Со Светой Юраня познакомился уже совсем взрослым — когда кончал четвертый класс. Учился он легко и в общественной работе участие принимал: макулатура, металлолом, комната интернациональной дружбы. Вообще относил себя к прогрессивной части населения планеты. Юраня был уверен, что другие о нем такого же мнения. И крайне удивился словам отца:
— Проявлять чуткость ко всему человечеству — штука нехитрая. Мы — за! Мы — против! А затрат никаких, ни душевных, ни физических. Ты вот к человеку чуткость прояви! К одному! Это потруднее.
— К кому? Не могу же я подходить к каждому и спрашивать: вам не требуется моя чуткость?
Он засмеялся. Но Юрий Тимофеевич не принял шутки:
— Чуткость в том и состоит, чтобы понять, почувствовать, не знаю уж, как сказать, что человеку нужна помощь, и незаметно, не навязываясь, не делая одолжения, оказать ее.
— Но… — попытался вставить слово Юраня.
— Оглянись вокруг, глухарь!
Юраня посмотрел по сторонам и пожал плечами.
— Что ты знаешь о наших новых соседях? — неожиданно спросил отец.
— Из девятнадцатой? — встрепенулся Юраня. — Собака у них классная. Как Лесси из того фильма, что на каникулах показывали. Ее Джойка зовут.
— Больше ничего? — глаза отца смотрели серьезно и, как ему показалось, с тревогой.
— Ничего… — нерешительно протянул он.
Потом вспомнил:
— Еще девчонка у них… Когда они переезжали, она больная была, ее на носилках переносили…
— Вот уж действительно глухарь, — покачал головой отец. — А то, что матери у нее нет, этого ты не знаешь? И не только тогда она была больна, когда переезжали. Она вообще больная, понял? Вот уже скоро год, как пластом лежит… Седьмой класс так кончает. Беда с ней стряслась… В автомобильную катастрофу попала. Мать погибла, а у девочки паралич правой стороны — ни рукой, ни ногой. А причину найти не могут. Врачи посоветовали климат переменить, а заодно и обстановку. Вот к нам, в степную полосу, перебрались. Раньше в Ленинграде жили. Александр Семенович, ее отец, теперь у нас в университете преподает… Собаку ты заприметил, а человека… Сходил бы!
— А чего я там делать буду, если б она мальчишка была… — пробурчал Юраня.
— Чего, чего… — передразнил отец. — Марки свои покажи. Любому интересно. А то, что не мальчишка, я тебе так скажу: знавал я и мальчишек, таких зануд, от которых выть хочется, и девчонок, с которыми хоть в хоккей, хоть в казаков-разбойников! Сдается мне, что Света как раз из таких…
— А ты откуда знаешь? — спросил Юраня.
— Был я у них вчера, — ответил Юрий Тимофеевич. И, глядя в окно, просительно добавил: — Сходил бы, а?
На следующий день, вернувшись из школы, Юраня взял два кляссера с марками и направился проявлять чуткость.
В большой, залитой солнцем комнате не было почти никакой мебели, только кровать и странное металлическое сооружение, похожее на робота. Лишь приглядевшись, Юраня понял, что это не робот, а специальный стол. При помощи системы кронштейнов его столешница передвигалась во всех направлениях, могла менять высоту, угол наклона. Сейчас она нависала над кроватью. И кровать, и стол-робот были на колесиках. Тумбочка, четыре разноцветных табуретки — вот и вся обстановка.
На кровати, укрытая пледом, лежала девочка. Из-за столешницы Юране видна было только ее светловолосая голова, бледное, худое лицо с острым носом и большими печальными глазами. Да еще руки.
Давным-давно, когда Юраня ходил в детский сад, воспитательница сказала, вернувшись от больного товарища: «Одни глаза остались!»
Тогда он никак не мог представить, как это может быть, чтобы одни только глаза, ведь должны же они на чем-нибудь держаться…
И вот сейчас, глядя на лежащую неподвижно девочку, понял, что имела в виду воспитательница.
Он вообще думал, что у девочки живы только глаза. Но оказалось, что жива еще и рука. Одна, левая…
— Тебе поручили ко мне прийти? — четко выговаривая каждое слово, спросила Света. Глаза ее цепко держали его, следили за каждым движением… — Поручили, точ?
— Поручили, — выдохнул он. И почувствовал, что краснеет.
Теперь глаза смотрели с некоторым удивлением.
— Так я пойду, — проговорил он, не выдержав ее взгляда,
— Сядь! — приказала она. — Ты первый честно сказал. Остальные врут, сами, мол, пришли, никто не посылал.
— У меня не получается, — словно извиняясь, проговорил он.
— Что не получается?
— Врать. Все сразу узнают. Другие могут, а я нет… У нас в классе Витька Бугор, Бугров его фамилия, тому хоть бы хны… Даже Меридиану соврал, будто не выучил, потому что его в фильме снимали. А я не могу.
Теперь глаза ее улыбались.
— А мне нравится обманывать! Только по-честному, не так, как ваш Бугор, не для своей пользы, а чтобы всем интересно было.
