А внешность профессора теперь совсем не казалась ребятам зловещей. Он выглядел печальным и усталым, но лицо его просветлело, как у человека, сознающего, что он на совесть выполнил трудную задачу.
— Я так понимаю, вы тоже можете нам многое рассказать, — сказал профессор. — Так что сначала я расскажу вам нашу часть истории, а потом мы с удовольствием выслушаем вашу.
Он вздохнул, дожевал и проглотил кусочек шашлыка и начал рассказ:
— Некоторое время назад ко мне обратились из следственных органов. Они расследовали очень мрачное и зловещее дело одной секты, главари которой были уже привлечены к ответственности. Эта секта заманивала в свои сети молодых, можно сказать, подростков. Они исповедовали мешанину из различных восточных культов, в том числе культ богини Кали. Я так понял, им было абсолютно не важно, что проповедовать, лишь бы это выглядело достаточно красиво и таинственно и обещало общение с высшими силами. Дело началось, когда обратили внимание на то, что у некоторых юношей и девушек — членов секты — слишком скоропостижно умирали ближайшие родственники, наследниками квартир которых они являлись, а наследники сразу же после этого подписывали дарственные на эти квартиры в пользу секты, то есть в пользу своих духовных вождей. Ряд улик указывал на то, что совершены преднамеренные убийства. Но тут возникла одна загвоздка... Главные свидетели, которые могли бы дать показания, оказались никуда не годными... То есть они не могли выступать в суде в качестве свидетелей. Все они _ подписавшие дарственные на квартиры после смерти своих родственников — страдали провалами в памяти и не контролировали свои поступки... Словом, они были настолько не в себе, что любой адвокат обвиняемых отвел бы этих свидетелей как не заслуживающих доверия — недееспособных, как это называется на юридическом языке, — и был бы абсолютно прав. Особый интерес для следствия представляли Егор и Марина, поскольку имелись достаточно веские косвенные улики, что они присутствовали в момент смерти своих родственников и даже, возможно, принимали то или иное участие в их убийстве. Но они ничего не помнили! И более того, их поведение было настолько ненормальным, что даже если бы они и вспомнили, любые их показания можно было бы объявить бредовой фантазией, как я уже говорил.
— И вас попросили привести их в нормальное состояние? — спросил Петя.
— Да. Ко мне обратились с вопросом, не могу ли я восстановить провалы в памяти и подлечить их настолько, чтобы судебно-медицинская экспертиза подтвердила их способность давать показания. Обычно я отказывался сотрудничать со следственными органами — после одного случая середины семидесятых годов, когда я на собственном опыте убедился, что злоупотребления судебной психиатрией у нас очень даже имеют место... Тогда от меня требовали признать ненормальным здорового человека и, наоборот, удостоверить нормальность опасного психа, потому что так было удобно и выгодно следствию. Я отказался — и у меня самого было достаточно неприятностей... Времена изменились, но я всегда сторонился любых судебно-медицинских экспертиз и любой работы со следствием. Я — врач. А тут речь шла о том, чтобы помочь молодым людям, у которых вся жизнь могла оказаться загубленной, и я согласился. Я обследовал всех моих будущих пациентов и убедился, что провалы в их памяти и странности в поведении во многом происходят из-за того, что они подверглись гипнозу. Гипноз — страшное оружие, а против этих молодых людей его использовали очень грубо и неумело. Не исключено, что им давали наркотические вещества... И вообще, подобные секты использовали разные способы для расстройства психики подростков так, чтобы он превратился в куклу, в легко управляемый автомат, покорного раба секты.
— Но почему нельзя просто разгипнотизировать их? — спросил Саша.
— Видишь ли... — Профессор на минуту задумался, а потом, стараясь выразиться попроще, сказал: — Гипноз, как вы уже слышали, — это очень мощное и страшное оружие. Скажем, с помощью гипноза человека заставили забыть что-то такое, отчего он сойдет с ума, если вспомнит. Можно ли такому человеку разум и полностью возвращать память?
— Конечно нельзя, — согласился Саша.
— Ну вот. Кроме того... Впрочем, не буду забивать вам голову объяснениями. Достаточно сказать, что я понял: слишком резкое вмешательство в психику ребят принесет больше вреда, чем пользы. И тогда они не только не смогут выступить свидетелями на суде, но вообще никогда в жизни больше не будут нормальными людьми. Я стал думать, что делать...
