Шурка и Таня подошли поближе. Тень императорского коня легла на них. Земля в тени была сырой и холодной.
— Посмотри, да она же просто красавица! — не удержалась Таня.
Сорока остановилась, тревожно встряхнула хвостом.
— Сначала кинем ей крошек. Пусть видит, что мы пришли с миром, — предложил Шурка.
— И лучше булку, а не хлеб.
Шурка бросил горсть, крошки запрыгали по земле. Но сорока втянула голову в плечи и метнулась в кусты, как будто в нее полетели не крошки, а пули.
— Товарищ сорока!
— Извините, пожалуйста, за беспокойство! — обратилась в сторону кустов Таня.
— Это самая свежая булка. Сегодня испеченная, — добавил Шурка, теперь уже осторожно высыпая крошки перед кустами ровной дорожкой.
— Ненавижу беспокойство! Мне вредно беспокоиться! Из-за вас у меня началось ужасное сердцебиение! Ах! — отозвался из-за кустов слегка потрескивающий голос.
— Отойдем немного, — сказала Таня брату. — Она боится.
С почтительного расстояния они возобновили переговоры.
— Товарищ сорока, позвольте задать вам вопрос.
— Вопрос? Какой вопрос? Зачем вопрос? Не надо вопросов. Как бы чего не вышло. У меня от ваших вопросов сердце останавливается.
— Извините, оно у вас или ужасно бьется, или останавливается, — не удержалась Таня.
Шурка несильно ткнул ее кулаком.
— Нашего папу забрал…
Вышло еще хуже.
— Я не брала! Я ничего не брала! — застрочила сорока как полоумная. — Я ни при чем! Не знаю! Не слышала! Не видела!
— Мы знаем, что вы не брали, — проговорила Таня, еще больше раздражаясь, но стараясь этого не показывать. — Вот тупица, — беззвучно прошептала она.
— Это Черный Ворон забрал папу! — поспешно уточнил Шурка.
— Нет-нет-нет-нет-нет! — трещала сорока. — Не рассказывайте. Не хочу знать. Меньше знаешь — крепче спишь. Мое гнездо с краю. Мое дело сторона. — И, сверкнув на солнце зелено-синим, улетела.
Она уселась на мраморную голову, увенчанную каменным венком. Замок рыжей громадой высился позади. Император и бровью не шевельнул, сохраняя то же надутое грозное выражение. С сорокой на голове и грозным лицом он выглядел потешно.
— Трусливая дура! — крикнула Таня.
Сорока уронила из-под хвоста сверкнувшую на солнце каплю. Капля упала императору на грудь белым пятном.
— Да-а… — протянул Шурка. — Обещаю никогда ничего не бояться.
— Стыд и позор, — согласилась Таня. — Что ты делаешь! Шурка!
Шурка с виноватым видом замер. Он потихоньку прогрыз в булке дыру. Щеки его ходили из стороны в сторону. Он виновато смотрел на сестру, но жевать не перестал.
— Ну дай мне тоже, — смягчилась Таня и тоже отломила кусок.
Жуя булку, они вышли из парка на Садовую. Сновали пешеходы. Катили мимо трамваи.
— Танька, а какие еще есть птицы?
— Смотри! — вдруг воскликнула сестра. — Смотри!
С Марсова поля на Садовую вышла колонна пионеров.
Кумачовые лозунги, распяленные меж двух палок, плыли над головами детей, надуваясь, как паруса.
Рядом плыли фанерные таблицы с цифрами. Нули на них были похожи на изумленные глаза или удивленно раскрытые рты.
Факты и впрямь были устрашающие.
«Синица за год уничтожает 6 500 000 гус.»
— Гусениц, — пояснила Таня.
«Королек за год истребляет 1 000 000 вред.» — разглядела она на следующей. И прочла вслух:
— Вредителей.
«Истребляет», «уничтожает», «вредители» — на всех фанерках были эти слова. Синицы, воробьи, чижи, вороны и голуби давали вредителям решительный отпор, очищая советский Ленинград.
На пиках торчали маленькие деревянные домики с круглым входом-окошком и палочкой, на которую птица может присесть перед тем, как нырнуть внутрь.
— Это юннаты! Юные натуралисты! — обрадовалась Таня. — Вот кто знает.
Переменчивое весеннее солнце играло на медных трубах, которые несли музыканты. «Спасибо за наше счастливое детство!» — кричал транспарант, наливаясь солнцем. Алые лепестки пионерских галстуков трепетали на речном ветру.
— Даешь День скворца! — дружно и нестройно выкрикивали пионеры, поравнявшись с кем-нибудь из прохожих, отчего иные улыбались, иные хмуро ускоряли шаг.
Таня и Шурка перебежали дорогу и пристроились в хвост колонне — хотя пионерами они еще не были.
