Антон Таммсааре
Наш лисенок
Стояла чудесная весна. Уже который день теплый ветер гонял по голубому небу белоснежные облака. Поля и леса высохли, как в летнюю засуху.
Лесник Киреп по нескольку раз на день поднимался на ближний пригорок поглядеть, не видно ли где дыма, не начинается ли лесной пожар. Раза два он даже влезал на старую кряжистую ель, росшую на пригорке, чтобы пошире обозреть округу. Но до сегодняшнего дня не замечал он ничего подозрительного. Иногда, правда, кое-где виднелись дымки, но они были далеко и потому не особенно волновали Кирепа. Он знал, что там вдали и еще дальше, откуда уже никакого дыма не увидишь, есть другие лесники и уж они-то сами присмотрят за своими лесными угодьями.
И надо же было случиться беде как раз в то время, когда Киреп прилег после обеда вздремнуть. Его шестилетний сын Атс решил, что пришла пора ему самому сбегать на пригорок. Прямой путь шел гуда через мостик, но ходить по нему Атсу запрещалось строго-настрого: года два тому назад он упал с этого мостика и чуть не утонул. И сколько мальчик ни объяснял этой весной маме — может, тысячу, а может, и не одну тысячу раз, — что тогда он был маленький, а теперь стал большой, запрет все равно оставался в силе и весной, когда вода в ручье стояла глубокая, и летом в сушь, когда ручей превращался в узенькую проточину, зато мостик висел так высоко, что упасть оттуда на камни, рассыпанные по дну, было так же опасно, как и в глубокую воду.
Из-за этого-то запрета не было у мальчика большего желания, чем ходить тайком по мостику через ручей. Вот и сегодня он пробежал по нему и, очутившись на противоположном берегу, сначала пошел по опушке вдоль ольшаника, а потом повернул на пригорок к старой ели. А раз уж он оказался там, то, конечно, не мог не вскарабкаться на дерево: старые сучья и молодые ветви располагались так удобно, что поднимайся, как по лестнице, хоть до самой макушки, где любят сидеть вороны в одиночку, парами, а то и целой стаей.
Но сегодня вскарабкаться до самого верха Атсу не удалось: едва добравшись до середины ели, он заметил большой столб дыма, да так близко, что поднимался он наверняка из их леса. Атс решил, что горит Соонеская роща, там рос густой молодой сосняк, но встречались и молоденькие елочки и разлапистые кусты можжевельника. Соонеская роща стояла на возвышенности, и когда-то там находили лисьи норы.
Увидев дым так близко, Атс поспешно спустился с дерева и со всех ног кинулся домой. Впопыхах он чуть не бултыхнулся с мостика в воду, но в последнюю минуту успел ухватиться за шаткие перила. С сильно бьющимся сердцем он наконец благополучно добежал до дому. Стремглав взлетел по стремянке к лазу на сеновал и заорал во всю глотку:
— Папа! Эй, папа! Из рощи Сооне густой дым идет!
— М-м-м… — промычал отец сквозь сон.
— Папа! Вставай же, лес горит! — снова закричал мальчик, поднявшись еще на одну перекладинку и сунув голову в лаз.
— Что ты сказал? — переспросил на этот раз отец.
— Лес горит, вставай!
Наконец отец сообразил, в чем дело, вскочил на ноги и крикнул сыну, чтобы тот держался подальше от стремянки. Мальчик с проворством белки скатился по перекладинкам и кинулся к мостику, отец бежал за ним по пятам. У ручья Атс остановился и пропустил отца вперед. Но когда тот был уже на середине мостика, мальчик пошел за ним, будто получил наконец долгожданное разрешение. Как только отец полез на елку, чтобы разглядеть, откуда идет дым, мальчик собрался лезть за ним. Но не успел этого сделать, потому что отец проворно спустился с дерева и заспешил обратно к мостику. Атс помчался за ним следом и второй раз перешел мост, а отец будто ничего и не заметил. И стал этот день в жизни Атса важным днем, потому что из-за лесного пожара его признали большим и умным, а значит, теперь он всегда сможет ходить через мостик — все равно, будь то весной или летом.
Вернувшись домой, отец схватил велосипед и уже вскочил было на него, чтобы ехать звать людей на пожар, но тут оказалось, что на одном колесе спущена шина. Делать нечего, пришлось ее накачивать. Пока отец работал насосом, Атс стоял около него и рассказывал:
— Я просто так пошел. Вдруг гляжу: что это за клуб такой, как раз над Соонеской рощей!
— Значит, ты забрался на ель? — спросил отец.
— Совсем невысоко, — ответил мальчик. — Я и залезть-то на нее не успел по-настоящему, сразу дым увидел.
