– Сейчас пойду посуду вымою… Но только отчего же не моего? Ты ж, дядя Мотыль, на покупателя-то выхода не имеешь? На того, заграничного?
– А ты, шкет, имеешь, что ли?
– А у меня есть план.
– Да поди ты…
– Погоди, Васятка. Я ж тебе говорю, они – новое поколение, у них мозги по-другому устроены. Излагай, Шпендик.
– Значит так, – Шпень с торжеством смотрит на Мотыля. – Излагаю. У Птицы есть покупатель, который с него за пропавшую чашку три шкуры спустит. А чашки у Птицы нет. Значит, что? Значит, надо ему чашку у тебя отнять, а тебя – кончить. И меня тоже кончить, потому что я его знаю и могу выдать. Хоть историкам, хоть милиции, хоть еще кому. А если ему всего этого не сделать, то кончат, скорее всего, его самого. И значит, просто на все это плюнуть он не может. Так?
– Ну, так, – хмуро говорит Мотыль. – И что с того?
– А то, что Птица нас на покупателя и выведет.
– Как это?
– Очень просто. Он все равно будет меня искать. А я ему покажусь и дам понять, что мы с тобой – заодно. Сразу убивать меня он не станет, потому что понадеется, что я его приведу к чашке. И сразу же побежит докладывать покупателю. А мы за ним проследим, узнаем, кто покупатель, свяжемся с ним напрямую и предложим купить чашку у нас. Им же все равно, кому деньги платить. Так?
– Нет, Шпень, слишком сложно и опасно, – решительно возражает дядя Петя. – В конце твоего плана вообще никого в живых не останется. И кто будет следить за Птицей? Ты, что ли? Или Васятка? Да он же вас вмиг просчитает. Я для таких дел уже слишком стар…
– А вот и нет! – торжествующе смеется Шпень. – У меня есть люди. Они проследят в лучшем виде. Вы что думаете, я такой простой, да? Я, когда сюда первый раз шел, тоже подстраховался… Ну и не надо так сопеть… Почем я знал, что ты, дядя Мотыль, меня сразу же не пристукнешь… Помните, я у окна руками махал? Ты, дядя Петя, еще спросил, кого я там увидел? Это я отбой своим людям давал, в смысле, что все в порядке…
– Я понял это еще тогда, – соглашается дядя Петя. – Ждал, когда ты сам скажешь… Видишь, Васятка, они и впрямь другие… Сколько тебе лет, Шпендик?
– Сколько не есть, все мои! Так что, принимаете мой план или как?
– Обсудить надо, – все так же хмуро говорит Мотыль.
Квартира Родиона. Отец с сыном пьют чай на кухне. Кот ходит внизу, с урчанием трется об ноги. Отец мнется, собирается что-то сказать, несколько раз сворачивает в сторону.
– Родя, подай масло… Не кроши хлеб… Да не давай ты ему колбасы, он ел полчаса назад! И так не кот, а дирижабль какой-то… – наконец, решается. – Родька! Мать велела мне с тобой поговорить.
– О чем, папа?
– Маме передали, что тебя видели в очень странной компании.
– Кто передал?
– Не знаю. Какая-то ее подруга. Это не имеет значения, потому что она хорошо тебя знает, и не могла ошибиться. По ее словам, ты болтался на рынке в обществе кавказского мальчика и какого-то беспризорника. Вы оживленно что-то обсуждали. Это твои новые друзья? Тогда почему мы с мамой о них не знаем?
– Да, это мои новые друзья. И я не считаю нужным обсуждать это с тобой и мамой. Кажется, ты сам говорил мне, что друзей каждый выбирает сам.
– Да, это так. Но дружба предполагает общие интересы. Что у тебя общего с вышеупомянутыми персонажами?
– Это мое дело.
– Хорошо. Но скажи мне откровенно, Родион: ты ни во что не вляпался? У тебя сейчас сложный возраст, тебе хочется самоутвердиться. Ты учишься в специальной школе, у тебя с раннего детства специфический круг общения, в чем-то ты далек от обычной жизни, многого в ней не знаешь. Я все это понимаю, и, если надо, если ты влез во что-то, постараюсь тебе помочь. Так как?
– Нет, папа, – со всей возможной твердостью отвечает Родион. – У меня все нормально.
– Ну, как знаешь…
– А что, папа, та чаша из клада, про которую ты мне рассказывал. Ее еще не нашли?
– Нет, к сожалению. И вряд ли найдут. Милиция почему-то думает, что потир украл один из нас, сотрудников института, или даже мы все вместе. По-моему, это явный бред. Вместо того, чтобы искать чашу, они ищут противоречия в наших показаниях.
– Но, может быть, действительно…
– Нет, нет. Я знаю каждого много лет. Валентин Прокопьевич отдал истории Византии всю жизнь. Андрей и Геннадий – его лучшие ученики. Про себя я совершенно уверен, что чашу не брал. Меньше других мы знаем Георгия, он недавно приехал в Питер, но я и раньше читал его статьи. Он прекрасный специалист и просто не мог… а милиция думает именно на него… Впрочем, зачем я это тебе рассказываю! Ты просто уводишь меня от неприятной для тебя темы…
– Нет, нет, папа, мне очень интересно. Я правда хочу, чтобы эта чаша нашлась…
– Если бы она нашлась! Мы все в таком напряжении… Геннадий только что вышел из больницы. Георгий из-за этих подозрений на грани нервного срыва. А у Валентина Прокопьевича больное сердце… А-а-а! Что говорить!