Пионеры обернулись с приветливыми улыбками: мол, давай.
— Ура! — закричал Шурка. Он изо всех сил топал по мостовой, вскидывал кулаки.
— Извините, а где скворцы? — спросила Таня, постучав в серую спину.
— Скворцов тебе подавай, девочка? Ишь какая! — засмеялся пионер.
— Что тут смешного? — удивилась Таня.
— Песню за-пе-вай! — звонко приказала вожатая.
Трубы поднялись, загудели, выдувая вступительные такты. Вожатая с красным флажком забежала вперед колонны, размахивая флажком, как дирижер. И по ее знаку пионеры закричали, растягивая слова, так что почти сходило за пение:
Ребята! Ребята!
Скворцы прилетели!
Скворцы прилетели,
На крыльях весну принесли!
Шурка радостно пел вместе со всеми. Слов он не знал. Но открывал рот и кричал «А-а-а-а!» или «И-и-и-и!», когда все тянули гласные.
Таня догнала высокую девушку-вожатую, энергично топотавшую по мостовой сапожками.
— Извините, пожалуйста.
— Чего тебе, девочка? — весело обернулась вожатая.
— А где же скворцы?
Вожатая громко захохотала: — Будут! — И побежала вперед, в голову колонны.
— Скворцы в апреле прилетят, девочка, — объяснил Тане толстый серьезный пионер в очках и кепке, переводя дух между куплетами. — А сначала кто-то должен сделать для них скворечники.
— Это верно, — согласилась Таня. Но все-таки была немного разочарована.
— А пока поем мы! — весело объявил его сосед — рыжеватый мальчик в кепке. — Ты умеешь петь, девочка?
— Не знаю, — сказала Таня.
— Умеет! — закричал Шурка. — Чего тут уметь?
Таня встряхнула головой. И тоже принялась подтягивать за поющими.
Нестройно, но бодро порхала в сыром воздухе песня, временами заглушая уличный шум:
Торопятся быстрые птицы
Домой возвратиться опять —
Из новых каналов напиться
И в новых лесах побывать.
И ласковый ветер апреля
Летит по просторам земли…
Трубя и барабаня, пионеры свернули на Невский. Дошли до Дворца пионеров, окруженного парком, и, опустив транспаранты, устремились в ворота.
— Стоя-а-ать! — кто-то схватил Шурку и Таню за плечи. — Вам не положено.
Музыканты опустили трубы. Колонна медленно, как большая шершавая гусеница, взобралась по мраморным ступеням дворца и стала втягиваться в высокие дубовые двери. Но сторож в сером фартуке вытолкнул Шурку и Таню обратно на Невский.
— Почему это не положено? Мы советские дети!
— Вы еще не пионеры, — строго заметил сторож.
— Мы скоро будем пионерами, — возразила Таня. — Мне почти десять.
— Вот когда будете, тогда и приходите.
— Вы представитель отжившего поколения. Вас при царизме растили! — заявил ему Шурка.
— Бойкий какой нашелся! — охнул сторож. — Ты почему это не в школе?
— Приходите, когда подрастете! — звонко закричала им со ступенек вожатая и захохотала, показывая красивые белые зубы.
Сторож лязгнул воротцами.
— Противно, что в нашей советской стране еще есть вот такие сторожа! — сказала Таня.
— А мы на него пожалуемся кому следует, — пригрозил Шурка. — Где это видано? Будущих пионеров шугать!
— Да ну его, что с него возьмешь, — пожала плечами Таня. — Тем более что скворцы еще не прилетели.
— Что же теперь, ждать апреля?
— Идем! Есть идея. Тут рядом.
Они ловко перебежали Невский под самым носом у автобуса, который сердито погудел в рожок. Подошли к Фонтанке.
На широком мосту дыбились четыре бронзовых зеленоватых коня с колючими гривами — по одному на каждый угол. У ног их полулежали или изгибались атлеты, тоже зеленоватые и тоже по одному на угол. Люди, сновавшие взад и вперед, едва доходили головами до края их постаментов.
Таня подошла к гранитной ограде, тянувшейся вдоль всей набережной, перегнулась к воде. Летом здесь крутились утки, бойко работавшие оранжевыми перепончатыми лапками. Но сейчас черная от холода вода была пуста и по краям подернута серым льдом.
— И уток нет.
Шурка тоже посмотрел вниз. Полынья напоминала пустой черный глаз с серыми веками. Взгляд его поразил Шурку глубоким холодом и одиночеством.
— Таня, я знаю, кто никуда не улетел!
— Ну?
— Лебедь в Летнем.
Но Таня не улыбнулась.
— Лебеди улетают. В Индию.
— А этот нет.
— С чего ты взял?
— Потому что ему осенью подрезают крылья и ставят домик. Мы с классом были на экскурсии, и нам рассказали. Идея?
