Дни, когда Мосса бегала по лесу, были для нее большим праздником. То, что за ней, позвякивая, повсюду волочится цепь, мешая ей лазить и пробираться в чаще, она считала в порядке вещей, она ведь не знала, что бывает иначе. Если бы кто-нибудь сказал ей об этом, она, наверно, с неудовольствием ответила бы: «Что же я за лиса, если следом за мной не побрякивает цепь».
То, что Пийтсу бегала без ошейника и без поводка, Моссу нисколько не волновало. Если она это и замечала, то, наверно, считала Пийтсу несчастным зверем, у которого нет красиво позванивающей цепочки; если бы она у нее была, может быть, Пийтсу стала бы такой же проворной, как Мосса. Теперь же собака и думать не могла о том, чтобы угнаться за ней. Кроме того, она не поймала в траве ни одной птицы, ни одного мышонка, несолоно хлебавши бежала она рядом с хозяином. Причиной всему этому Мосса считала только одно: за собакой не волочилась позвякивающая цепь.
Так же как в доме, в лесу Мосса была нетерпеливой, неугомонной, неутомимой и любопытной. Поначалу Пийтсу пыталась бегать вместе с ней, но скоро ей это надоело. Суетливость Моссы казалась Пийтсу бессмысленной. Ну хорошо, можно повилять хвостом, напав на след тетерева, белой куропатки, серой куропатки или зайца или учуяв рябчика, сидящего где-нибудь на высоком дереве. Но какой смысл бегать за каждой лягушкой, чтобы придавить ее лапой или просто сожрать? Какой смысл обращать внимание на каждого кузнечика, на каждую даже самую крохотную бабочку, которая на лету дразнит тебя своими пестрыми крылышками?
Зато Моссу в лесу интересовало все, что там жило и копошилось. Каждая самая маленькая певчая птичка заставляла дрожать от возбуждения ее нижнюю челюсть, как будто лису внезапно охватывал озноб. Она могла не отрываясь смотреть на каркающую на дереве ворону, слушать ее так, как будто из ее черного клюва льется божественная музыка.
Охваченная возбуждением, она все дальше убегала от людей, и ее то и дело приходилось подзывать обратно свистом. Бывало, что Мосса исчезала в лесу и возвращалась домой только ночью. В этом не видели ничего страшного, хотя никогда нельзя было точно знать, убежала ли она или зацепилась за что-нибудь цепью. Поэтому отец и Атс всегда внимательно осматривали место, где она потерялась. Всего каких-нибудь две недели назад она запуталась между корней березы. Там она, наверно, и подохла бы, если бы Атс, помогавший отцу в поисках, не нашел ее.
Через несколько дней после переполоха с кусками мыла, которые Мосса спрятала в дымоходе и в куче песка, ее опять взяли с собой в лес. И хотя отец не спускал с нее глаз и, как только стихало бренчанье цепочки, начинал свистеть и звать ее, все-таки Мосса исчезла и на этот раз. Ее долго искали, но безрезультатно. Отец уже несколько раз хотел махнуть рукой, но по просьбе Атса снова и снова принимался за поиски. Однако это ни к чему не привело. Когда они наконец перестали ее звать и двинулись назад, Атсу все время казалось, что Мосса запуталась где-нибудь среди высоких дуплистых стволов ольхи и непременно погибнет, так что он никогда уже не увидит ее — ни живой, ни мертвой. Отец думал иначе.
— Да брось ты тревожиться. Она, как всегда, сама домой вернется, — успокаивал он сына.
Но Атса это не утешало. С тяжелым сердцем плелся он за отцом, время от времени упрашивая его свистеть и звать Моссу; иногда ему чудился звон цепи, доносившийся сквозь шум леса. Но Мосса как в воду канула.
Уже вечерело. Возвращаясь домой и выбирая путь покороче, они проходили мимо лесных хуторов, как вдруг услыхали громкое кудахтанье и звонкий женский голос:
— Лиса на кур напала! Кярмас! Где ружье?!
Мужчина, показавшийся в открытых воротах овина, с досадой произнес:
— Да не заряжено же оно.
И, схватив с земли какую-то палку, бросился со всех ног к выгону, откуда доносилось громкое кудахтанье. Женщина бежала за ним, крича:
— Смотри, вот она где! И кура у нее в зубах! Дай! Дай ей как следует! Бей!..
