Писатель Борис Агапов в одном из своих очерков подробно обрисовал виденное и слышанное в этом павильоне. Вот выдержки из его записи.
«...Слабо освещенный, уходящий вверх бетонный шатер. Ничего, кроме этих наклоненных и неподвижно поворачивающихся поверхностей грубой фактуры. На них вразброс — созвездия ромбических нашлепок: громкоговорители. Их четыреста!
Вдоль стен, следуя за их поворотами, — щит немного выше человеческого роста, за ним — световая аппаратура...
Гаснет свет... Тишина. Мы ждем.
И вот где-то сзади, у меня за спиной, возникает звук.
Сперва очень слабый. Он движется вокруг меня, вот им уже звенит та стена, к которой я обращен лицом.
Да, это звон. Может быть, это звенят кольца гремучих змей?..
Над нами начинаются вспышки...
Звон достигает такой силы, как будто он хочет остаться в ушах навсегда.
Вдруг он переходит в свист...
Густой звук, тяжелый, тягучий, как деготь, сотрясает воздух.
Вверху возникает изображение... Нечто геометрическое, чертежеобразное, с элементами фабричных деталей.
В звуке щелчок. Ударили по бамбуку? ..
Да, это джунгли. Бамбук...
Обезьяны.
Матадор. Шпага. Плащ.
(Все это неподвижно. Фото, а не кино.)
. . .Череп. Череп человека, вместилище мысли...
Тяжкие, глухие удары...
Мозг. Полушария мозга.
Все громче, все напряженнее: «Бумм!!! Бумм!..»
Голубой свет.
Более густой синий. Ультрамариновый свет.
Лица ученых.
Глухие удары сменяются короткими, отрывочными, острыми стукозвонами...
Наверху — головы ученых, глаза ученых, руки ученых...
Внизу ультрамариновый свет становится темным.
Выше он переходит в красный.
Еще выше — в ярко-желтый.
В этом красно-желтом свете возникает голова негра из Конго.
Потом появляется голова маори.
За нею следуют: скелеты динозавров, обезьяны, рамзесы, страшные маски, глаз петуха, глаз человека, глаз мухи, грозные статуи древних, скелет человеческой руки...
Убитые на поле, Освенцим, плачущая мать, богоматерь, Будда, ученый, рабочий, Чарли Чаплин...
Ракета уходит в небо, люди в ужасе, атомный взрыв, зловещие филины, детали машин, галактические туманности, солнце, поцелуй влюбленных, дети, Нью-Йорк — и под вой предельной силы и ужасного тембра, под грохот, который еле может выдержать слух, изображения бедствий атомной войны...»
«Электронная поэма» — вот название представления, фрагменты из которого только что описаны, — детище архитектора Корбюзье и американского композитора Эдгара Вареза. Замысел ее безграничен — показ всего о мире, человеке, истории. В хаосе фотографий, световых эффектов, рвущих слух, нарочито немузыкальных звуков авторы намеревались выразить такие эпизоды, как «Образование Земли», «Материя и дух», «Люди строят свой мир». Вышло ли? Впечатляет ли поэма?
По отзывам и Агапова и многих других зрителей и слушателей, замысел не удался. Совершенно. И не только из-за идейной скудости сценария, его бессилия перед лицом безмерно сложного, необъятного сюжета. В наиболее «новаторской» — звуковой канве «поэмы» не было ничего, что заставляло бы человека волноваться — плакать, смеяться, сжимать зубы. Она не несла радости. Может быть, она причиняла боль, но чисто физическую — есть ведь звуки, способные даже убить, это давно известно медицине и технике безопасности. Люди уходили из павильона «Филипс» ошеломленные, но не искусством, а техникой — ушибленные, подавленные звуковой анархией. Повторился неудачный опыт измышления шумовой небывальщины, издала новый «хрип» мода, а не прозвучала новая красота.
Кстати, техническая сущность приборов фирмы «Филипс» та же, что у французов: опять целый архив заранее записанных звучаний, опять хирургия звука, соединенная с электрическим формированием колебаний, со стереофоническим эффектом и искусственной реверберацией.
Аппаратура с электроакустической точки зрения первоклассная. Беда лишь в том, что применялась она односторонне, убого, не отдавая и тысячной доли своих великолепных возможностей.
