Отец Роз — понимаете, ее отец! — размашистыми шагами шел от своего крыльца к калитке. Вид у него такой, что кажется, он тебя сейчас убьет.
— Ты что сделал с моей Роз?
Сэм стоит посреди улицы, расставив ноги над велосипедом. Он рад бы исчезнуть, провалиться сквозь землю. Лицо у него бледное, осунувшееся, несчастное.
— Дело в том, мистер Воган…
— Только посмей еще раз посадить мою Роз к себе на велосипед. Держи свои лапы подальше от моей девочки. Ты, ты… мальчишка. Исполосовал бы я тебе шкуру, да уж пусть лучше твой отец этим займется. Чтоб ты к моей Роз больше близко не подходил! Мы эти фокусы у себя на улице не потерпим. Живо прекратим. Раз и навсегда.
На всю улицу — слушай, кто хочет. Люди окна открывают, двери. Такой это человек, всегда глотку дерет.
— Я ее никогда такой не видел. Десять лет девочке. Как только у тебя хватило нахальства домой засветло вернуться? Экая наглость.
Навстречу хмурясь шел отец.
— Простите меня, мистер Воган. Я ничего плохого не хотел.
— Сэм! — это был окрик отца. — Домой!
А Воган уже ушел, тяжело протопал по дорожке и по ступеням крыльца. Хлопнула дверь.
— Иди домой, Сэм.
Вслед за отцом — домой. Господи…
— Отец!
— Да?
— Роз вернулась?
— А ты этого не ожидал?
— Я искал ее весь день.
— Что ты с ней сделал?
— Ничего.
— Что ты с ней сделал?
— Ничего!
— Я тебе не верю.
— Отец!
— Иди к себе и ложись. Я с тобой там посчитаюсь.
Но пришла к нему мама, пришла и села на кровать.
Он услышал, как она села, но продолжал лежать лицом к стене, не смея поднять глаза.
— Сэм, что случилось?
— Ничего.
— Был ужасный переполох.
— Я ничего не сделал. Если Роз что-нибудь говорит, она врет.
— По-моему, Роз вообще не жаловалась. И не от нее об этом стало известно. Но она вернулась в ужасном состоянии. Я очень огорчена, Сэм, и не только из-за того, что ты сделал, но и из-за того, с каким упорством ты твердишь, что не сделал ничего.
— Но я же не сделал ничего. Ничего.
Потом пришел отец и восемь раз его очень больно ударил.
Они стояли, а дождь все лил.
Сэм смотрел на ее волосы, расцветавшие на ветру. На ее глаза, погруженные в тень под темным конусом зонта. В ее глазах была тайна.
До чего она была красива! Как солнце, когда оно сияет сквозь тучи. Ах, Сэм! Ну что ты все киваешь? Слова, что ли, вымолвить не можешь? Ты что ж, теперь онемел до конца дней?
— А ты чего орал-то? Не в шутку, надеюсь? С виду ты вроде паренек ничего. А то хорошие шутки — выманивать людей из дому по эдакому дождю.
Тут он перестал кивать и отчаянно затряс головой в знак отрицания. Но чувствовал он себя глупо. Дураком надо быть, чтобы стоять под проливным дождем и никуда не бежать от него. Она подумает, что ты полоумный, Сэм.
— И почему ты весь в грязи? — спрашивала она, — Ты что, яму рыл? Или провалился?
Это уж было жестоко. И тут его охрипший, обиженный голос наконец прорезался. Захлебываясь, он начал рассказывать:
— Я застрял под церковью, вот что со мной было. Застрял. И всю ночь там проторчал. Выбирался, выбирался, и никак. Ужас что было. Думал, мне там и помирать придется.
Он еще далеко не кончил, а по ее лицу уже было видно, что она слушает его сбивчивый, неумелый рассказ безо всякого интереса. Это и вовсе было плохо, потому что ему во что бы то ни стало нужно было выговориться.
— Ну, не помер же, — перебила она его. — Верно?
Он опять кивнул, изнемогая от неловкости и унижения, и больше уже рассказывать не пытался.
— Иди-ка ты лучше сюда, под зонт, если, конечно, это у тебя не страсть такая — мокнуть под дождем. Только меня, пожалуйста, не запачкай. Ты сколько времени не снимал эту одежду? Неделю? Месяц? Смотри-ка, у тебя кровь идет. Это ведь кровь?
Он провел рукой по голой ноге.
— Подрался, что ли?
У него и так голова шла кругом от ее вопросов, а тут еще такая глупость.
— Я застрял под церковью, — сказал он с негодованием. — С кем я мог там подраться?
— Почем я знаю? На тебя глядя, подумаешь, что со всем светом. И сколько же ты там проторчал, одну ночь или целую неделю? Что только скажет твоя мама? Или она тоже там под церковью живет?
Он стоял рядом с ней, неловко пряча голову под зонт, потерянный и смущенный.
— И долго ты кричал?
