— Слон неразворотливый! — воскликнула баба Клава. — Такой рассол пропал! И хрен там был, и солодка, и вишарный листок…
— Нечаянно я… — заканючил Димка. — Нечего на дороге ведра ставить…
Мокрое крыльцо тронули лучи утреннего солнца, от ступенек пошел пар, как от только что вынутого из печки пирога.
Пантюшкин с отчаянием посмотрел на прилипшие к доскам мокрые вишневые листья и перевел взгляд на дорожку. Дед Ваня заканчивал ее подметать. Он макал метлу в бочку с водой, чтобы не было пыли, и деловито водил по дорожке перед собой. Белые следы безнадежно исчезли.
Матвей Фомич ел макароны «спагетти». Их привезли в Гусиху из самой Италии в длинных нарядных пачках. Жители Гусихи разобрали макароны в один момент и теперь ели их, втягивая и присвистывая. Некоторые роняли на пол и удивлялись:
— И чего хорошего в них находят итальянцы? То ли дело вермишель!
Пантюшкин еще вчера разделял общее мнение. Спагетти — праздная еда. Для тех, кому времени некуда девать. А рабочему человеку заглатывать по утрам макаронины — морока.
Сегодня Пантюшкин был мнения иного. Спагетти помогали ему думать. С каждой съеденной макарониной в голове возникала новая мысль.
На столе перед Матвеем Фомичом лежала улика, найденная на месте преступления, — красная расческа. Пантюшкин смотрел на нее и размышлял над образом подозрительного человека — Бори Бабулича, школьного истопника.
Видом своим Бабулич давно уже вызывал подозрение. Черные очки — вот что придавало особенную подозрительность Бориному виду. Хотя и одежда доверия не вызывала. Вытертые до пролысин джинсы и рубашка черного цвета. Где взял Боря такую рубашку, если в Гусихе ими не торговали? Джинсы вроде старые, а из прорези кармана золотая цепочка виднеется. Есть в этом какая-то тайна. Но самое странное — это как Боря разговаривал. Один раз Пантюшкин пришел в баню и встал за Борей в очередь за билетами. Пантюшкин спросил у кассирши:
— Почем веники?
А вместо нее Бабулич ответил:
— 30 экю.
Потом, когда мужики разошлись в парилке, начали хлестаться вениками и шуметь, Бабулич, сидевший на самой верхней полке, натянул на уши лыжную шапку и сказал возмущенно:
— Что вы тут устроили кордебалет?! Думать мешаете…
Мужики не поняли про кордебалет и замерли от непонимания с вениками в руках. Уже тогда кто-то заметил:
— Подозрительный человек, этот Бабулич…
В самом деле — о чем уж таком можно думать в парилке?
Но всего этого было мало, чтобы обвинить истопника в краже телевизора. В конце концов, мало ли на свете Борь, которые носят в карманах красные расчески? Сколько поездов через Гусиху ходит… Мог вор и из другого города приехать. Хотя ехать на поезде за старым телевизором глупо…
«Гиря от часов оторвалась ровно в полночь… Значит, преступник нес телевизор по поселку именно в это время и его мог кто-нибудь увидеть. Надо написать объявление…»
Супруга Клариса старалась Пантюшкина во время ответственных моментов не беспокоить. Он этого не любил. Она и сейчас бы вмешиваться не стала, если бы Пантюшкин так не ушел в себя. Он даже не заметил, как съел все макароны и теперь тыкал вилкой в пустую тарелку. Вот поэтому Клариса вмешалась:
— Моть, я думаю, это не Зимуха… Тот по-крупному работает. Помнишь, мы его задержали в гараже — он шины выкатывал?
— Зимуха! — усмехнулся Матвей Фомич. — Он давно в Гусихе не живет. А потом, в Гусихе брать нечего…
— А сберкасса!
— Там сигнализация…
— А восковой завод?! Для свечек самый сезон. Дачи… Там же электричества нет, дачники вечером зажигают свечки. Он их в электричке в момент продаст и озолотеет… А телевизор для отвода глаз. Пока мы телевизор ищем, он по-крупному…
Матвей Фомич не любил, когда жена была умнее его. Потому он Кларисину версию не принял. Отодвинул ее в сторону, громыхнув стулом, и нарочно ничего не сказал. Фуражку форменную надел и в дверь шагнул, под притолокой пригнувшись.
— В магазин я! — пробурчал спиной. А чтоб Клариса не подумала, что он за зубным порошком пошел, добавил: — На очную ставку!
Он так это сказал, и Клариса сразу поняла — ее Мотя умнейший мужик и на все у него свое мнение имеется.
Но душа ее была спокойна. У крыльца, возле нижней ступеньки, топор лежал. Матвей Фомич, с крыльца спускаясь, через топор перешагнул.
