняка подумал о Гришке сразу же — но ни с кем не стал делиться своими мыслями, до поры, до времени. Чтобы лишнюю волну не поднимать.
— Это он правильно сделал, — сказала Фантик. — При этом полковнике вообще не стоит упоминать ни одного лишнего имени. Сразу вцепится как бульдог со своими подозрениями.
Мы и дальше стали обсуждать эту тему — но не буду пересказывать наши разговоры, потому что они больше сводились к переливанию из пустого в порожнее и к обмусоливанию прежних догадок. Ну, знаете, как это бывает, когда какое-нибудь событие слишком тебя волнует и ты готов обсуждать его до бесконечности, перебирая по косточкам, но ничего нового об этом событии тебе пока неизвестно, вот ты и ходишь в разговорах по замкнутому кругу. Для того, кого это событие тоже волнует, такая ходьба по замкнутому кругу кажется безумно увлекательной — но посторонних она быстро начинает раздражать.
