Я быстро повторял в уме текст торжественного обещания: не забыл ли чего? Нет. Все помню. Солнце подымалось и начинало греть голые коленки.
На деревянной трибуне толпились губкомовцы — коммунисты и комсомольцы. Туда же втиснулся комсомольский оркестр. Через каждые десять минут оркестр играл разные песни, вальсы и польки. Фотограф из «Звезды Алтая», накрытый чёрной тряпкой, бегал по площади и снимал нас спереди и сзади, с правого и левого флангов. Мы старались не улыбаться!
У меня даже голова кружилась от гула голосов, от весёлых маршей оркестра, от солнечных зайчиков на трубах отряда. Кто-то говорил с трибуны о нас, первых пионерах, но от волнения я даже толком не расслышал — что. Уже отряд начал давать обещание. Сердце у меня билось, рябило в глазах, когда я вместе с другими ребятами, слово в слово, произносил торжественные, важные слова.
«Честным словом обещаю, — говорили мы одним огромным сильным голосом, — что буду верен рабочему классу… буду ежедневно помогать своим трудовым собратьям, знаю законы пионеров и буду им повиноваться…»
И вот горнисты закинули вверх головы и подняли трубы к небу: трубы заблистали как огненные и запели звонко и громко, так что все заулыбались, а какие-то женщины даже пустили слезу. Отряд медленно и ровно начал шаг на месте.
Лёня стал впереди отряда, крикнул: «Шагом марш!» — и быстрее всех, впереди запрыгал на своих костылях по площади.
Барабан мелко затрясся, зарокотал, заухал, и мы стройно, нога в ногу, тронулись по главной улице. Песок дымился под нашими ногами. Знамя горело и колыхалось впереди. Я не видел из-за ребят знаменоносца, Смолина, и казалось, что знамя идёт впереди отряда само, как живое, как человек!
«И буду верен делу рабочего класса… и буду верен делу рабочего класса», — в такт шагам думал я.
Мне казалось, что сейчас, после торжественного обещания, я могу сделать всё на свете, пойти на любую опасность, выполнить любое трудное дело. Ноги сами шагали по мостовой, перед самым лицом щёлкал на ветру новый галстук.
А по бокам шагающего отряда бежали неорганизованные ребята. Я опять заметил, что с ними бегут Кешка и Мотька и широко шагает Женька. Ребята кричали нам: «Пионеры, дайте барабанчика! Ребята, примите нас! У, голоштанные, голоштанные!» Но мы шли, не глядя по сторонам, в ушах у нас трещал барабан, патрульные запевали песню. Песня заглушала голоса неорганизованных ребят, мы шагали так быстро, что ребята бежали бегом за отрядом.
— Что, увидали, кто такие спартаковцы?! — крикнул ребятам Сашка. — Завидно стало? Не плюй в колодец.
— Разговоры! — закричал Лёня.
Сашка замолчал.
Мы перешли плашкоутный мост. Вода была ещё холодная, тёмная, она пахла недавним льдом. Вот мы вступили в свежую, едва одетую рощу. Она была такой прозрачной, что на вершинах деревьев можно было сосчитать гнезда. Всю дорогу мы пели. Пели «Интернационал», «Молодую гвардию» и нашу новую, пионерскую:
Мы возникли так недавно
В уголках России трудовой,
Но девиз наш, бодрый, славный,
Уж летит над всей землёй…
Мы пришли на небольшую круглую полянку, и Лёня отдал приказ остановиться.
— Вольно! — скомандовал начальник отряда. — Приступаем к разбивке лагеря.
И лагерь начал вырастать на полянке! Мы выбрали на опушке высокую, совсем молодую берёзку и с криком и визгом нагнули её до самой земли.
— Нагибай!.. Тяни-и!.. Тише, не сломайте!.. Ещё разик! Ух!..
— Держите крепче! — кричал нам Смолин, бегая вокруг берёзки.
— Держим!
Ребята быстро обдирали молодые ветки, покрытые мохнатыми красными серёжками и листиками, такими маленькими и клейкими, что они прилипали к ладоням…
Потом мы быстро прикрепили к вершине полосу кумача и отбежали от берёзки. Она сразу взлетела кверху, широко раскачиваясь, и немного ниже строящихся птичьих гнёзд поплыл по воздуху красный флаг.
А под мачтой-берёзкой мы сложили наше имущество: знамя отряда, трубы, барабан, связанные в пучок патрульные флажки. Около мачты стал очередной караульный — он должен был охранять всё это.
А солнце забиралось всё выше и выше, тонкие тени леса окружали полянку, наверху над нами шло шумное птичье строительство.
— Сейчас будем картошку печь… Картошку, картошку! Патрульные, разводите костры!.. Раскладывайте звёздный костёр, он лучше…
Когда стали разводить невидимые в свете солнца костры, все патрульные очень беспокоились: вдруг не удастся развести костёр двумя спичками — вот позор!
