Она разговаривала с мужчиной.
Это был один из тех, про которых (кто с презрением, а кто, напротив, с глубоким восторгом) говорят: «Шикарный мэн!» Он был одет не просто потрясающе, но как-то даже уж слишком. Звезде экрана так не одеться. Здесь надо быть и фарцовщиком, и последним дураком одновременно. Здесь надо душу прозакладывать за тряпки с «лейблами»…
Москву, кажется, ничем не удивишь. Сюда, в обмен на совершенно немыслимые деньги, стекается шмотьё из всех гонконгов и парижей. И однако же, на него оборачивались.
Единственная в нём была положительная и одновременно подозрительная черта — он не трясся над своим облачением. Локти в светло-коричневой замшевой куртке преспокойно поставил на стол. А эти столики всякий знает, какого они бывают цвета и липкости.
Он сидел к Стелле прямо лицом — в меру коротко подстриженный, с сигаретой и чуть прищуренным правым глазом, чтоб дым не лез. Он был красивый и… какой-то грубый. Что-то проступало у него в лице грубое. Но может быть, и это был лишь его фокус: именно такую грубость Стелла видела на рекламе «Кэмела» — так называемых «честных мужских сигарет».
Он услышал Стеллин взгляд. Но то дерево, за которым прятались её глаза, нашёл не сразу.
Кажется, зачем ей прятаться, откуда он её узнает? Стоит у дерева девчонка — ну и что? Однако не могла она спокойно смотреть в глаза человеку, который сидел с её матерью.
Подтолкнула Машку: пойдём отсюда… Кого-то ей этот человек напоминал. Лётчика известного, что ли… Хотя каких там она лётчиков знала?
Вернее всего, показалось. Просто противный… с этими шмоточками, с этой рекламной физиономией.
Гора бы его увидал — взял бы за шкирку… А! Вот в чём дело. Вот почему она его возненавидела…
Но почему опять всё решается без неё? Уж без Ваньки — это само собой. Но и без неё, без старшей. А потом придёт и скажет: «Вот, Стелла, познакомься, это…» От бессилия своего она была готова разреветься.
— Ты не психуй, Стел.
Стеллино лицо горело. Сейчас, наверное, на нём такие картины разыгрывались, как на экране для цветомузыки.
— Возьми да подойди, Стел.
Но Стелла сразу покачала головой: невозможно!
— У тебя с матерью плохие отношения, да?
Почему обязательно плохие? Хорошие. Но совсем не такие, чтобы взять сейчас и подойти: «Привет. Вы чего тут делаете?» Нина же ей не подружка.
Но и мать при случае тоже не полезла бы в какие-то вещи… Они один раз с Горой спорили. (Ага! Вот это, наверное, еще когда началось!) Спорили про знакомых. И Гора говорит, что, мол, у них в семье официальное благополучие. А Нина: нет, неправильно, это свобода, каждый может жить своей жизнью. Гора пожал плечами, однако Нина его в покое не оставила. «Воспитанность, говорит, это когда человек понимает: где-то есть предел отношений».
Но Машка не хотела понимать никаких «воспитанных пределов». Послушала её, усмехнулась:
— Хорошо, молодцы! Значит, подглядела и молчи.
— Ну ты права, права! — крикнула Стелла раздражённо. — Только успокойся!
— Да пожалуйста…
Тут как раз они очень удачно оказались около мороженщицы.
— На, охладись, — сказала Машка, протягивая Стелле стаканчик с фруктовым.
Но с этими словами и сама принялась усиленно охлаждаться.
Как-то само собой они ушли из парка. И опять на троллейбусе, пешочком добрались до каменных тёплых ступенек у Москвы-реки. Сидели, молчали. Машка посмотрела на Стеллу, улыбнулась:
— Ну чего ты улыбаешься-то, Романова?
— Я? — удивилась Стелла. — Я не улыбаюсь! — и улыбнулась.
Маша достала уже знакомую пачку «Столичных». Надо заметить, что сигарет там с прошлого раза не убавилось. Маша вынула одну, протянула Стелле, другую взяла себе, чиркнула спичку. Всё так происходило обыденно, до жути.
— Чмокай, чмокай губами, — сказала Машка азартно. — Иначе не прикуришь!
Во рту вдруг появился такой вкус, будто она глотнула жидкости от клопов и тараканов.
— Тьфу! — она закричала. И увидела, что изо рта у неё идёт дым. И плюнула, а потом ещё раз с такой искренностью, как не плевала никогда в жизни.
Она замечала: мальчишки, когда курят у школы, часто плюются. Кто через зубы, кто с языка, кто с особым хрипом, кто просто, как сейчас Стелла. И она всегда думала, что это они от невоспитанности, оттого, что они… хулиганы. А теперь знала: мальчишки плюются, потому что курить противно.
