Константин несколько раз приплывал на этот остров. Он заранее составил план, кому и где копать.
Был конец декабря. Холодный ветер гнал плотные низкие тучи. Крутые серые волны раскачивали корабль.
«Надо было дождаться хорошей погоды, — думал Константин. — В хорошую погоду и настроение у людей радостное».
Действительно, искатели на корабле все больше мрачнели. Некоторые предлагали вернуться назад.
Улыбался лишь один капитан судна. По византийским законам капитана могли судить, если во время шторма у него был угрюмый вид, вселяющий в пассажиров панику.
Близкий остров казался неуютным, пустынным.
«Только бы не было дождя, — думал Константин. — Второй раз людей уже не уговоришь».
Ему повезло. Он указал капитану место, куда лучше пристать. И когда люди сошли на берег, ветер разогнал тучи, выглянуло солнце.
Константин расставил людей по краям вдоль бывших стен храма. Человек двадцать копали внутри.
Уже через несколько минут кто-то закричал:
— Нашел! Вот они, святые мощи!
Все сбежались, толкаясь, стали рассматривать почерневшие кости, на которые показывал счастливчик.
— Да это же баран! Бараньи косточки, — засмеялся один из искателей.
Вероятно, лет двести назад неизвестные люди съели у этих развалин барана.
Кости отбросили и стали копать дальше.
Еще не раз искатели радовались, сбегаясь на крик, а потом, разочарованные, расходились по своим местам.
Люди выбрасывали наверх черепки битой посуды, щепки, изъеденные зеленью бронзовые наконечники стрел.
«Еще немного, и поиски придется прекратить», — с грустью думал Константин.
Один из искателей недалеко от Константина неожиданно наткнулся на доску. Он копал как раз в самом центре бывшего храма.
— Трухлявая! — сказал он о доске. — А когда-то крепкая, видать, была, хоть корабль из нее строй.
Он замахнулся было, чтобы с силой ударить по доске, а потом выбросить щепки наверх.
— Осторожно! — вскрикнул Константин.
Вдвоем они освободили доску от земли и камней, рядом с ней была и вторая.
Это был длинный ящик.
Искатель хотел позвать соседей. Константин остановил его. Он боялся спугнуть удачу.
Медленно они приподняли крышку ящика. Там, внутри, рядом с позеленевшим от времени якорем лежали останки человека.
Сомнений не было.
— Нашли! — не удержавшись, закричал искатель. — Нашли мы его!
Все в который уже раз сбежались. Удивленно смотрели вниз на кости, на якорь.
— Я и надежду потерял, думаю, зря копаем! — продолжал радоваться искатель. — Как захоронили с якорем, так и лежит!
Константину помогли поднять наверх останки и якорь.
Несколько человек плыли уже на своих лодочках в Херсонес обрадовать горожан.
У берега корабль встречал сам стратиг Никифор. Позади него стояла огромная толпа горожан.
Константин торжественно вынес останки с корабля на землю. Люди окружили его, двинулись к ближнему храму.
На другой день останки были перенесены в город, откуда 750 лет назад вывели измученного пытками старца римские легионеры, чтобы бросить его в море.
Путь к хазарскому кагану был долог и труден.
Константин ехал не один и не сам по себе. Он был послом византийского императора. Поэтому вез он кагану богатые подарки. А чтобы подарки не отняли бродячие шайки, сопровождало Константина хорошо вооруженное войско.
Каган принял Константина милостиво. Драгоценные подарки из Византии ему понравились. Войско он поселил в специальных домах, приказал хорошо кормить воинов, а заодно и присматривать за ними.
Диспут начался во время пира.
Каган поднял кубок и провозгласил тост во имя бога, создавшего всю тварь.
Константин тоже поднял кубок и в ответ сказал о том, как в Византии понимают своего бога.
Диспут продолжался три дня.
Даже арабские историки писали потом о диспуте.
Каган прислушивался к спорам, поворачиваясь в сторону говорившего, и щелкал пальцами от удовольствия.
На третий день всем стало ясно, что победил Константин.
Но каган был хитер.
С одной стороны с ним соседствовали мусульмане, с другой — христианская Византия. На северных границах стали беспокоить дружины славян и варягов, с запада подступали венгры.