И мужчина ударил. Похоже было, что подоспел он вовремя.
Лесник К и реп с сыном Атсом спокойно смотрели на всю эту возню, стоя в нескольких десятках шагов на тропинке, вьющейся среди полей. Они ясно слышали, как мужчина сказал:
— Готова!
Но еще яснее донесся до них его удивленный возглас:
— Что за чудеса?! У лисы ошейник, да еще с цепью!
Этого было достаточно. Отец и сын со всех ног кинулись к месту происшествия.
— Я сразу подумал, что это наша Мосса! — тяжело дыша, кричал Атс, стараясь не отставать от отца, и его нижняя губка горестно изогнулась подковкой.
По было уже поздно, теперь и молодой хозяин хутора, стоявший над мертвым зверем с ольховой дубинкой в руках, понял, что убил ручную лису лесника Кирепа. Когда лесник подошел к нему, он сказал:
— Глядите-ка, что я натворил! Честное слово, я не видел ни ошейника, ни цепочки, пока не стукнул ее. Глядел только на эту породистую курицу, которую принес с мызы, ничего, кроме нее, не замечал. А тут еще молодуха кричит: «Дай ей! Дай!» — ну, вот я и дал.
— Попал ты, парень, точно — с одного удара насмерть, — проговорил лесник.
— Что правда, то правда, — согласился хозяин хутора, — она ничего и почувствовать не успела. Лучшей смерти я и себе не пожелаю.
Пока мужчины беседовали, стоя по обе стороны забора, Атс перелез через него и присел на корточки возле лисы; из носа у нее сочилось что-то красное. Увидев это, Атс уже не мог сдержать слезы.
— Папа! Слышишь, папа! У Моссы из носа идет кровь! — кричал он.
Теперь глаза всех обратились к струйке крови, сочившейся из носа лисы, как будто важнее не было ничего на свете. Но всяком случае, так казалось Атсу. И струйка эта осталась у него в памяти на долгие годы, почти на всю жизнь.
Позднее он видел немало крови, но ничто сильнее не врезалось ему так глубоко в сердце, как эти две тоненькие струйки, сочившиеся из носа лисенка. Глядя на них, он плакал так горько, что молодая хозяйка сама едва не заплакала. Она перелезла через забор и всячески старалась утешить его. Но старания ее ни к чему не приводили, напротив, они подливали масла в огонь. Наконец, отцу пришла в голову хорошая мысль, и он сказал:
— Знаешь, Атс, что мы сделаем? Снимем с Моссы шкуру и сделаем из нее чучело, помнишь, как сделали из ястреба. Как думаешь?
Его слова заинтересовали Атса.
— И знаешь, куда мы его поставим? — продолжал отец.
— На шкаф рядом с ястребом, — ответил Атс, утирая слезы.
— Правильно, на шкаф, рядом с ястребом, так, чтобы они оба всегда были у нас перед глазами, — подтвердил отец.
И они принялись сдирать с Моссы шкуру, а потом набили ее соломой, так что, когда вечером они возвращались домой, чучело Моссы было уже у отца под мышкой. Атс тоже хотел нести его, но не смог, пришлось вернуть чучело отцу.
Когда они подходили к дому, Атс побежал во всю прыть: он хотел первым сообщить новость маме. Увидев маму во дворе, он уже издали закричал ей:
— Мы набили Моссу соломой, мы набили Моссу соломой!
Мама ничего не понимала. И Атсу пришлось объяснить ей, что произошло. Но он ничего не мог рассказать. В голову приходили только слова:
— У Моссы из носу пошла кровь…
Нижняя губа мальчика опять скривилась и, спрятав голову маме в подол, он горько заплакал. Только теперь стала догадываться она о том, что случилось.
Мама сняла с головы Атса шапку, пригладила его взъерошенные волосы и стала утешать:
— Не горюй, папа принесет тебе новую лису.
Но Атс заплакал еще безутешнее.
* * *
Прошли годы, много лет. Атс вырос, стал взрослым. Он повидал много лис, но не было среди них ни одной такой, как его Мосса. И с годами казалась она ему все удивительнее.
Чучело Моссы истлело, и его выбросили, но живая Мосса продолжала жить в воспоминаниях Атса. Он и в старости называл Моссу «нашим лисенком» и рассказывал о ней тем, кто никогда не видал ее.