Стелла бросила свою сигарету — она покатилась, подталкиваемая ветром.
— Машка! Сейчас скажу одну вещь… Имей в виду, Маш! Хочешь со мной дружить, выброси эту пачку. И больше никогда не покупай.
— Во даёт! — от всей души удивилась Машка. Она держала «Столичные» на раскрытой ладони, как бы взвешивая. Потом вдруг легонько вздрогнула эта ладонь, и пачка словно сама собой слетела вниз, споткнулась о последнюю ступеньку, в которую уже ударяла вода, а потом шлёп в Москву-реку и поплыла.
Не ожидала Стелла от Машки такого изысканного жеста и потому глядела на подружку, как говорится, широко раскрытыми глазами. Машка увидела это, улыбнулась, довольная собой:
— Имей в виду, с тебя одно серьёзное желание!
А у Стеллы сейчас тоже возникло одно серьёзное желание: ей очень хотелось поцеловать эту странную Машку. Но конечно, она ничего подобного не сделала.
— Чего-то у тебя глаза блестят, — сказала Маша, хмуря брови и улыбаясь.
— Мне, Маш, домой, наверно, надо идти…
Они поднялись.
Сигаретная пачка уже отплыла метров на пятьдесят — еле белелась вдали. Но они не сказали об этом друг другу ни слова. Взялись за руки и шли молча до самого Стеллиного подъезда.
Дом встретил её громким запахом жареных баклажанов — «синеньких», как говорят настоящие хозяйки.
Так-так… Значит, Нина пришла не меньше получаса назад.
Словно магнитом Стеллу потащило на кухню. Мать увидела её напряжённое лицо, со звяком вдруг положила нож, которым она переворачивала баклажановые кружочки:
— Ну, а что я могла сделать?!
Этого уж Стелла ни понять, ни ожидать никак не могла. Почувствовала, что краснеет.
— Прихожу, — продолжала мать шёпотом, — а он чуть ли не целое дознание. Да ещё с пытками — знаешь, как он умеет…
Господи! Она же про Ваньку…
— А его пытки… Я, например, это выносить не могу!
Какие там у него «пытки»?..
— В конце концов должно было когда-то случиться… Я всё ему сказала!
— Мам…
Давно Стелла так не называла её. И они обе как бы остановились около этого слова. Невольно и вопросительно посмотрели друг на друга. Новая эра отношений? Послегоринская?.. Нина, видимо, поняла её так.
— Стелла, прошу тебя, мне сейчас нелегко. Будь ко мне поближе.
Поближе… А про Парк Горького молчит. «Ты ещё не достаточно взросла…» Ну понятно!
— Ладно, — она сказала самым лёгким голосом. Как будто её послали сбегать на угол за половинкой чёрного.
Нина услышала эту подозрительную лёгкость. Постаралась уйти на нейтральную почву:
— Ужин будет готов через полчаса.
Стелла пошла в свою комнату, чтобы как-то отдышаться. Не удалось: на диване, уперев подбородок в коленки, сидел Ваня.
Прожигательный его взгляд буквально остановил Стеллу у двери. Наконец она сумела улыбнуться — бледная получилась улыбка. Но и того хватило её бедному братишке. Он вскочил, уткнулся Стелле куда-то в грудь. И это тоже было новостью… Послегоринскими отношениями…
— Тебе Нина сказала?.. — Он говорил ей прямо в кофту. И Стелла почувствовала тепло его печального вопроса.
Вдруг Ваня отстранился:
— Ты раньше знала! Только не ври…
Она и не врала. Она всё продолжала держать брата за шею и за уши.
Он вырвался резко. Сейчас могло произойти что угодно — не предсказуемо. И произошло вот что.
— Ух подлец! — закричал Ванька. — Подлец, да? Я его ненавижу!
В следующую секунду он до невозможного отчаянно и в то же время лихо так, по-вратарски, по-мастерски бросился на диван. И Стелла поняла, что всё-таки есть справедливость в словах о недостаточной взрослости. Она улыбнулась, глядя на брата.
Хорошо, что Ваня не видел этой улыбки!
— Уйди, — глухо сказал он. — Я сейчас плакать буду.
Так и не сказав ничего, Стелла пошла в столовую. Бесцельно села к Ваниному столу. На стене висела таблица футбольного первенства (так называемое «Движение по турам»), где жирно была выделена графа: «Динамо» (Москва). И больше никаких украшений. Ванька всё-таки был настоящий мужчина!
Тут она услышала, что вошла Нина. Но продолжала сидеть, будто бы не слыша. Ждала.
— Стелла, мне надо тебе кое-что сказать… пока Вани нет.
Она встала и повернулась к матери.
— Приехал твой отец… Ну, тот…
