– Конечно, мы не обидим его, но согласится ли папа? Ведь ты хочешь, чтобы он был тебе как сын? – строго спрашивает Алина.
Лицо матери вспыхивает румянцем. Холодный взгляд голубых глаз останавливается на старшей дочери вопросительно и гневно:
– Ты должна знать раз и навсегда, что папа во всем полагается на меня! И каждый отец будет гордиться таким сыном, как Леня...
– Конечно! Я же ничего не сказала, мама. Почему ты сердишься? – пугается Алина.
Мать спохватывается и, горько улыбаясь, говорит:
– Я ничего не требую от тебя, я только боюсь, чтобы Леня не почувствовал себя чужим в нашей семье.
– Пускай наравне, мамочка: как мы, так и он, – подсказывает Мышка.
– Вот именно: как вы, так и он. Это не гость, не случайный человек... Тут нужно сердце и чутье, Алина! – волнуется мать и, слыша приближающийся топот по дорожке, быстро меняет разговор. – Я хочу тихонько-тихонько спеть одну песню... Знаете какую?
Алина, еще не остывшая от волнующего разговора, молча поднимает на мать обиженные глаза... Но Марина знает, чем успокоить старшую дочку.
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут... —
с улыбкой запевает она.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут... —
торжественно подхватывают обе девочки.
Но мы поднимем гордо и смело... —
волоча за собой прыгалки и примащиваясь около матери, вступает в хор Динка.
Дети хорошо знают, что песня эта запрещенная, голоса их звучат тихо и торжественно. Они стараются петь так твердо и храбро, как поют настоящие революционеры, они знают, что с этой песней в девятьсот пятом году шли по улицам толпы народа... За эту песню казаки били людей нагайками, топтали лошадьми...
В бой роковой мы вступили с врагами... —
выпятив худенькую грудь, поет Алина. Она так честно и гордо выводит эти слова, что даже кончики ее торчащих ушей из-за туго стянутых кос покраснели от волнения и глаза стали огромными.
Мышка тоже преобразилась, и звонкий голос ее уверенно ныряет то вверх, то вниз, выскакивая из общего хора, но с жаром повторяя знакомые слова...
Динке просто нравится, что песня эта запрещенная, что их всех вместе с мамой могут арестовать и даже побить нагайками, но ей это нипочем: она чувствует себя очень смелой и в случае чего сама побьет всякого полицейского с нагайкой.
В бой роковой мы вступили с врагами... —
с особенным удовольствием поет она, размахивая крепко сжатым кулаком.
Марина знает, что на дачах сейчас пустынно, даже ночные сторожа уже не стучат по ночам в колотушки, но, когда маленький хор разрастается, она предупреждающе поднимает вверх палец и понижает голос... Динка и Алина послушно следуют за ней, но Мышка сама не владеет своим голосом.
На бой кровавый, святой и правый... —
серебристо выкрикивает она, и вдруг... калитка громко хлопает.
Марш, марш вперед, рабочий народ... —
испуганно заканчивает в наступившей тишине Мышка.
– Здесь живет госпожа Арсеньева? – громко спрашивает мужской голос.
Марина медленно поднимается, поправляя растрепавшиеся косы... Уши у Алины делаются малиновыми, но она тоже встает и вместе с матерью сходит с крыльца.
– Вы кто? Зачем? – опережая их, громко кричит Динка и, широко раскинув руки, останавливается посредине дорожки. – Не пущу!
– Это Кулеша, – говорит Марина, и с лица ее медленно сбегает краска. – Он привозил нам весной письма от папы...
– Кулеша... Кулеша... – удивленно и испуганно повторяет Алина. Мышка молча пытается понять, что привез им гость.
Приезжий человек – небольшого роста, но у него широкие, мощные плечи, крепко посаженная круглая голова, усыпанное желтыми веснушками лицо и веселые, широко открытые голубые глаза...
– А ну-ка, сверни с дороги! – сильно нажимая на букву «о», запросто говорит он Динке, и большие ручищи его мягко вскидывают девочку на воздух. – Давай сюда свою маму!
Динка вырывается, дрыгает ногами и, очутившись снова на дорожке, весело хохочет.
– Кулеша... – встревоженно говорит Марина и бросает быстрый взгляд на детей. – Вы что-нибудь привезли мне?
Сердце ее бьется неровными толчками, губы крепко сжимаются. Гость снимает фуражку и, пожимая ее холодную руку, весело улыбается:
– Не бойтесь, не бойтесь! Я – добрый вестник! Я привез вам оглушительную новость! Мне поручено вызволить вас из дачной неволи... Сейчас передам вам деньги, билеты, и начнем укладываться!
– Как – укладываться? Какие билеты? – удивленно вскинув брови, спрашивает Марина.