Отец Родиона встает ставит чашку в раковину и выходит из кухни. Кот тут же вспрыгивает на колени к Родиону, тянется к колбасе.
– Родион, ты не во что не вляпался? – сам себя спрашивает Родион. Задумывается. Кот под столом с урчанием жует утащенную колбасу.
Вся компания сидит на скамейке в одном из петербургских садов. Весь сад усыпан осенними листьями. На дорожках лежит кружевная тень. Мальчишки обсуждают что-то, крича и размахивая руками. Тихо и молча сидят Тахир и Анка. Когда их взгляды случайно встречаются, оба опускают головы.
– Историки пытаются сами искать, но у них, как я понял, ничего не получается. А милиция думает, что взял кто-то из самих историков. То есть, они думают на Георгия, который приехал, – рассказывает Родион.
– Правильно, я тоже бы так подумал, если бы не знал, как было, – говорит Сережка.
– Почему? – удивляется Шпень.
– А потому. Понаехали тут…
Тахир кирпично краснеет, еще ниже опускает голову.
– Сережка! – укоризненно говорит Анка.
– Да я не про тебя, Тахир, – Сережка машет рукой. – Я вообще…
– Люди бывают плохие и хорошие, – твердо говорит Родион. – Все. Больше ничего нет.
– Точно! – неожиданно соглашается Шпень. – Это ты правильно сказал. Хорошие и плохие. И если человек, предположим, вор, то это не значит…
У Родиона отваливается челюсть. Он хочет что-то сказать, возразить, но не находит слов. Сережка хохочет. Даже Тахир слабо улыбается.
– Шпендик, что ты такое говоришь! – возмущенно вскрикивает Анка.
– Да ладно, ладно, не кипешись, Анка, это я так, о своем… – смущается Шпень. – В общем, как вам мой план?
– Я согласен, – сразу говорит Сережка. – Только я не понял, как мы чашку-то себе оставим. То есть, мы же не можем ее по правде отдать? Получается, что мы должны всех надуть. И этих, которые иностранцы, и Птицу, и этого твоего, Мотыля…
– А нельзя просто у Мотыля чашку стащить? – спрашивает Анка.
– Не, – Шпень мотает головой. – Так он мне и скажет, где она. Он же вор, значит, никому не доверяет. Он даже дяде Пете не сказал, а дядя Петя его учитель.
– Чего учитель? – интересуется Родион. – Ты же говорил, он почти неграмотный и тебе учиться велел.
– Воровского дела. Чего ж еще? – пожимая плечами, объясняет Шпень. – А иностранцы нам нужны, чтобы деньги с них снять…
– Нет, нет, нет! – говорит Родион. – Никаких денег! Что же это получится? Мы их украдем, да? Ведь чашку-то мы не отдадим. Значит и денег никаких не брать. Иначе – я не согласен!
– Ну и дурак! – говорит Шпень. Сережка согласно кивает.
– Да, с деньгами – это нельзя, – соглашается с Родионом Анка. – А ты как думаешь, Тахир?
– Я думаю, это грязные деньги, – подумав, говорит Тахир. – Из-за них уже чуть Шпеня не убили. Надо чашку взять и отдать историкам, а этих, которые ворованное покупают, сдать в милицию.
– Трое против двоих, – говорит Родион. – Решено. Деньгами этими пусть подавятся, а чашки им не видать.
– А что я Мотылю скажу? – уныло спрашивает Шпень.
– Сначала ничего не скажешь. Пусть он думает, что все тип-топ. А потом скажешь: не получилось! – объясняет Анка. – Или на нас все свалишь. Мол, мы все испортили. Ну не убьет же он нас всех!
– Мотыль не убьет…
– Ну вот и решили! – радуется Родион. – А мне домой пора. Отец сейчас к Валентину Прокопьевичу пойдет, велел до его отхода дома быть.
– А мы еще погуляем. Правда, Анка? – говорит Сережка.
– Осень красивая, – говорит Анка. – Как картина или как музыка.
– Ну пока, – мальчишки суют друг другу руки. Анка с Сережкой медленно уходят по аллее. Тахир, поколебавшись, идет следом. Сережка оборачивается и показывает ему кулак. Анка отдает Сережке сумку, бежит вперед и неожиданно делает сальто. Сережка кидает сумку в опавшие листья и идет колесом. Тахир смотрит.
– Во дают! – смеется Родион.
– А то! – соглашается Шпень. – Ты, небось, так не можешь. И я… А я тогда тебя провожу, – говорит Шпень Родиону. – Все равно делать нечего.
– Пошли! – охотно соглашается Родион. Он очень доволен, что Шпень не злится на него за отказ взять деньги.