— И придумали поселить их здесь, чтобы постепенно вылечить их? — спросил Сережа.
— Да. Я начал с того, что было им привычным и приемлемым для их психики. Затеял с ними игру... Обставил дом всякими странными фигурами, объявил себя Великим Учителем... Мне важно было заново пробудить в них способность к контакту с внешним миром. Я стал проводить так называемые сеансы групповой психотерапии: когда люди искренне рассказывают друг другу обо всем, что их мучит, как бы исповедуются друг перед другом... Этим сеансам я тоже придал видимость магического ритуала, чтобы им было легче в них войти. Кое-какие вещи в доме были настоящими и очень ценными: средневековая статуя богини Кали, восковая фигурка...
— Кстати, как она к вам попала? — спросил Петя. — Вы одолжили ее в музее?
— Нет. — Профессор улыбнулся. — Я спас ее от гибели. Она находилась в фондах хранения одного довольно крупного провинциального музея на Западной Украине. Но однажды высокому местному начальству пришло в голову, что незачем, мол, держать в музее такую ерунду и вообще незачем проповедовать мистику. Бесценную статуэтку списали, и она должна была погибнуть, но так случилось, что я как раз оказался в этом городе и успел ее спасти...
— Она действительно четырнадцатого века? — спросил Саша.
— Да. Уникальный экспонат. На ребят она, конечно, произвела огромное впечатление. Они даже поверили, будто в этой фигурке хранится моя душа... Я не разубеждал их в этом. Я старался понемногу внедрять в их сознание мысль, что все их верования в магическую силу идолов ограничивают, обедняют жизнь, что окружающий их мир много богаче и краше и что нужно вернуться в этот мир... Это на словах вроде несложно, но на деле — тяжкий каждодневный труд.
— Да уж! — подтвердил Слава, поднимая голову от мангала. — Я тому живой свидетель — вздохнуть спокойно было нельзя!
— Но разве не опасно было оставаться с ними наедине, без помощи? — спросил Миша.
— Менее опасно, чем привлекать профессиональных санитаров или охранников, — ответил профессор. — При посторонних они замкнулись бы и ничего не вышло бы. Пока они верили, что я Великий Учитель, мне ничто не угрожало. И сама обстановка уединенной дачи, на природе, на свежем воздухе... Тут вам и тайна, и здоровый физический труд, понимаете? Мне помогал Слава, и этого было вполне достаточно.
— Да, мы знаем, что Слава хотя и молодой, но уже очень опытный оперативник, — сказала Оса.
Слава улыбнулся.
— Кстати, Слава, а сколько вам лет? — спросил Петя.
— А сами вы как думаете?
— Ну... Девятнадцать, двадцать...
— Двадцать шесть, — сообщил Слава. — Я очень молодо выгляжу, поэтому мне и доверили сыграть «больного». И ребята думали, будто я их ровесник. Кстати, профессор не упомянул еще одно обстоятельство, из-за которого мы нуждались в уединенном месте.
— Какое? — с жадным любопытством хором воскликнули друзья.
— Нам стало известно, что находящиеся в тюрьме руководители секты передали своим сообщникам приказ: найти и устранить потенциальных свидетелей, и в первую очередь Егора, который представлял для них особую опасность. Видимо, они узнали, что мы обратились за помощью к Петру Андреевичу. А возможности Петра Андреевича были им известны, и они переполошились! Мы предупредили местную милицию, чтобы они не проявляли излишнего интереса к странным событиям вокруг дачи профессора, уходили от вопросов и заявлений относительно этой дачи и сообщали обо всех интересующихся только мне. Так мы узнали о жалобах Антоныча, в курятник которого Марина совершала свои вылазки...
— Да, Марина — это самый тяжелый случай, — кивнул профессор. — В том прошлом, которое ее заставили забыть, явно было что-то страшное и кровавое. В ее воспаленном мозгу это переродилось в жажду кровавых обрядов, кровавых жертвоприношений...
— Теперь вы знаете, что это было? — спросила Оса.
— Знаю. Но рассказывать не имею права. Это строжайшая врачебная тайна. Достаточно сказать, что хлопот она нам доставила немало. Она могла в любой момент сорваться и убежать. Один раз убегала на местное кладбище, потом утащила мой нательный крестик... Я не рискнул его носить, чтобы не пробудить в них подозрений, но он всегда был при мне — висел на гвоздике в моей комнате. Я его так и не нашел.
