Пионервожатая Нюра Алексеева тоже зудит, как надоедливый комар:
— Лентяи! Опять по двойке схватили, весь класс назад тянете. Совести у вас нет.
— Мы не лентяи, и совесть у нас есть, — огрызаемся мы с Петькой. — Просто мы ничего понять не можем, непонятная она, эта математика. Мы не виноваты.
— Не понимаете — останьтесь после уроков на дополнительные занятия, Евдокия Ивановна вам объяснит.
Мы с Петькой переглядываемся. Наверное, у него мелькают те же мысли, что и у меня:
«Еще чего! Тут уроки-то еле высидишь, насилу звонка дождешься, не то что на какие-то дополнительные занятия оставаться! Нет уж…»
Но ничего этого мы Нюре, конечно, не говорим. Все равно она нас не поймет: сама-то она отличница, в 8-м классе учится.
Валя Васильчикова — она у нас председатель совета отряда— каждый день к нам пристает, прямо житья от нее нет:
— Витя! Петя! Почему опять примеры не решили? Почему задачу не решили?
— Не смогли.
— Пробовали решить? — недоверчиво спрашивает Валя.
— А то как же! — отвечаю я. — Три часа бились, все равно с ответом не сошлось.
Вру, конечно. Мы и задачника не открывали. Что толку его открывать? Все равно не решим, нечего и время зря тратить, лучше пойти погулять.
Валя не отстает:
— Чего ж ко мне не пришли? Решили бы вместе.
Это уж точно: Валя любой пример, любую задачку решит. Вот голова у человека, даже удивительно!
Только пусть она не дожидается, что мы с Петькой к ней пойдем, мол, помоги нам, дуракам. Не дождется! Лучше двойку получить, не так обидно. А что ругают нас, так мы к этому уж привыкли.
Но вот однажды в середине октября наша классная руководительница Алевтина Игнатьевна говорит нам с Петькой:
— Просто не знаю, что с вами делать. Все учителя на вас жалуются. По математике одни двойки, по остальным предметам еле-еле плететесь. Вот, полюбуйтесь. — Она стала перелистывать классный журнал: —История — тройки, география — тройки, русский язык, удмуртский язык — то же самое. Я вас спрашиваю: что это за учеба? До каких пор будет продолжаться это безобразие? Нет, видно, придется взяться за вас как следует.
И взялась.
На большой перемене в класс заглянула Нюра Алексеева:
— Баранов! Березкин! К директору!
Струхнули мы с Петькой, правду сказать, порядком. Директор у нас строгий, в очках, ребята его как огня боятся.
Делать нечего, раз вызывают — надо идти.
Стоим мы под дверью кабинета, смотрим на табличку «Директор», а у самих поджилки от страха дрожат: что-то теперь с нами будет?
Я говорю Петьке:
— Иди ты первый.
Петька мне:
— Сам иди, хитрый какой…
Вдруг дверь отворилась, и на пороге — сам директор! Так и сверлит нас глазами. Стекла у него в очках толстые, каким-то зеленоватым цветом отливают.
Мы с Петькой обомлели.
— Здравствуйте, Михаил Дмитриевич, — говорим и сами себя не слышим.
— Здр-равствуйте, здр-равствуйте, — отвечает директор. — Чего под дверью топчетесь? Пр-рошу! — показывает он рукой на свой кабинет.
Вошли мы с Петькой, Михаил Дмитриевич дверь поплотнее прикрыл, не спеша прошел к своему столу, сел в кресло и стал молча разглядывать нас через свои очки.
Мы стоим перед ним, а рады бы сквозь землю провалиться.
Время идет, директор смотрит на нас и молчит. Тихо так в кабинете, даже в ушах звенит. Мы с Петькой переминаемся с ноги на ногу, головы, само собой, вниз опущены.
Вдруг слышим, директор спрашивает ласковым голосом:
— Ну-с… Как учимся, соколики? Каковы успехи по математике? По другим предметам? Много ли пятерок получили? А?
Мы — ни слова в ответ. Я на какой-то сучок в полу уставился, глаз не отвожу. Куда Петька смотрит, не знаю, слышу только, как он сопит у меня над ухом.
Тут директор встал, обеими руками в стол уперся и заговорил совсем другим голосом — у меня мурашки по спине побежали.
— Лоботрясы! Долго ли вы еще намерены школу позорить? Вы что — дети малые? Почему учителя должны с вами нянчиться? Хватит! Пусть вами займутся ваши родители. Завтра придете в школу с родителями. Ясно?
Я кивнул. И Петька кивнул.
— Все. Можете идти.
Два раза повторять ему не пришлось. Мы с Петькой кинулись к выходу, в дверях чуть с ног друг друга не сшибли.