— Смотри, как бы ты оттуда кубарем не скатился, — предостерег отец, но Атс по голосу догадался, что говорится это только для порядка, потому он и ответил, чтобы раз и навсегда все стало ясно:
— Не бывать теперь тому, чтобы я упал. Я же совсем маленький был, когда с мостика в воду бултыхнулся, а сейчас за меня бояться нечего. Раньше у меня на мостике голова кружилась, вот я и упал, а теперь совсем не кружится, держусь я за перила или не держусь.
— За перила надо обязательно держаться, — возразил отец, — вот и я тоже держусь, не то сам могу в воду свалиться.
— А я не свалюсь, — стоял на своем мальчик.
— Для чего же тогда перила поставлены, если за них никто держаться не будет? — проговорил отец, сел на велосипед и умчался.
Некоторое время Атс смотрел ему вслед, а когда отец исчез за лесом, снова вернулся к мостику, чтобы поразмыслить над его словами. В самом деле, для чего же нужны перила, если никто не будет держаться за них рукой? И для чего нужна рука, если ею ни за что не держаться? Рука ведь на то и дана, чтобы ею что-то брать, что-нибудь держать. Атс продолжал размышлять над этим, когда уже перешел через мостик и приблизился к елке, намереваясь взобраться на нее: очень уж хотелось ему увидеть, клубится ли дым сильнее прежнего или стал потише.
* * *
А отец в это время мчался на велосипеде от одного хутора к другому, собирая людей на пожар. Но кое-кто уже и сам заметил дым, и поспешил к месту происшествия. Там лесник всех и застал, когда приехал на пожар, вспотев до того, что на нем сухой нитки не осталось.
Огонь успел захватить обширное пространство, но, к счастью, ветер дул от леса к болоту, так что если бы не удалось преградить ему дорогу, возле сырого болота он и сам бы погас. Нот почему люди взялись прежде всего за ту полосу огня, которая пробивалась против ветра к лесу, в то время как раздувающемуся по ветру пламени никто и препятствовать не стал. И только после того как удалось погасить пожар около леса, люди двинулись навстречу огню к краю болота: ветер мог перекинуть языки пламени через неглубокий ров, окружающий рощу Сооне, и поджечь болото. Случись такое, преградить дорогу огню было бы очень трудно и тогда уж никто не мог бы сказать, где иссякнет его сокрушительная мощь.
Но и с подветренной стороны караулить огонь было не так-то легко, дым накатывал удушающе густой и горький. К тому же он был полон живых искр и хлопьев сажи. Но с этим считаться не приходилось, и люди, следя, чтобы болото не загорелось, ходили по краю его в клубах дыма. Им удалось спасти небольшую красивую сосновую рощицу на самой вершине Сооне.
Зато вечером, когда крестьяне стали расходиться по домам, они выглядели страшнее, чем если бы весь день проработали на молотьбе. Кое-кто получил ожоги, у многих пострадала одежда.
Лесник Киреп остался на пожарище следить, не тлеет ли где скрытый огонек, который на ветру может разгореться в пламя. С еловой веткой в руке ходил он по краю обгоревшей земли, постегивая ею то здесь, то там или затаптывая ногами мох, из которого тянулись тоненькие струйки дыма. А потом побрел он по черной, обуглившейся земле, чтобы поближе рассмотреть, что сталось с молодыми деревцами. Киреп помнил, что здесь под деревьями рос высокий мох, густой вереск, зеленые кусты черники и брусники. Теперь перед ним лежала голая земля: огонь поработал в сухих зарослях на совесть. Почернели даже стволы сосен, да так, что вряд ли какая из них выживет, разве только те, что постарше, у которых кора успела уже задубеть как следует.
Лесник смотрел на сосны, как на живые существа, вот только ходить они не могли. Большую часть сгоревшего леса сажали под его присмотром, а саженцы вырастил он сам. Они были для него как дети, погибшие в этот пригожий весенний день в обжигающем пламени. Сколько трудов он вложил в них! Из года в год выращивал он саженцы и высаживал их по весне. Мотыгой выгребал в земле глубокую ямку, опускал в нее длинный тонкий и слабенький корешок, потом утрамбовывал землю, чтобы ни ветер, ни палящее солнце не могли повредить корням. И все же некоторые деревца засыхали, и тогда на их место сажали новые, чтобы лес не редел, чтобы в ровных рядах не было просветов.
И вот случилась беда. Все исчезло, все уничтожено за какие-нибудь несколько часов. Наверно, если бы деревья сгорели дотла, ему было бы легче, но нет, они все еще стоят — на тех, что пониже, хвоя опалена, на высоких еще зеленая. Но завтра или послезавтра пожелтеет и она, и большие деревья вместе с маленькими будут долго стоять так, напоминая Кирепу, каким бессмысленным и бесплодным может стать человеческий труд. И все-таки он знает, что будет снова выращивать саженцы сосен, поливать и окапывать их, чтобы было что сажать вместо деревьев, погибших в огне.
