А назавтра уже Алешка застрял перед зеркалом, прихорашивался.
– Что случилось? – спросила мама.
– Мы в гости идем, – деловито сообщил Алешка, не сводя глаз со своего отражения.
– Это когда? – мама тоже взглянула в зеркало, улыбнулась. – Покушать успеете?
– Не знаю, сегодня идем. Средним вечером.
– Каким? – изумилась мама. – Каким вечером?
– Средним.
– Такой бывает? Это что-то новенькое.
Алешка возмутился:
– Интересные вы люди! Раннее утро у вас бывает? Поздний вечер бывает? Значит, и средний вечер тоже бывает!
Мама не стала спорить, а Лешка, пыхтя от возмущения, продолжил свое прихорашивание. Чтобы произвести впечатление на Королеву красоты какого-то района. Маминой щеткой для волос он пытался уложить свой непослушный хохолок. Но ничего у него не получалось: хохолок упрямо и задорно торчал на макушке.
– Сливочным маслом намажь, – посоветовал я.
– Что я, бутерброд, что ли? Может, мне еще и кусок сыра на макушку положить?
– Лучше колбасы, – сказала мама. – Аппетитней. А еще лучше заодно и руки помыть. – Мама с интересом наблюдала, как Алешка роется в шкафу в поисках своей любимой рубашки.
– Я, может, – пропыхтел он из глубины шкафа, – еще и шею вымою.
– Медведь в лесу сдох, – вздохнула мама, – не иначе.
– Какой медведь? – Алешка высунулся из шкафа. – С грязной шеей?
– Так говорят всякий раз, – объяснила мама, – когда какой-нибудь человек совершает необычный для него поступок. Например, помоет руки перед обедом. И оба уха перед сном.
– Это не про нас. – Алешка снова скрылся в шкафу и пробубнил оттуда: – Мы руки моем когда надо. А не всякий раз.
– Не поняла, – вздохнула мама. И без труда нашла на верхней полке любимую Алешкину рубашку.
В нашей семье эту рубашку только Алешка любит. Он сам ее выбрал, на рынке. В палатке, где продавали всякие уцененные вещи.
– Какой ужас, – сказала при этом мама. – У тебя вкус дикаря. Или артиста эстрады.
– Ничего, – успокоил ее папа, когда увидел Алешку в обнове, – зато не потеряется. «Вы не видели тут мальчика в яркой рубашке?» «Видели! От него и бежим».
Когда Алешка (со скандалом) явился в этой рубашке в школу, наш директор Семен Михалыч сперва от него шарахнулся, а потом строго сказал:
– Еще одно такое хулиганство, Оболенский, и я тебя переведу в другую школу. Или отдам в зоопарк, к павлинам и попугаям. Впрочем, мне их жалко – они все тогда поумирают…
– От зависти? – безмятежно спросил его Алешка.
– От ужаса.
В общем, Алешка принарядился по своему вкусу, и мы отправились с визитом к Марише и Маргоше.
На этот раз мы проникли в крепость по кличке «Парус» без особого труда. Охранник был предупрежден, молча пропустил нас, только недоверчиво покосился на Алешку (на его рубашку) и опустил за нами шлагбаум.
Дверь квартиры нам отворила сама Мариша. Она была почему-то босиком и в шортах красного цвета. И в красной прическе.
– Хай, – приветливо сказала она. – Проходите как бы в гостиную, я распоряжусь за чай и за кофе. И как бы приведу себя в порядок. – И она ушла, шлепая по паркету голыми пятками.
В гостиную из холла дверей не было, был просто такой проем в виде арки, завешенный шторкой из кусочков цветного бамбука. Когда эта шторка висела спокойно, она изображала из себя рыжего тигра в зеленых джунглях. А с другой стороны – обезьянку с бананом на пальме. «Кондильеры», словом.
В самой гостиной мебель была обычная, не вогнутая и не выгнутая, только очень блестящая. Почти всю комнату занимал «блескучий» угловой диван, по которому были разбросаны всякие цветные подушечки, разноцветные мобильники и игрушечные зверушки со следами острых зубов.
Алешка присел на диван и спросил меня:
– Тоже разуться, что ли? До босиком.
Тут вошла Мариша, она слышала его слова и сказала с гордостью:
– В нашем доме гости как бы не разувают обувь.
– В нашем доме тоже, – сказал Алешка. – Но вы-то босиком.
– Так надо. Все артистки как бы ходят дома босиком. Так положено. – И Мариша брякнула на столик цветной журнал. – Вот, посмотри. Гламурненько, культурненько.
На развороте было несколько фотографий, сделанных в загородном доме одного певца и одной певички. Дом тоже был весь «блескучий», а хозяева – босиком. И на всех фотоснимках на переднем плане сверкали их голые ступни с кривыми пальцами. И с крашеными ногтями.
Мариша тоже от них не отставала. Распорядившись «за чай», она привела себя в такой порядок, что мы от этого порядка немного онемели. Мариша переменила шорты на другой цвет и успела по новой раскраситься. Куда там до нее Алешкиной рубашке!