После уроков вышли мы из школы, бредем рядышком по деревне, и свет нам не мил. Вон как дело повернулось! Учителя — что? Учителя поругают и отстанут, а с отцом другой разговор будет. Он и так время от времени показывает мне широкий солдатский ремень. Хотя не бил ни разу, только стращал. Но ведь и директор еще ни разу не вызывал отца в школу. Вдруг теперь возьмет да и выпорет? Только представить — и то плакать хочется.
Поглядел я на Петьку, он тоже нос рукавом утирает. И у него в избе ремень на стене висит.
Идем мы по улице, еле ноги волочим, ботинками пыль загребаем.
— Что будем делать? — спрашиваю я.
— Не знаю, — отвечает Петька.
Что-то не тянет нас домой. Мы, не сговариваясь, свернули в проулок, спустились к реке.
Летом мы ходили этим проулком на рыбалку. Вода в нашей речке чистая, прозрачная. Сейчас она потемнела и кажется тяжелой, как свинец. Если бы не сухие листья, медленно плывущие по воде, можно было бы подумать, что она стоит неподвижно.
Небо над головой по-осеннему темное, земля почернела, кругом тоскливо и неприютно. Деревья на берегу стоят голые, лишь несколько ржаво-желтых листьев дрожат на ветках, как будто боятся оторваться от родного дерева. Прибрежные ивы все лето купали в теплой воде свои зеленые ветки, а теперь едва окунут в реку голые прутья, как тут же поднимут их, словно отдернут, видно, холодна водичка…
Хорошо хоть, дождя нет, погода стоит ветреная, но сухая.
Мы с Петькой сгребли в кучу опавшие листья, сели. Сидим, смотрим на воду.
Только ведь сиди не сиди, а когда-нибудь придется встать и идти домой.
Я посмотрел на реку, на скошенное ржаное поле, на облетевший лес.
Леса обступили нашу деревню со всех сторон.
«Как хорошо в лесу летом: грибы, ягоды, птицы поют, — думал я. — Да и теперь, наверное, неплохо: ни тебе уроков, ни учителей. Никто тебя не ругает, никто не вызывает в школу родителей. Эх, уйти бы сейчас в лес подальше, хоть на денек забыть обо всех невзгодах».
И тут Петька вдруг сказал, как будто подслушал, о чем я думаю:
— Витька, давай убежим!
Я даже вздрогнул. Спрашиваю:
— Куда ты убежишь?
— Куда? В лес убежим, вот куда! А что? Построим шалаш, будем жить.
— Зима скоро, — напомнил я.
— Чудак! Мы же не насовсем убежим, на неделю только. Представляешь, как все всполошатся? И дома, и в школе. А вернемся, все обрадуются, что мы живы-здоровы, тогда уж не станут нас ругать за какие-то двойки.
— Правильно, Петька! — обрадовался я. — Это ты здорово придумал. Утром встанем пораньше — и в лес. Только надо еды взять на всю неделю.
— Чего возьмем?
— Во-первых, хлеба.
— По две буханки хватит?
— Хватит.
— Хлеб купим завтра в магазине.
— У нас недавно мясо коптили, — вспомнил я. — Я мяса возьму.
— А у нас есть свиное сало. Что еще? Думай, Витька, чтоб ничего не забыть.
— Соль. Спички, — перечислял я.
— Одеться надо потеплее, — сказал Петька. — Ночи теперь холодные.
Мы стали оживленно обсуждать нашу будущую вольную жизнь в лесу. От подавленного настроения не осталось и следа. На прощание я сказал:
— Завтра в восемь встречаемся у магазина. Договорились?
— Договорились. Смотри не проспи.
— Не бойся, не просплю. Пока!
Мы разошлись по домам.
За обедом я хлебал суп, не чувствуя вкуса, не глядя в тарелку. Мне не терпелось начать подготовку к побегу.
Мама покачала головой:
— Куда ты так торопишься? Ешь, как голодная собака. Смотри, рубашку закапал. Не спеши, набегаешься еще со своим Петькой по улице, успеешь. Только гулянье на уме. Нет того, чтобы уроки как следует сделать. Год только начался, а уже полон дневник двоек. Вконец ты, Виктор, разболтался. Гляди, доберется до тебя отец…
Мама еще долго что-то говорила в том же духе, но я не особенно прислушивался.
«Ладно, ладно, ругай, — думал я про себя. — Завтра спохватишься, да поздно будет. Вот тогда пожалеешь, что ругала меня, поплачешь…»
Тут у меня екнуло сердце. Так жалко стало маму, чуть сам не заплакал. А может, не убегать никуда? Вечером придет с работы отец, я прямо подойду к нему и скажу: «Так, мол, и так, директор велел тебе в школу прийти». И будь что будет! Ох нет, что-то не хочется… Да и с Петькой договорились, поздно отступать.
Пообедав, я пробрался в чулан. Открыл кадку, где у нас хранилось копченое мясо, взял несколько кусков, завернул в белую тряпку и выбежал во двор.