— Я остался доволен твоей верой, — сказал каган Константину после окончания диспута. — Я повелю так: пускай те, кто исповедует вашу веру, продолжают исповедовать ее. Притеснения им от меня не будет… И твоей верой я тоже остался доволен. — Каган повернулся к мусульманскому проповеднику. — Пусть твои люди исповедуют ее дальше, им тоже не будет притеснения. Пусть каждый верит в своего бога и не мешает молиться соседу, — закончил каган речь. Потом он снова повернулся к Константину.
— За мудрость твоих речей, за огненность твоих слов я хочу наградить тебя особо. У меня уже приготовлены подарки для императора Михаила, а сейчас внесут подарки тебе.
Он хлопнул в ладоши, и слуги, низко кланяясь, внесли золотой поднос с драгоценностями.
Константин вежливо поклонился, но не прикоснулся к подносу.
— Я знаю, что в твоей столице содержатся невольниками двести моих сограждан. Разные народы взяли их в плен в войнах и продали твоим людям в рабство. Прикажи освободить их — и это будет самая большая награда.
Каган махнул слугам рукой, они унесли поднос назад.
К вечеру все рабы-византийцы были уже свободны. Их поселили вместе с воинами Константина.
Дорога домой снова шла через степи к Херсонесу, где ждали корабли императора. Часть останков Климента Константин взял из Херсонеса с собой.
ПИР У ЦАРЯ
Столица была все та же — прекрасная, шумная и пьяная. Может быть, еще шумней и пьяней она стала за те полтора года, которые Константин ходил по чужим землям.
Столица праздновала новое возвышение Варды. Теперь он был уже кесарем-соправителем.
Михаил и Варда торжественно приняли Константина.
Варда предлагал всевозможные почетные должности, но Константин отказался. Фотий все понимал и не уговаривал. Мефодий к тому времени уже вернулся из Болгарии от князя Бориса, где «пленил Бориса отечественным своим языком, во всем прекрасным», — как записали современники.
Его тоже уговаривали остаться в столице. Фотий предлагал сан архиепископа. Но и Мефодий по-прежнему хотел жить в уединении.
Тогда Фотий сделал его настоятелем маленького монастыря на берегу моря, под горою Олимп.
В честь удачного посольства Михаил устроил пиршество. От этого пира Константин отказаться не мог.
После торжественного приема дворцовый служитель провозгласил имена приглашенных. Первым в списке был Константин.
По большим праздникам раз пять в году цари давали обеды в палате Девятнадцати лож. Царь обедал за особым столом на возвышении, отдельно ото всех, а за девятнадцатью столами возлежали человек двести из видных чиновников и знати.
В обычные дни цари с немногими приближенными обедали в задней части золотой палаты, в небольшом помещении под сводом.
В этот день Михаил приказал накрыть столы в середине золотой палаты под куполом.
С высоты через шестнадцать полукруглых окон, пробитых в куполе, падал яркий свет.
Столы были серебряные. Из разноцветных камней выложили художники на них всевозможные рисунки. В драгоценной посуде, золотой и серебряной, были закуски, фрукты.
Справа от Михаила расположился кесарь Варда. Между кесарем и эпархом было место Константина. Сразу вслед за эпархом Константин, к своему удивлению, увидел македонца Василия. Вдалеке, за особым столом, накрытым беднее, теснились мимы и музыканты, Им полагалось развлекать пирующих.
Константин взглянул на огромную чашу с вином и испугался — столько вина ему еще выпивать не приходилось.
Перед другими гостями стояли чаши не меньше.
— Что так на меня смотришь, Константин Философ, или не узнаешь? — спросил его Василий. — Не одному тебе от царя честь, и мне тоже — я со вчерашнего дня стал управителем всех дворцовых конюшен, и о личной страже царя тоже забочусь я.
Он увидел, что Михаил поднимает чашу, и заторопился поднять свою.
Первая чаша была выпита за Константина, за то, что по воле бога он так хорошо провел посольство.
Следующую чашу пили за самого василевса.
Перед гостями играли музыканты, мимы представляли потешные сцены.
Михаил принялся хвастливо рассказывать эпарху, как на охоте он подстрелил оленя. Василий Македонец ловил каждое слово царя и поддакивал.
— Рога у оленя вот такие, — показывал он, — никогда не видел более могучего зверя!
— Это разве большой, — говорил Михаил, — вот я в прошлом году подстрелил!
И не было им дела до удачного в дальние земли посольства, до двухсот спасенных из рабства греков.