– Билеты на поезд. Завтра, ровно в шесть, вы должны выехать. Не позже и не раньше... Вот письмо. Что не дописано, то дополню устно, – спокойно говорит приезжий, шествуя рядом с Мариной к дому и на ходу вынимая из бумажника сложенный вдвое конверт. – Вот, читайте и располагайте мной как упаковщиком, грузчиком, носильщиком – одним словом, как вам будет угодно!
– Вы что-то шутите, Кулеша... – недоуменно пожимая плечами и раскрывая письмо, говорит Марина.
– А, старина, здорово! – окликает гость выглянувшего из-за террасы Никича.
Старик обрадованно семенит ему навстречу:
– Здравствуй, землячок! С чем приехал?
Гость подмигивает ему одним глазом:
– Экстренное поручение! Сейчас все станет ясным!..
Он входит на террасу и, оглядываясь, качает головой:
– Ну, вы действительно всех дачников пересидели! Ни одной души вокруг... Товарищи уже волновались, что вас тут похитят, убьют, обокрадут...
– Ничего! У меня кое-какое ружьишко при себе... – улыбается Никич.
Марина уходит с письмом в свою комнату. Алина проскальзывает за ней.
– Мамочка, от кого это? Когда мы едем? Почему так быстро? – нетерпеливо допытывается она.
– Письмо от товарищей, но я сама ничего не могу еще понять, – распечатывая письмо, говорит Марина.
– Мамочка, читай громко. Может, тут что-нибудь о папе...
Мать, перескакивая через строчки, шепотом читает вслух выхваченные фразы:
– «Отъезд на Украину... одобряем... Фамилия Арсеньевых слишком хорошо известна полиции. Посылаем деньги и всяческие пожелания... Поспешность отъезда объяснит Кулеша... он же поможет выехать с вещами... Бери всех четверых детей... Не опаздывай...»
Марина опускает на колени письмо:
– Выехать завтра же... Но это невозможно... И почему так срочно?.. Билеты... деньги...
Алина напряженно смотрит в лицо матери.
– Кулеша! Идите скорей сюда! – раскрывая дверь, кричит Марина. В руке ее смятое письмо, в глазах – голубые взволнованные огоньки. – Кулеша! Что это за билеты? Почему мы должны выехать так срочно, завтра?
– А-а! – говорит Кулеша, просовываясь своим тучным телом в узкую дверь. – Это сюрприз! – Губы его расплываются в широкую улыбку, глаза лукаво блестят, толстый палец указывает на девочку.
– Говорите при ней! – волнуется Марина.
Но Кулеша поворачивается лицом к террасе, где стоят Мышка и Динка, осторожно прикрывает за собой дверь, потом снова открывает дверь и манит пальцем Никича. Динка и Мышка остаются одни.
– Кулеша привез какую-то тайну... – шепчет Динка.
– Мы, кажется, завтра уезжаем... – неуверенно предполагает Мышка.
– Завтра? Ну что ты!.. Ведь Ленька еще не приехал... – бормочет встревоженная Динка.
За дверью раздаются радостные восклицания, взволнованный смех.
– Кулеша, вы ужасный человек! Почему вы не сказали сразу? – весело кричит Марина, и в распахнутую настежь дверь выбегает Кулеша.
Пригнув вниз голову и прикрывая ее своими огромными ручищами, он с хохотом прячется за табуретку. Марина, расшалившись, настигает его своим зонтиком, дети, моментально включаясь в игру, загоняют Кулешу под стол. На столе со звоном падают чашки, Никич хватает самовар... На террасе стоит визг и хохот.
– Ловите его, ловите! Мама, вот он, вот он! – кричат дети.
Марина останавливается, хлопает в ладоши.
– Складываться! Складываться! – кричит она, бросая в угол зонтик.
Кулеша на четвереньках вылезает из-под стола.
– Что, попало? – потирая руки, хихикает Никич. – У нас, брат, хорошее подавай сразу!
Алина с раскрасневшимся лицом, запыхавшаяся от беготни, бросается к сестрам:
– Мы едем! Едем! Мы будем всю ночь складываться! Мы едем!
– Нет... нет... – пятясь от нее, говорит Динка и ищет глазами мать. – Ленька не найдет меня... Я потеряюсь... – растерянно бормочет она и вдруг с отчаянным криком бросается на пол. – Не складывайтесь! Не складывайтесь! Я никуда не поеду! Я останусь здесь, на утесе... Я буду ждать Леньку...
Марина поспешно наклоняется к девочке и крепко обнимает ее, пытаясь поднять с пола. Но Динка, плача, отталкивает ее руки...
Кулеша, растерянный и удивленный, стоит посреди террасы с пустым чемоданом и молча хлопает глазами.
– Лени нет... Он уехал в Казань. Но он должен приехать... Дина! Диночка! Мы пойдем утром на пристань. Я все узнаю.