— Долго.
— В половине восьмого уже кричал?
— Не знаю. — Его вдруг возмутила ее несправедливость. — Я и сейчас не знаю, который час, — раздраженно ответил он. — Разве я не сказал, что потерял свои золотые часы? А ты, если слыхала мои крики, почему же не вышла?
— Я и вышла, — ответила она резко. — В полвосьмого выходила. И в полдевятого. И сейчас вот здесь стою. Целых три раза. Мало тебе, что ли?
— Могла бы дать знать, что ты здесь. Крикнула бы, что ли. Чтобы я услышал.
— Очень мне надо кричать. Я тебе не ражий детина, которому никакой черт не страшен. Откуда я знала, что тут происходит? Может, кого убивают? А что было-то? Ты как под церковью очутился?
Сэм в растерянности молчал. Вот досадно! А она была такая хорошенькая, и ему так хотелось ей понравиться. Он наморщил лоб и ответил со вздохом:
— Развлечение у меня такое — застревать под церквями. Хобби.
— Глупости, — сказала она. — Ты что, убежал, потому что тебе нельзя больше жить дома? Потому что тебе исполнилось шестнадцать?
Сэм снова закивал. Исполнилось шестнадцать — это, пожалуй, недурное объяснение.
— А тебе и вправду уже есть шестнадцать?
Он продолжал кивать, все больше уверяясь, что уже достиг шестнадцатилетнего возраста.
— На вид тебе еще нет шестнадцати.
— Нет, есть.
— Что же ты в коротких штанах?
Брови у Сэма хмуро сошлись к переносице.
— Говорю, мне шестнадцать. Я-то должен, кажется, знать… А длинных штанов у меня нет… Как у тебя, похоже, нет своего пальто.
Он сразу же пожалел, что сказал про пальто. Он не хотел ее унизить. Вовсе нет. Но она очень уж высокомерно с ним обращалась. Как с последним дураком.
— Прости, я не хотел…
Она взглянула на него так, словно нисколько не была надета, почти с презрением. Ее глаза, казалось, все время подсмеивались над ним, о чем бы ни шел разговор. С каждой минутой он чувствовал себя все неуверенней, все беспомощней рядом с ней. Может быть, она играет с ним в какую-то игру? В игру для взрослых, правила которой он еще не усвоил?
— Да у тебя и вправду идет кровь, — сказала она. — Надо же, под церковь залез. Весь вон расцарапался, ободрался. Перепачкался с ног до головы. Ты хоть завтракал уже?
Он устало вздохнул.
— Откуда бы я взял там завтрак?
— Могу тебе что-нибудь приготовить. Пошли ко мне, если хочешь.
Он покачал головой:
— Не могу…
— Почему?
— Не могу. Что скажет твоя мама? И все остальные?
Она досадливо поморщилась:
— Ты что, людей боишься? Может, ты сделал что-то плохое? Человека убил или еще там что-нибудь? Или убежал из колонии? Или из тюрьмы?
— Да нет же.
Она помолчала немного. Вид у нее стал даже как будто слегка озадаченный. А может, ему и это только показалось.
— Ну, дома-то у меня все равно никого нет, — сказала она. — Дэн со своей тележкой ушел. Я его проводила и вот выбежала. Ну как, пойдешь со мной, раз в доме никого нет?
— Пожалуй…
— У меня есть яйца. Я сварю тебе яиц и поджарю хлеба. Только веди себя как следует.
Она была так близко от него, что прямо дух захватывало. Но ей-то это, конечно, невдомек. Откуда ей знать? Не нарочно же она стоит так с ним рядом. Или это все такая игра?
Но в следующее мгновение он уже опять оказался один под дождем, растерянный и нерешительный. А она обернулась на ходу, словно подзывая, и он побрел за ней следом, робея подлезть к ней под зонт, робея даже идти рядом, потому что она держалась как взрослая и он чувствовал, что молод еще находиться подле нее. Ей небось уже лет семнадцать, а то и больше. Он только теперь это ясно понял. Могла бы бегом припустить по такому дождю, а она вышагивает, будто так и надо.
Они шли по дороге, засыпанной гравием. Откуда эта дорога здесь взялась? Что-то он со вчерашнего вечера ее но запомнил. Далеко же он, должно быть, забрел вчера и темноте, много дальше, чем думал. Церковь теперь была сзади, а впереди, ярдах в двухстах, виднелся ее дом, заслоненный ивами, или это мастиковые деревья? В общем, что-то в этом духе. А больше вокруг ничего не было видно. Только, понятное дело, эвкалипты, куда ни глянь, да сосны и дождь, лужи, грязь.
— Да иди же, — позвала она.
Зонт на ветру ее не слушался. Тем более надо подальше держаться: чего доброго, глаза выколет.
— Иду, — ответил он, но продолжал тащиться сзади, несчастный и вымокший до нитки.
— В жизни не встречала таких странных мальчишек. Да что с тобой?