Но ветки были уже сухие, звёздный костёр вспыхнул быстро, и скоро мы ели печёную картошку.
Мы дули на пальцы и ели картошку прямо из душистого, обугленного мундира.
Потом после часового отдыха началась большая игра в восстание спартаковцев.
Мы разделились на две равные группы: восставших рабов-гладиаторов и легионы патрициев.
Спартаковцы вооружились длинными пиками из лозы.
Патриции за кустами спешно запрягали колесницы; колесницы и лошадей изображали пионеры, которые умели ржать, как настоящие лошади.
— Товарищи, — сказал Спартак, Валька Капустин, — нам надоело изображать диких зверей в Колизее! Свергнем патрициев, товарищи, и сделаем в Риме Советскую власть!
— Путаешь! — крикнул Лёня, руководивший игрой, но Спартак махнул рукой, и восставшие гладиаторы, потрясая прутьями, бросились на Рим.
Патрицианские лошади ржали, лягались, сами начинали драться, как воины, но ничто не помогало: спартаковцы загнали римлян в ров, где ещё густо лежали прошлогодние листья и пахло осенью. Патриции сдались.
Всё вышло не так, как было двадцать веков назад; но ведь патриции сами были пионерами, им тоже хотелось, чтоб победили спартаковцы.
Мы играли до тех пор, пока солнце не спустилось к самым корням леса. Наступило время первой костровой беседы. Мы снова набрали веток и хвороста и посреди полянки сложили костёр вышиной с хороший пионерский рост. Теперь костёр горел ярко, загоревшие наши лица казались в свете ночного огня медно-красными. Лёгкие розовые искры поднимались в небо. От костра опять запахло картошкой. В глубине леса уныло и мерно, как часы, кричала кукушка.
Мы приготовились слушать Лёню.
Не слушал один Саша, ему пришла очередь стоять в карауле у мачты, хранить наши трубы, знамёна и патрульные флажки, а мачта была довольно далеко от костра. Хотя Саша вытягивал шею, как гусь, но всё равно ничего не слышал.
— Ну вот, — начал Лёня, — ну вот и зажёгся первый пионерский костёр в Сибири… Да, ребята, вы гордиться должны… Потом вспоминать будете… как вот сейчас вспоминают о кострах на первых маёвках. Отец мой рассказывал, как однажды огонь много народу спас. Отец сам в первых маёвках участвовал… Он тогда совсем молодым был, учителем в заводской школе работал в Московской губернии. Ну, заодно и нелегальную литературу носил на завод. Вот накануне Первого мая сговорились рабочие собраться в лесу. А Первое мая как раз на воскресенье пришлось… Ну вот, выбрали рощу и назначили час, стали собираться по одному, по два… Принёс один рабочий за пазухой красное полотнище, сделали древко из молодого дерева, укрепили знамя… Другие в картузах прокламации принесли. Вот, собрались, запели «Варшавянку». Стали костёр раскладывать…
— А-а!.. — заорал вдруг Сашка у мачты.
Лёня вскочил на костыли. Мы тоже вскочили.
— Что это? — прошептал кто-то.
Сашка заорал ешё громче. Мы стремглав понеслись к мачте. Сашка метался там, кричал и плакал.
— В чём дело?.. В чём дело? Успокойся! — схватил его за плечи начотр.
Смолин бросился к мачте.
— Голову… по голове ударили… — плакал Сашка.
— Кто? Кто?
— Я шага на три… от мачты… отошё-ёл… послушать хотелось… — всхлипывал Сашка. — Вдруг меня взади ка-ак треснут.
— Под мачтой нет патрульных флажков, — сказал Смолин, подходя к нам.
— Патрульные флажки украдены, товарищи…
— Урок, — сердито сказал Лёня, бросил Сашку и сам подошёл к мачте.
— Верно. Так и есть. Трубы тут, барабан тут… Да, нет флажков.
Мы оглянулись по сторонам и заметались. Костёр почти погас. Стало совершенно темно Что — то трещало в лесу — тр-тр… тр…р… Может быть, ломился зверь…
— У-у-у!.. — раздался страшный крик с той стороны полянки.
Ребята зашумели, сгрудились, кто-то захныкал:
— Ой, домой хочу…
— Девочки! Мне страшно! — взвизгнула какая-то пионерка.
— Ребята! Это что? — строго крикнул Лёня. — Пионер никогда не теряется — забыли? Ищите следы воров. Ну! Горящие ветки в руки и по следам! Ведь вы следопыты.
— Костёр потух… Не видно ничего… Пойдёмте домой! Какие там следы! — раздавались голоса пионеров.
— Эх вы! Сдрейфили! Ну стройтесь тогда! Спокойнее! Спокойнее!
