– Подожди меня здесь! – говорит она, проходя мимо девочки. Динка ждет, и минуты кажутся ей длинными часами, а от пристального смотрения на Волгу в глазах начинает все покрываться рябью.
Но вот она слышит мамин голос, веселый, дорогой голос своей мамы:
– Спасибо, спасибо! Так, пожалуйста, сразу передайте это письмо капитану! Это очень важно! Если в четыре часа есть пароход, так он еще успеет.
– Мама! – срываясь с места, кричит Динка и мчится на знакомый голос.
Но мама уже спешит к ней, ловит ее в свои объятия.
– Пароход прибывает в два часа. Леня еще застанет нас на городской квартире, – задыхаясь от радостного волнения, говорит она.
Но Динка выскальзывает из ее рук.
– Как – на квартире? Мы будем ждать Леньку здесь! Мы не уедем без него, мама! – дрожащим голосом говорит она.
Но Марина, измученная ее слезами, ожидавшая гораздо худшего, неожиданно закипает гневом:
– Не мучай меня, Дина! Я тысячу раз уже объясняла тебе, что нам нужно взять в городе зимние вещи, что я должна зайти к хозяину квартиры и расплатиться... Я оставила письмо капитану, оставлю на всякий случай еще одно письмо Анюте. Но мы должны ехать – и поедем! Леня хорошо знает, где наша квартира, и приедет сам!
Динка чувствует, что мама сердится, и больше не просит ни о чем.
«Если Ленька не найдет меня, я вернусь на утес и найду его сама», – твердо решает она про себя, и привычная хитрость, как единственное верное оружие, диктует ей тихие, покорные слова:
– Конечно, если нам нельзя ждать, то мы поедем... Я ничего не говорю... Ведь Ленька не маленький, он и сам найдет дорогу...
Марина мельком бросает на нее взгляд, но дома у нее еще столько хлопот, и если самое главное уже как-то разрешилось, то надо подумать о другом.
– Ах, Дина, Дина... Конечно же, он приедет... – рассеянно бросает она, торопясь домой.
– Прощай, утес! – говорит Динка, обнимая холодный, пожелтевший от времени камень. – Может быть, мы с Ленькой уедем и я никогда уже не вернусь сюда...
Тягостно, тревожно на душе у девочки. Будет ли искать ее на городской квартире Ленька? Захочет ли он жить в их семье, после того как поступил на пароход и теперь уже, наверное, носит синий матросский воротник...
– Будешь жить у моей мамы, Лень? – робко спрашивает она вслух и, вытирая кулаком слезы, добавляет: – А то ведь меня увезут, и мы потеряемся...
Молчит утес, только черные ветки засохшего дерева тихо шевелятся от ветра. Динка садится у входа в пещеру, печально смотрит на сложенные горкой миски, на черный, прокопченный котелок... Одеяло Ленька отнес ей в день своего отъезда... В углу лежат два выпуска «Пещеры Лихтвейса»... Динке попадается под руку большой толстый карандаш, один конец его синий, другой – красный. Этим карандашом Динка помечала свои лазейки в заборе, а потом подарила его Леньке.
Девочка берет карандаш и со всех сторон обходит белый камень. Выбрав чистое и гладкое место, она, крепко зажав в кулаке толстый карандаш, старательно выводит на камне большие печатные буквы...
Крупные частые слезы застилают ей глаза, карандаш больно давит на ладонь, но печатные буквы понемногу складываются в слова. Красные, пылающие как огонь горячие слова жалобы, просьбы и приказа, прощальные слова, облитые горькими слезами и продиктованные отчаянием. Динка бросает карандаш, медленно переходит по доске на обрыв... Еще раз оглядывается на утес... И, понурив голову, идет домой...
Там уже все готово к отъезду. Никич заколачивает досками ставни. Марина укладывает в дорожную корзинку какие-то покупки. Она в черном шелковом любимом папином платье. Алина и Мышка одеты в новые гимназические формы с белыми передниками. Третья форма осталась недошитой. Для Динки на перилах висит шерстяное платье с матросским воротником...
Но никто не ищет и не зовет Динку.
В уголке террасы стоит плачущая Анюта. Около нее целая гора книг, тетрадей, игрушек... Мышка приносит еще и еще, но Анюта не смотрит на подарки. Она смотрит на расстроенное лицо своей учительницы, молча кивает головой на слова утешения.
– Анюта! Я буду часто писать тебе, ты приедешь к нам летом, – крепко обнимая ее, говорит Алина.
Мышка тоже изо всех сил пытается утешить девочку:
– Анюточка... Наша мама попросит твою маму отпустить тебя летом...
Марина бросает укладку и подходит к девочкам.
– Анюта! Мы расстаемся только на зиму, а летом ты приедешь к нам, – говорит она, привлекая к себе девочку.
Но Анюта, рыдая, прячет свое лицо у нее на груди.
– Не будет этого... ничего уже не будет... Куда я поеду?.. – говорит она сквозь слезы.