– Разноцветная индейка, – с восторгом шепнул мне Алешка, когда Мариша отошла к дальнему окну раздернуть шторы.
Да, лучше не скажешь…
На руках и ногах у нее были разноцветные – встречались черные – ногти. На голом животе – татушка в виде алой розочки с зелеными листочками и черными колючками. А рядом с пупком висел замочек с ключиком. Голубые ресницы так сильно были накрашены, что все время опускались от своей тяжести и чуть слышно щелкали, как у куклы с глазками. Губы у Мариши были разрисованы под цвет колючек, а щеки – под цвет розочки.
Нас Мариша тоже оценила. По мне она, правда, скользнула скучным взглядом, а на Алешке этот взгляд у нее оживился.
– Клевый прикид, – похвалила она его рубашку. И тут же вскочила. – Гламура не хватает. Нужен как бы штрих. – Мариша прошлепала босыми пятками за дверь, вернулась с галстуком-бабочкой – таким из себя ярко-красным в черный горошек. – Носи! Я тебе дарю! Это Аркашина. Он в ней на презентации ходил.
– А теперь не ходит? – как бы испугался (или расстроился) Алешка.
– Ходит! Еще как! И я с ним. Только сейчас на бабочки мода другая. Теперь черная с красным горошком. – И Мариша прицепила Алешке бабочку, отступила на шаг, полюбовалась. – Отпад! Все девчонки наши!
Вид у Алешки с этой бабочкой был глупейший. Но это его не беспокоило. Он явно вел какую-то свою игру, и, похоже, эта игра у него получалась. Когда у Мариши заиграл один из мобильников, разбросанных по дивану, Алешка коротко взглянул на меня, и в этом взгляде я четко, ясно прочел: «Дим, я так и знал!»
Что он знал? Отпад? Девчонки наши? Красный горошек на черном поле? Не знаю… Мне просто захотелось домой. От всего этого гламурненького и фигурненького.
А Мариша щебетала:
– Ну, Кашик, Кашенька, Аркашенька. Всего-то штучка баксиков для твоей любимой. Котик, не жадничай. Это колечко на моем пальчике… Ты же любишь мои пальчики.
Если бы мне приснились такие пальчики, с такими черными ногтями, я бы с тахты упал.
– …Умница, Кашик. Целую тебя сто раз. Приезжай скорей. С колечком.
Мариша отложила мобильник и посмотрела на себя в зеркало.
– Вот, пацаны, какая трудная у меня судьба – каждый раз его упрашивать приходится. Что-то он жадничать стал. А ведь я не просто так ему. Я ведь Королева красоты. «Мисс Лопушанская область». Я бы и «Мисс Вселенная» бы стала. Да вот за Кашку вышла замуж, и карьера моя кончилась. Сижу, как царевна в замке.
Тут царевна в замке опять начала копаться в подушках на диване, потому что откуда-то снова заверещал очередной мобильник. Мариша его так и не откопала, не успела.
– А зачем вам столько мобильников? – удивленно, даже с сочувствием спросил Алешка.
– А! – Мариша махнула рукой. – Я в этих кнопках как бы все время путаюсь, никак не запомню: какую и зачем, типа того, надо жать. Вот я и придумала: у меня для каждого моего человечка свой мобильник. Вот этот – в цветочках – это Маечка, собачий доктор. Этот черненький – Леночка, прически мне делает. Синенький – Милочка, педикюрша.
– А красненький? – спросил Алешка.
– Красненький? – переспросила Мариша. – А это… там, одного. Не помню уже.
Не знаю, мне кажется, что разобраться в кнопках одного мобильника гораздо проще, чем запоминать: который Маечкин, который Леночкин, который Милочкин. А который там, одного…
Тут распахнулась дверь, и пожилая женщина в белом фартучке вкатила столик со всякими вазочками, чашечками и кофейником. Эту женщину я сразу узнал. Мы ее видели, когда околачивались возле шлагбаума. С пацаном, который рожи корчил.
– Угощайтесь, детки, – сказала она добрым голосом. – Доченька, поухаживай…
– Доченька! – сердито фыркнула Мариша. – Идите-ка, мамаша, на кухню, занимайтесь делом. – Тут она что-то вспомнила: – А Шурка где?
– На дачку уехамши. Карасев ловить.
– «Уехамши… Карасев»! Так в городе не говорят. Учитесь культуре!
«Мамаша» не обиделась. Она погладила Лешку по голове, сказала: «Кушай, детка. Что-то ты такой худенький», переставила все вкусности со столика на колесиках на столик возле дивана, без колесиков, и ушла на кухню, заниматься делом.
– Это моя горничная, – объяснила Мариша. – Старенькая, конечно, нерасторопная. У меня до нее молоденькая была. Да она меня обокрала, колечко с камушечком сперла. Ну, я ее и посадила. Колечко, правда, потом нашлось, под тахту закатилось, но я все равно им не доверяю. Угощайтесь, пацаны. Леша, ты кофе пьешь? С молоком? Или с коньяком? – Она рассмеялась так звонко и радостно, будто на пол просыпались и разбежались по комнате разноцветные стекляшки.
