– А это кто?
– Точно я не знаю, вернее, забыл. Кажется, это такие списки, куда заносятся всякие великие достижения в мире. Исторические такие.
Алешка чуть бинокль в окошко не уронил. Вытаращил глаза:
– Эти фиговины треугольные – это великая культура? Умереть, Дим! Да я таких амоналов за пять минут сто штук накарябаю!
– Лучше не надо. Их и без тебя хватает. Что там дальше-то было?
– А… Ерунда всякая.
…Как позже выяснилось, это была далеко не ерунда. Но мы этого еще не знали.
Дальше они стали обсуждать свои дела, а Лешка деловито расставлял по местам стулья, снова «посадил» герань на ее место, не забывая «шевелить ушами».
– У меня все готово, – говорил рыжеватый иностранец, – билеты заказаны, приглашение тебе в Германию оформил, разрешение на вывоз твоих картин за рубеж получил…
– Меня таможня беспокоит. Вдруг все-таки признают мои шедевры культурными ценностями. И запретят вывоз.
– Не надейся!
Славский надулся.
– Ой, какие мы гордые! Не дергайся, у меня все схвачено. У нас везде свои люди. На таможне пойдешь через тот пост, где проверяет багаж мой дружок Воробьев. Понял? Таможня даст добро. Но и таможне надо дать.
– Я понимаю… – Это Славский как-то вяло сказал. – У меня сейчас…
– У тебя всегда «сейчас». Гробы продай.
Тут Алешка вздрогнул и насторожился.
– А я что делаю? – оправдывался Славский. – Да спрос на них небольшой.
Рыжеватый рассмеялся.
Славский опять надулся. Даже отвернулся.
– Слышь, гордый. Наш договор надо скорректировать.
– Сколько ты хочешь?
– Половину.
– Во!
Алешка не утерпел и оглянулся: под носом русского иностранца красовалась фига художника.
– Не хами, живописец. Мне одно только разрешение на вывоз твоего хлама за рубеж больших денег стоило. Оформлены как не представляющие художественной и культурной ценности. По факту!
Славский поморщился от обиды. И спросил:
– А зачем ты про какую-то Алену с огурцом ляпнул?
«Иностранец» рассмеялся.
– А как же! Тонкая деталь. Я слышал ваше русское выражение: «Молодец – как соленый огурец!» – и передал в иностранной форме. «С Аленой огурец». Здорово?
– Ты глуп! – Художник был недоволен. – Зря я с тобой связался.
– Ну и сиди на своих копеечных гробах. А я на твой имидж работаю. Выставки, пресса…
– Ладно, договоримся.
– Ты теперь особо не светись. До отъезда где-нибудь отсидись.
– Уже присмотрел.
«Пора исчезнуть», – подумал Алешка. Он еще раз взглянул на портрет мамы художника, прикинул, что мама-глазунья все-таки много лучше мамы-железяки, и через зал классической живописи пошел к выходу. В зале, как обычно, сидел на своем стульчике перед мольбертом студент Истомин. Копировал очередной шедевр. Мимоходом Алешка глянул на его акварель и опять поразился ее сходству с оригиналом.
– Молодец! – похвалил он Истомина. – Даже я так не смогу.
– Не скромничай, Леша, – устало улыбнулся Истомин и потер правый глаз. До этого он, видимо, тер левый. Теперь они оба были одинаковы – будто под каждым по акварельному фингалу. Поставил кисть в стаканчик. – Все, кончен бал. Перехожу на натуру.
– Давно пора, – одобрил Алешка, хотя и не понял, в чем дело.
Свой рассказ Алешка, опустив бинокль, завершил будничной фразой:
– Тетя Зина наступила на грабли.
Похоже, тетя Зина по жизни ходит по граблям. Недавно она пригласила нас на обед. Как она важно заметила – по-европейски.
На первое она поставила чайные чашки с бульоном из кубиков, а на второе – кофейные чашки с каким-то вязким варевом. Кажется, из грибов.
– Суп «жульен»! – гордо объявила она. – По рецепту великого Дюма.
Великий суп мы вежливо съели, но великого Дюма пожалели.
Десерт у тети Зины был в виде концентратного киселя. Правда, она сама грустно признала, что он «нынче не удался». И объяснила:
– Полнолуние. В этой фазе Луны у меня никогда кисель не удается.
Почему-то нашей маме все кисели и компоты в любой фазе удаются…
После этого европейского обеда мы дома навернули полную сковороду настоящей грибной жаренки без всяких великих «жюльвернов» (так Алешка сказал).
Мои размышления прервал Алешка. Он засунул бинокль в футляр и повесил на гвоздик. И сказал:
– Что-то не получается, Дим.
– Что не получается? Кисель?
– Ты какой-то всегда голодный! – рассердился он. – С этим художником не получается.
– Тебе это надо?