Девочки вопросительно смотрят на мать. В глазах их горячая просьба.
Марина поднимает голову Анюты, вытирает платком ее глаза:
– Я обещаю тебе... Я даю тебе слово, что ты приедешь! А теперь перестань плакать... Хорошо?
Анюта верит и, улыбаясь сквозь слезы, судорожно обнимает Марину.
– Мама, а где Динка? – вдруг вспоминает Алина. – Ведь она еще не одевалась! Мы опоздаем!.. Дина! Дина!
– Да вот она! – смеется Мышка. – Давно уже тут!
– Я тут, – говорит Динка, сползая с перил.
– Так одевайся! Мы же скоро поедем! Пойди вымой руки!
Динка моет руки, покорно переодевается и задумчиво стоит перед старшей сестрой. Алина пробует примочить водой ее буйные кудри, но Динка равнодушно говорит, что «тогда они будут еще хуже».
Марина подзывает к себе Анюту и дает ей письмо.
– Я посижу тут на крылечке... Не бойтесь, я передам, если Леня придет... – обещает Анюта. Никич вносит на террасу доски.
– Все взяли из комнат? – спрашивает он. – А то я сейчас забивать буду!
– Подождите, я еще раз посмотрю... – говорит Марина, заглядывая во все комнаты.
– Подождите! – кричит вдруг Динка. – Где мой ящик с игрушками?
– Ящик на террасе, но там ничего нет хорошего. Открытки Мышка спрятала, а остальное можно выбросить, – говорит Алина.
– Как – выбросить? Там у меня самое главное... – Динка бросается к своему ящику, долго роется в нем и, прижимая к груди железный гребень, прячет в карман стеклянный шарик.
– Мама, смотри, что она берет! Какой-то чужой гребень! – в ужасе всплескивает руками Алина.
– Фу, Динка! Откуда у тебя эта гадость? – морщится мать.
– Это не гадость, это лошадиный гребень! – гордо заявляет Динка. – Мне подарил его Ленька!
Мышка весело фыркает, и Марина, махнув рукой, тихо говорит:
– Пусть завернет его хоть в бумагу...
Время идет... Вот уже все вещи вынесены на террасу, Никич забивает двери... Глухой стук молотка больно отдается в сердце Динки... Алина волнуется и поминутно спрашивает, сколько времени.
Но вот сборы окончены...
– Одевайтесь! – говорит мать.
– Одевайтесь! Одевайтесь! – торопит сестер Алина и торжественно снимает с перил три одинаковых темно-синих плаща с шелковыми клетчатыми капюшонами и такими же шелковыми клетчатыми шапочками. Это весенний подарок отца. Он прислал эти плащи всем трем дочкам из Финляндии... Эти дорогие вещи Катя давала детям только в особо торжественных случаях.
– Одевайтесь! Вот Мышкин! Это мой! А это Динкин! – суетилась Алина.
В последний раз открылась и закрылась калитка... Дача опустела; она стояла грустная, с заколоченными окнами и наглухо забитыми дверьми... Желтые листья, тихо кружась, падали на осиротевшее крыльцо, на плечи рыдающей Анюты, на сложенные горкой, оставленные ей в утешение подарки...
– Дети, возьмитесь за руки! – взволнованно распоряжалась Алина. Ей хотелось, чтобы все видели, какие у нее приличные и нарядные сестры. Сама она, чтобы казаться старше, держалась рядом с матерью.
Марина шла быстрой, легкой походкой. Утомленная сборами и бессонной ночью, измученная Динкиными слезами и огорченная отсутствием Лени, она сразу осунулась и побледнела, но ярко-голубые глаза ее сияли... Строгое черное платье с высоким воротником, такое неподходящее для дальней дороги, напоминало ей далекие счастливые дни. Только для одного человека берегла это платье Марина. И Никич, часто взглядывая на нее, тихо, по-стариковски радовался...
Они подошли к пристани. Парохода еще не было. Динка молча вырвала свою руку из Мышкиной руки и отошла в сторону.
Глаза ее безнадежно искали на Волге знакомый пароход... и, не находя его, закипали тяжелыми слезами... А вокруг собирались мальчишки и с любопытством смотрели на отъезжающих.
Минька и Трошка осторожно приблизились к нарядному плащу Динки и, словно не веря своим глазам, тихо окликнули:
– Динка, слышь? Ты, что ли?
Динка обернулась и молча кивнула головой.
– Вы что ж? Уезжаете? Насовсем? – с любопытством спросил Минька.
Трошка, напряженно вытянув шею, ждал ответа.
– Насовсем, – сказала Динка.
– А что ж Ленька? Ведь пароход-то его нынче здесь будет... – удивленно глядя на нее, пробормотал Минька.
Трошка, молча переминаясь с ноги на ногу, смотрел на Динку.
– Насовсем уезжаешь? – тихо переспросил он, и круглое лицо его покрылось испариной, а глаза испуганно замигали.