Клариса примету знала, если через топор перешагнешь, то обойдут тебя несчастья.
«Дети норовят вперед взрослых»
В Гусихе магазин находился на отшибе и больше напоминал деревенскую лавку.
Пантюшкин оставил мотоцикл у крыльца магазина, подошел к двери и прикрепил на ней объявление, которое строго гласило:
«Граждан, заметивших что-либо подозрительное в ночь на 20-е июля, прошу зайти в отделение. Пантюшкин».
В магазине стояли женщины за ситцем. Ситец был с коричневыми и оранжевыми огурцами. Продавщица Люська Авдеева наматывала ситец на деревянный метр, тюк проворно скакал по прилавку. Женщины в очереди старались ситец руками пощупать, но Люська сердилась.
В магазине пахло пылью и калошами. Зимой — печка-голландка дымит. Летом свиньи под окнами хрюкают. Наверное, от этого у Люськи Авдеевой характер все больше портился.
Но все равно Матвей Фомич с продавщицей уважительно поздоровался, как и со всей очередью. А Люська ничего не ответила. Только ресницы накрашенные вверх взлетели и опять тюк по прилавку заскакал, как телега по кочкам.
Матвей Фомич руку в нагрудный карман опустил, где расческа лежала, в папиросную бумагу завернутая. Бумажка зашелестела, а бабы услышали и заволновались. Подумали, что милиционер ситец без очереди будет брать. Да еще купит целый тюк. Иначе, зачем на мотоцикле ехал?
— Позвольте, Людмила Трофимовна, вас спросить… — обратился к продавщице Пантюшкин. — Давно ли к вам завозили этот товар?
И протянул на ладони расческу.
— А чего мне вспоминать? — дернула плечом Люська. — В январе упаковку получили…
Бабы ахнули, услышав, как грамотно отвечает Люська.
Понимая, что милиционер спрашивает не из праздного любопытства, а дело здесь пахнет преступлением, очередь рты раскрыла, стараясь не пропустить ни одной подробности. А тетка Тося Килимаева, которая не поспела к началу разговора, подумала, что Пантюшкин Люську арестовывать будет. Ей и самой поглядеть хотелось, и сваху пригласить.
— Так кто же эти расчески купил? — у Пантюшкина от волнения даже дыхание перехватило: — Хорошо бы вспомнить лиц мужского пола…
Но в этот самый момент прямо под руку просунулась макушка Димы Желтоножкина.
— Тетенька, цветную пленку не завозили? — спросила макушка.
И грубиянка Люська вдруг разулыбалась так, что во рту замерцал золотой зуб.
— Нет, миленький, пока не завозили…
И тут очередь зашумела, милиционера поддерживая:
— Ну, что за дети! Всюду норовят вперед взрослых…
Димка уже стал отходить от прилавка, как из-за спины его друг выглянул — Никита Рысаков.
— Извините, а нет ли у вас шнурков для кедов? Белого цвета…
«Уж не мешают ли они вести следствие?»
Очередь не могла этого вынести и оттеснила мальчишек от прилавка, чтобы милиционер Пантюшкин мог повторить свой вопрос:
— Так кто же купил расчески?
— Можно подумать, что мужики сами себе расчески покупают! — кто-то обиженно заметил у него за спиной. — Жена не купит, так он и будет нечесаный ходить…
— Откуда мне помнить про такую мелочь… — сверкнула драгоценным зубом Люська. — Завезли в январе — никто не брал. А как весной шапки сняли, так и раскупили все…
Очередь в магазине увеличилась втрое. И народ все прибывал. Тетка Тося сваху привела и еще нескольких хороших людей. Всем интересно, как продавщицу арестовывать будут.
— Людмила Трофимовна… — Пантюшкин наклонился к прилавку и голос его стал тише. — А Бабулич расческу не покупал? Который истопником в школе работает…
А вот этот вопрос смутил Люську. Прямо румянцем покрылось ее лицо. И сумел бы Пантюшкин ее к честному ответу склонить, не будь вокруг столько народу.
— У меня каждый день миллион народу проходит и каждый что-нибудь покупает! — закричала Люська, и Пантюшкин начал проталкиваться к выходу.
Первым человеком, который пришел по объявлению к Пантюшкину, была Капа Рыкова, тестомес с пекарни. Она вошла шумно, села на стул, налила воды из графина и, поставив перед собой, сказала:
— Вот! Считаю своим гражданским долгом…
— Ну! Ну?! — торопил ее Пантюшкин, догадываясь, о чем пойдет речь.
— Нет, я что хочу сказать, может, есть у нас в Гусихе и такие люди, — каждый, мол, сверчок — сиди на своем шестке, но я на своем шестке сидеть не стану!