– Я еще не знаю, – честно сказал он. – Но смотри, Дим. Иностранец оказался не иностранец – раз! – Алешка загнул один грязный палец. – Великий художник Славский зачем-то раскрашивает кому-то гробы – два! Какая-то галдарея покупает его картины, а он их только что нарисовал – четыре!..
– А где три? – перебил его я. До трех-то считать умею.
– Три потом будет.
Я не стал настаивать – бесполезно. А про «только что нарисовал» все-таки спросил.
– А это ты видел? – И Алешка сунул мне под нос свои ладошки в разноцветных красках. – До сих пор не отмываются.
– А ты пробовал? – усомнился я. Зная, как он «любит» умываться и мыть руки.
– А то! Дим, ты попробуй подумать…
– Вот еще! Тебе надо – ты и думай.
– Так нельзя, Дим, – горячо зашептал Алешка. – Что-то может случиться, а мы с тобой останемся в стороне?
– Хочешь поучаствовать? Или кому-нибудь помочь?
Алешка не обиделся, он умеет быть снисходительным. Он просто сказал:
– Хочу, Дим! Папе.
Ну вот, опять… Тайны, загадки, путешествия и приключения. Погони и засады. Схватки и задержания… Обычно Алешка начинает все это в гордом одиночестве, а потом втягивает много действующих лиц, начиная от членов семьи Оболенских и вплоть до сотрудников папиного Министерства внутренних дел.
Что-то может случиться… Оно и случилось на следующий день. Правда, случилось такое, что даже Алешка не мог представить. Хорошо еще, что в этот день приехал папа. Он редко приезжает на дачу, потому что заканчивает свой рабочий день очень поздно и с большой неохотой использует служебную машину. Но в этот день он вырвался пораньше, и мы все с удовольствием допивали вечерний чай под стрекот кузнечиков, и тявканье, как сказал Алешка, лягушек, и под зуденье комаров.
– Пап! – вдруг похвалился Алешка. – А я тут на выставке был. Про всякие квадратные треугольники. Такая классная хрень!
Папа так хлопнул ладонью по столу, что в чашках подпрыгнули ложки.
– Алексей! Выбирай выражения. Ты не на улице!
– А на улице можно? – робко спросила мама. – Мне иногда так хочется, особенно в магазине. Там тоже такая хрень на ценниках.
– Тебе можно, – сурово сказал папа. – Ты в другое время росла. А наш младший…
Что наш младший, мы в этот раз не узнали: зазвонил папин мобильник.
– Да, – сказал он. – Полковник Оболенский. Так… Что, где, когда? Хорошо, я сейчас приду.
Папа посмотрел на нас как-то задумчиво и даже немного виновато.
– Я скоро вернусь. Ваш музей ограбили.
– Что я говорил! – радостно завопил Алешка. – Картины сперли!
– А ты откуда знаешь? – спросил папа.
– Оттуда! – убедительно ответил Алешка.
Папа, конечно, нас с собой не взял. Но кое-что мы все-таки узнали. Что-то подслушали (это основной источник информации у Алешки), о чем-то догадались. А что-то и придумали. И не ошиблись.
Папа приехал поздно – мы уже делали вид, что давно спим на своих антресолях в виде чердака.
Мама сварила папе кофе, а он устало пожаловался:
– Хрень какая-то в этом музее.
– Сережа, – вспылила мама, – ты только что Алешку отругал за эту «хрень». А сам…
– Да он давно уже спит.
– Щаз-з! – возразила мама любимым Алешкиным словом, и мы ссыпались с чердака.
Папа глянул на нас:
– Хорошо еще хоть в трусах. – И повернулся к маме: – Это твои дети?
– Фифти-фифти, – сказала мама.
– Моя фифти, – сказал папа, – это дисциплина и порядок.
– А моя, – призналась мама, – это любопытство. Рассказывай.
– Я не могу выступать перед голой аудиторией. – Папа отставил чашку.
– Нам не холодно, – поспешил Алешка.
– Неприлично, – уточнила мама.
– А пузатым дядькам ходить по поселку в разноцветных трусах прилично?
Папа широко развел руки и сгреб нас всех троих в свою охапку.
Глава III. «Что, где, когда?»
У входа в музей папу ждали местные сыщики: следователь, начальник уголовного розыска и помощник прокурора.
– «Что, где, когда?», – улыбнулся папа, здороваясь. – «Что» – это ясно, «где» – тем более, а вот «когда» – очень важно выяснить.
– Не все однозначно, Сергей Александрович, – сказал молодой начальник уголовного розыска. – Кража странная.
– Что так?
– Какая-то… разностильная лексика. – Он часто писал в местную газету статьи о себе и о своих бравых операх и любил выражаться литературно.
– А конкретно?
– Похищены очень ценные полотна. Айвазовский, Левитан, Перов, Крамской… И вместе с ними – дверные ручки, шпингалеты, засовы, печные вьюшки.
