Сент-Джон никогда не полюбит меня, но он будет мною доволен. Он обнаружит во мне энергию, какой и не подозревал, источник сил, о котором даже не догадывался. Да, я смогу нести такой же тяжкий труд, как и он, и столь же безропотно.
Итак, я могла бы согласиться на его предложение, если бы не одно условие, ужасное условие: он хочет, чтобы я стала его женой, а любви ко мне у него не больше, чем вот у того сурового гигантского утеса, с которого падает в стремнину пенистый поток. Он ценит меня, как воин хорошее оружие, – и только. Пока он не муж мне, меня это мало трогает; но могу ли я допустить, чтобы он осуществил свои расчеты, хладнокровно выполнил свои планы, пройдя со мною через брачную церемонию? Могу ли я принять от него обручальное кольцо и претерпеть всю видимость любви (он, без сомнения, будет педантично соблюдать ее), зная, что самое основное при этом отсутствует? Каково мне будет сознавать, что любая его ласка является жертвой, приносимой из принципа? Нет, такое мученичество было бы чудовищным. Я ни за что не пойду на это».
Отказ от внешнего представления о долге и признание долга перед чувством и перед любимым становятся залогом счастливого завершения истории Джен Эйр.
Итак, оригинальность романа Шарлотты Бронте в первую очередь состоит в создании женского характера, совершенно незнакомого викторианской литературе: это характер, для которого главной ценностью является личное достоинство и верность себе самой, своим собственным представлениям о должном.
Роман Эмили Бронте «Грозовой перевал» отличает не оригинальность выписанных характеров (они стереотипно романтические), а глубокая оригинальность сюжетного решения. К тому же «Грозовой перевал» представляет собой философское произведение, и именно сюжетопостроение романа является главным способом выражения авторской философии.
Сюжет романа состоит из двух частей. Первую часть образует история предательства: Кэтрин Эрншо, завороженная образом жизни состоятельной семьи Линтонов, отказывается соединить свою судьбу с Хитклифом – человеком, чье происхождение неизвестно, положение в семье Эрншо унизительно, а перспективы туманны. Однако в мыслях Кэтрин отождествляет себя с ним: «Я и есть Хитклиф», «он больше я, чем я сама. Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя – одно». Но, несмотря на природное родство душ, героиня, по словам Хитклифа, «предает свое сердце», выйдя замуж за Линтона и покинув Грозовой перевал. Результатом предательства становится, с одной стороны, болезнь, безумие и смерть Кэтрин, а с другой стороны, демоническое преображение Хитклифа, принявшего обет мстительной расправы со всеми, кто оказался волей или неволей вовлечен в сферу его трагедии.
Приведем сцену, в которой Хитклиф прощается с умирающей Кэтрин:
« – Ты даешь мне понять, какой ты была жестокой – жестокой и лживой. Почему ты мной пренебрегала? Почему ты предала свое собственное сердце, Кэти? У меня нет слов утешения. Ты это заслужила. Ты сама убила себя. Да, ты можешь целовать меня, и плакать, и вымогать у меня поцелуи и слезы: в них твоя гибель… твой приговор. Ты меня любила – так какое же ты имела право оставить меня? Какое право – ответь! Ради твоей жалкой склонности к Линтону?.. Когда бедствия, и унижения, и смерть – все, что могут послать бог и дьявол, – ничто не в силах было разлучить нас, ты сделала это сама по доброй воле. Не я разбил твое сердце – его разбила ты; и, разбив его, разбила и мое. Тем хуже для меня, что я крепкий. Разве я могу жить? Какая это будет жизнь, когда тебя… О боже! Хотела бы ты жить, когда твоя душа в могиле?
– Оставь меня! Оставь! – рыдала Кэтрин. – Если я дурно поступила, я за это умираю. Довольно! Ты тоже бросил меня, но я не стану тебя упрекать. Я простила. Прости и ты!
– Трудно простить, и глядеть в эти глаза, и держать в руках эти истаявшие руки, – ответил он. – Поцелуй меня еще раз. И спрячь от меня свои глаза! Я прощаю зло, которое ты причинила мне. Я люблю моего убийцу…»
Описанная нами первая часть сюжета, представляющая собой историю предательства (со стороны Кэтрин) и бунта (со стороны Хитклифа), в романе уравновешена второй частью, посвященной истории искупления и смирения. Эта часть сюжета связана с историей дочери Кэтрин и Линтона, унаследовавшей и имя своей матери, и проклятие ее отвергнутого возлюбленного.