Юраня не понял, как это можно обманывать по-честному, но спрашивать не стал.
— Садись! — снова приказала Света.
Он взял табуретку, перенес ее к кровати, сел.
— Ты откуда взялся? — спросила она. — Как тебя зовут? Кто тебе поручение дал?
— Юраня я… Юрасов… Отец про тебя рассказал. Мы в двадцать первой живем, напротив… Тебя Света звать, я знаю!
— А-а-а, — протянула Света. — Значит, ты и есть Юрий Юрасов-младший. Я читала, раньше по номерам было: Петров-второй, Петров-третий… Не знаешь, это как: второй — сын, третий — внук, точ? А если десятый?
— Не знаю, — сознался Юраня. — Ты когда выздоровеешь? У тебя какая болезнь? Я недавно свинкой болел…
— А у меня свинья! — серьезно сказала она. — Показывай, что принес! Открытки? Фотографии?
— Не…
Он установил на столешнице один из принесенных кляссеров. Решил поразить ее сразу: показать фауну.
— Вот это — зубр, а это — олень. Видишь?
— Угу, — равнодушно протянула она.
— А вот остров Беринга… — не сдавался Юраня. — Гляди, тут лежбище морских котиков. Нравится?
— Нет. Ты уж извини; Картинки и картинки, возьми энциклопедию, там и слоны, и котики… Другие у тебя есть?
— Есть, — упавшим голосом проговорил Юраня. И принялся искать марки с искусством. Ну как же он сразу не догадался: что же еще нужно девчонке!
Но Свету не заинтересовали ни Айвазовский, ни Микельанджело, ни Рерих!
Юраня вконец растерялся: его программа была рассчитана только на марки.
— Так я пойду, — повторил он, снимая со столешницы альбом.
И тут на нее спланировала марка. Собственно, это была не совсем марка, а блок. Красный токийский блок, выпущенный в честь XVIII Олимпийских игр: выразительная фигура гимнастки на фоне огромной чаши стадиона. Она словно парит в воздухе, прогнувшись в шпагате.
Отправляясь к Свете, Юраня, по совету отца, выложил из кляссеров весь «Спорт». А токийская гимнастка лежала отдельно, вот и пропустил.
Он протянул руку, хотел незаметно взять лежащий на столешнице блок, однако его остановил Светин шепот:
— Оставь!
Рука его повисла в воздухе. Он посмотрел в глаза Светы и не узнал их: равнодушия как не бывало! Глаза светились любопытством, жизнью.
— Молодец! — восхищенно воскликнула она. — Вот это шпагат! Такой у нас никто не мог! На полу у многих получалось, а вот так, на одной ноге… У тебя еще есть про спорт, а, Юрасов? — с надеждой в голосе спросила она.
— Я «Спорт» специально не собираю, я — «Войну», — словно извиняясь за такой промах, ответил он, — но у нас с шестьдесят второго все марки.
— А до шестьдесят второго много про спорт было?
— Я не знаю… Много, наверное… У меня каталог есть, можно посмотреть…
— А там и рисунки?
— Конечно! — засмеялся он.
— Принеси, а? И марки…
Он сбегал домой, принес кляссеры, каталог, пинцет, увеличительное стекло. Сложил все на столешнице.
— Ты сейчас иди, — попросила, она. — А завтра приходи, я тебя с отцом познакомлю… Ладно?
— Ладно!
— Ты не обиделся?
— За что?
— Что я тебя прогоняю?
— Вот еще!
— Точ?
— Точ! — засмеялся он.
Но получилось так, что с отцом Светы он познакомился в тот же вечер.
Ужин в семье Юрасовых был не только процессом приема пищи. За столом обычно обсуждались семейные и мировые проблемы, составлялись планы на выходные дни.
Юрасовы уже пили чай, когда раздался звонок. Юраня открыл дверь и пропустил в коридор седеющего человека в больших роговых очках, с усталыми глазами. Человек был одет по-домашнему: тапочки, джинсы, старенький свитер с обвисшим воротником.
— Вам кого? — спросил Юраня. — Проходите на кухню… Мама с папой здесь…
— Кажется, тебя! — ответил человек и положил руку на плечо мальчика. — Ты — Юраня?
— Да…
— А я Александр Семенович Круглов. Вот и познакомились.
Они прошли на кухню.
— Я на минутку, вы не беспокойтесь, — замахал руками Александр Семенович, когда мать стала приглашать гостя к столу. — Я, собственно, к вашему сыну… Понимаете, после его посещения в Светлане началась какая-то работа. Она ведь очень устала. Бороться устала! Устала от бесконечных обещаний и оптимистических прогнозов, от врачей, если хотите, и от меня. Хотя и храбрилась… А сегодня мне показалось, что глаза ее чуть-чуть потеплели. Утопающий, конечно, за соломинку хватается… Если бы вы знали, сколько уже рухнуло надежд, сколько нам пришлось пережить разочарований! Я позвонил врачу, он говорит, что нельзя пренебрегать никакими возможностями.