Впрочем, структура «Электронной поэмы» по сравнению с первыми опусами французской конкретной музыки иная. Там шум претендовал на роль изничтожителя традиционной музыки, здесь он всего лишь составная часть представления, всего лишь звуковое оформление. Правда, преувеличенное, навязчиво выпяченное, подчеркнутое показом неподвижных, а не движущихся картинок (избави бог, будет похоже на «примитивное» и «устаревшее» звуковое кино!).
Так или иначе, но логика жизни даже здесь низвела «шумотворчество» до иллюстрации некоего зрелища звуковыми эффектами. Иначе никто не зашел бы в павильон «Филипс».
То же закономерно произошло с конкретной музыкой. Когда ее изобретатели, выполняя заказы киностудий, выдумывают к тем или иным кадрам вполне осмысленные, программные шумы, которые затем связываются с обычной или электрической музыкой, порой получается удачно. Может быть, читатель видел французский фильм «Здравствуй, доктор» — там неплохо изобретены звуки пробуждения слуха у глухонемого мальчика. Немало кинорежиссеров используют сейчас подобные эффекты и за рубежом и в нашей стране.
К падению сенсационных притязаний на всеобщее воцарение шума ведут и бесстрастные итоги исследовательских работ. Когда Пьер Шеффер, умерив пыл ниспровергателя, взялся классифицировать шумы, он убедился, что заметно различающихся по характеру немузыкальных звуков не так уж много. Особенно тех, что хоть как-то могут быть приняты нашим слухом. Их меньше, чем музыкальных тембров! Ведь, сотворив музыкальные инструменты, человечество обогатило звучащий мир, обогатило и украсило. Уже отсюда следует, что ограничить звуковую палитру как-то препарированным шумом — значит сковать композитора, наложить на его творчество нестерпимый запрет.
Словом, лозунг «назад к шуму» трещит по всем швам, терпит крах по всем статьям — и в теории и на практике. И тем не менее за этот тонущий лозунг продолжают цепляться иные западные горе-музыканты. Конкретная и электронная музыка становится прибежищем откровенных шарлатанов, снобов, чурающихся народа, бездарных кривляк, с остервенением изгоняющих из музыки все человеческое.
Нот, не ради войны с музыкой рождены на свет чудеса звукозаписи. Фоногены, морфофоны, аппараты из лабораторий фирмы «Филипс» обязаны подружиться со скрипками, органами и терменвоксами. Волей и гением подлинных художников они зашагают в будущее в тесном союзе с уже добытыми сокровищами. Самобытность мелодий, величие и проникновенность гармоний, неумирающие пульсы ритмов всюду, где нужно, дополняются ревом, грохотом, звоном. Не звуковая тюрьма, а звуковая свобода! Все звуки, любые их качества, какие угодно средства их создания должны быть доступны вдохновению композитора.
Средств этих, как вы убедились, немало. Современная электроника щедро одаривает музыку. И есть среди них еще более удивительные и всемогущие, чем звукозапись со всеми ее хитроумными атрибутами.
Есть на свете художники, которые вместо карандаша и бумаги орудуют ножницами, клеем и кучей фотографических снимков. Это фотомонтажисты. Если им нужно изобразить, скажем, черную звездочку, они разыскивают фотографию с темным пиджаком, вырезают из пиджака звездочку и наклеивают на свою картину. Нужен глаз — вырезается из какого-то портрета снимок глаза и опять наклеивается, нужен нос — та же операция.
А что, если для фотомонтажа потребуется изображение курносого носа, а на снимках, как назло, только прямые носы? Опытный мастер не растеряется. Он размочит снимок прямого носа в каком-то химическом составе, деформирует изображение по своему усмотрению — и дело с концом. Занятие понятное, по уж больно нудное и кропотливое.
Куда удобнее просто нарисовать задуманное, правда? Звукотехники, увлекающиеся хирургией звука, напоминают мастеров фотомонтажа. Они также склеивают свои «картины» из звуковых кусочков, также деформируют звуки. Столь же филигранна, сложна их ювелирная работа, порой до неузнаваемости меняющая исходное звуковое «сырье». И по аналогии с фотомонтажом напрашивается вопрос: а не проще ли отбросить возню со «звуковыми мясорубками» и... рисовать звуки? Не откроет ли это новые музыкальные возможности? Рисовать звук! Уж больно странное сочетание слов. Какая-то мистика, да? Вспоминается художник Чурлянис, который вырисовывал на бумаге таинственными контурами сонаты и рапсодии, а потом преспокойно сошел с ума...
Но не спешите. В нашем мире полным-полно удивительного и тем не менее вполне реального.
В УНИВЕРСИТЕТСКОМ ЛЕКТОРИИ