Кэтрин Линтон проходит путь, зеркально противоположный материнскому пути. Если та, урожденная Эрншо, воображает союз с Хитклифом и в мечтах присваивает себе его имя, но становится Кэтрин Линтон, то ее дочь, урожденная Линтон, через насильственное замужество с сыном Хитклифа становится Кэтрин Хитклиф, но после смерти мужа выходит замуж за Гэртона Эрншо, возвращая себе и имение своей матери, и ее имя. Пережив страдание и ад, но искупив родовую вину старшей Кэтрин, «предавшей свое сердце», она восстанавливает исходное положение вещей, нарушенное себялюбием матери и бунтом Хитклифа. Она не отталкивает униженного Гэртона (подобно тому, как поступила с Хитклифом ее мать), а идет навстречу своему чувству и восстанавливает достоинство своего возлюбленного, в результате обретая счастье:
«Дружба <…> быстро крепла; иногда происходили и короткие размолвки. Эрншо не мог по первому велению стать культурным человеком, а моя молодая госпожа не была ни философом, ни образцом терпения. Но так как у них у обоих все силы души были устремлены к одной и той же цели – потому что одна любила и желала уважать любимого, а другой любил и желал, чтоб его уважали, – они в конце концов достигли своего».
Гармонический итог в финале романа обретают и виновники трагедии: Хитклиф и Кэтрин-старшая. Убедившись в несостоятельности мести, Хитклиф добровольно принимает смерть и за порогом жизни обретает мистический союз с Кэтрин, к которой он всегда стремился. Союз этот вовсе не является вознаграждением за любовь, скорее, его следует рассматривать как вознаграждение за отказ от мести. Только приняв свое поражение при виде сердечной дружбы Гэртона и Кэтрин-младшей, Хитклиф находит возможность воссоединения с возлюбленной, в то время как мольбы, обращенные к ее призраку в период жестокого бунта, оставались безответными.
Таким образом, у Эмили Бронте нет романтической идеализации любовного чувства Кэтрин и Хитклифа. Одержимость этих героев, понятая ими как природное родство душ, ввергает их в круговорот поступков, требующих искупления (предательство Кэтрин, проклятие и месть Хитклифа). Оба героя это искупление обретают в финале романа: Хитклиф – в смирении, Кэтрин – в том, как свою жизнь выстраивает ее дочь, в любви интуитивно делая ставку не на природное родство душ, а на душевный труд, труд восстановления и воспитания возлюбленного.
Вернемся к вопросу о философском содержании романа. В исследовательской литературе нередко встречается мысль о том, что его образует романтическая вера в возможность человека осуществить свою страсть, какими бы испытаниями не сопровождалось воплощение этого намерения и с какими бы препятствиями оно не сталкивалось. Кажется, что данная интерпретация поддерживается и важными фактами относительно обстоятельств смерти Эмили Бронте, о которых нам известно по эпистолярным свидетельствам Шарлотты Бронте. Как пишет Шарлотта, Эмили пыталась воплотить в своей жизни образ титанического героя, который, презирая земные законы, бросает им вызов и добивается осуществления своего сверхчеловеческого замысла. Умирая, она ведет себя соответственно этой демонической роли, роли Хитклифа5: отказывается от медицинской помощи, от ухода и заботы сестер, так как верит, что исключительно от ее воли зависит победа над смертью.
Однако пристальное внимание к «искупительной» части сюжета «Грозового перевала» позволяет связывать философское содержание романа не с романтической эстетизацией противостояния всем препятствиям, а, наоборот, с утверждением отказа от бунта как единственной возможности воплощения желания6.
Другая оппозиция, лежащая в основе философского содержания романа, помимо оппозиции «бунт – смирение», – это оппозиция «природа – культура», столь важная для викторианского сознания. Если природное родство старших героев (Хитклифа и Кэтрин Эрншо) влечет за собой катастрофические последствия, то душевные усилия младших героев (Гэртона и Кэтрин) в ситуации изначального отсутствия природной склонности становится залогом счастливого разрешения трагической ситуации. Этот роман, безусловно, еще более близок к романтической эстетике, нежели роман «Джен Эйр», хотя присутствие в нем социальной проблематики, натуралистическое изображение обстоятельств жизни, проникновение в глубинные пласты человеческой психологии позволяют говорить и о присутствии реалистического начала в повествовании.
Итак, рассмотренные нами романы, созданные в рамках литературы английского реализма, в содержательном плане представляют собой художественную рефлексию относительно важнейших установлений и ценностей викторианской культуры (культ традиции, закона и долга), а также относительно сложившихся в ее лоне форм поведения и мирочувствования (снобизм, утилитаризм, бунт, смирение).
