Кладбище далеко, на холме за городом. Чтобы их мама не устала, Элизины дяди договорились с соседом, что он будет отвозить и привозить ее на мотоцикле. Приобрели что-то вроде абонемента.
Но не думайте только, что бабушка Мариучча в своем черном платье в белый горошек, в перчатках и с большой сумкой с серебряной пряжкой усаживалась на мотоцикл верхом, обхватив за пояс галантного провожатого. Нет. К мотоциклу синьора Владимиро (так звали соседа) была прицеплена сбоку специальная коляска — это, если кто не знает, что-то вроде железной лодочки на колесах с пассажирским сиденьем внутри.
Бабушка до смерти боялась быстрой езды. Она вцеплялась в бортики коляски и всю дорогу верещала:
— Осторожнее на повороте! Сбавь скорость! Тормози! Мамочки, нас хочет обогнать грузовик!
К счастью, нервы у синьора Владимиро (который был женат на продавщице из табачной лавки на углу, но, если верить Сильване Бои, в молодости был влюблен в бабушку Мариуччу) были железные, и он не сердился.
Как только они выезжали на проселочную дорогу, мотоцикл поднимал облако пыли, и бабушка заходилась в кашле. Но это было только начало, потому что дорога начинала петлять, и как ни старался Владимиро вписываться в повороты, бабушку все равно укачивало и рвало. Затем она с большим достоинством протирала руки и лоб смоченным в одеколоне «Пармская фиалка» платочком. И так каждый раз — в одном и том же месте, по пути туда и обратно.
Время от времени бабушка брала с собой Элизу. Когда Элиза была маленькой, бабушка боялась просто сажать ее рядом и крепко зажимала между колен, чтобы она не вылетела на повороте. Ехать в таком положении было страшно неудобно, любоваться дорогой не получалось, но Элиза всегда радовалась этим прогулкам.
Подъехав к кладбищу, синьор Владимиро прощался с бабушкой:
— Увидимся в полседьмого.
И отправлялся по своим делам.
Бабушка Мариучча отряхивалась от пыли, приводила в порядок прическу, поправляла Элизе воротничок и спрашивала:
— Ну, с кем мы сегодня поздороваемся первым?
У нее была куча покойников, которых следовало навестить: ее родители, родители покойного мужа (Элизины прабабушки и прадедушки); бедный дедушка Теренцио, сестры, лучшая подружка школьных времен, учительница музыки, когда бабушка еще была не замужем и пела романсы, старый хозяин их дома, колбасник из лавки на углу, который, бедняжка, умер от инфаркта всего два года назад, несмотря на все рекомендации и лечение дяди Леопольдо.
И, конечно, «ребята»: Джованни и Изабелла, у них бабушка сидела дольше всех.
Элиза считала, что кладбище — волшебное место, очень романтичное и таинственное.
Тут были тенистые аллеи, устланные мхом, старые деревья с толстыми сучковатыми стволами. Сквозь зелень белели скульптуры — красивые женщины с длинными развевающимися волосами, дети в мраморных кружевах и матросках, ангелы с огромными крыльями. А еще — целые мраморные семьи, которые обнимались и плакали у постели кого-то усопшего, не обращая ни малейшего внимания на то, что творится вокруг. Были и скелеты, с головой завернутые в саван, которые грозили прохожим косой.
Элиза их не боялась, она ведь знала, что они не настоящие и не могут двигаться. На плече одного скелета птичка свила гнездо. По косе другого ползали улитки, и Элиза думала, что на следующий карнавал она тоже оденется призраком и напугает няню Изолину.
Пока бабушка присаживалась у той или другой могилы и беседовала со своими мертвыми, Элиза бродила по кладбищу и читала надписи на плитах. Иногда попадались такие смешные, что она их записывала, чтобы показать Приске — может, она вставит их в какой-нибудь роман.
Последней бабушка навещала могилу ребят. Она подзывала Элизу и показывала ее двум фотографиям под стеклом:
— С ней все в порядке, с вашей малышкой. Давненько она не приходила! Посмотрите, как она выросла. Я забочусь о ней. К тому же есть еще дяди и няня. Вам не о чем беспокоиться, — говорила она.
Когда Элиза была маленькой, она думала, что родители действительно смотрят на нее с этих круглых медальонов, похожих на иллюминаторы, и махала им рукой. Они, естественно, не отвечали, и она обижалась. Смешно вспомнить! Но она никогда не напишет про это в сочинении — такое посторонним не рассказывают. Даже Приске — Элизе не хотелось, чтобы это попало в один из ее рассказов.
Глава вторая,
в которой Приска тоже идет на кладбище
Приска ходила на кладбище только второго ноября с Габриеле, родителями и дедушкой, все в парадных костюмах. Мама в этот день, даже если осень запаздывала и было тепло, обязательно надевала элегантное черное пальто с воротником из лисы и черную шляпку с вуалью.
В машине взрослые разговаривали и смеялись, но стоило им зайти за железную кладбищенскую ограду, как они принимали подобающий случаю вид: грустный, чинный и полный достоинства.
Им надо было навестить не так уж много усопших. Только бабушку по папиной линии, которую тоже звали Приска Пунтони.
Бабушка Приска умерла больше сорока лет назад, когда папа только родился. Тогда дедушка тут же принялся искать другую жену, которая бы позаботилась о его сынишке, и нашел бабушку Терезу (она с ними на кладбище не ездила, утверждая, что эта покойница — не ее ума дело).
Приска считала, что, видимо, дедушка не так уж сильно любил первую жену, иначе бы он остался верен ее памяти (пусть не навсегда, но хотя бы на несколько лет), а для воспитания новорожденного нанял бы няню.
Дедушка и правда, похоже, забыл эту первую Приску Пунтони. Он никогда не упоминал о ней, и в тот единственный день в году, когда приносил ей букетик цветов, с интересом рассматривал фотографию на могильной плите, как будто говоря: «Неужели я действительно знал это лицо? Неужели я когда-то был на ней женат?»
Зато он заказал для нее очень красивую статую или даже, как хвасталась его невестка перед подругами, «скульптурную группу» у лучшего скульптора города.
Приске ужасно нравилась эта скульптура, и каждый год она подолгу ее рассматривала. Это была мраморная колыбелька с подушкой, одеяльцем, покрывалом и всем остальным, а в ней пухленький голый младенец, который пытался удержать за подол ночной рубашки красивую девушку, улетающую в небо, но без крыльев, будто ее засосало вихрем. На постаменте были выгравированы такие слова:
ПРИСКА ПУНТОНИ
ДОБРОДЕТЕЛЬНАЯ ДЕВОЧКА.
ПРЕДАННАЯ И НЕЖНЕЙШАЯ ЖЕНА,
ОСТАВИЛА ЭТУ ЮДОЛЬ СЛЕЗ,
ЕДВА ВКУСИВ РАДОСТЬ МАТЕРИНСТВА.
ПРОЖИЛА 22 ГОДА
И ТЕПЕРЬ ЖИВЕТ ЛИШЬ В ВОСПОМИНАНИЯХ
БЕЗУТЕШНОЙ СЕМЬИ.
В этом году, как обычно, Приска была поражена видом собственного имени, высеченного на мраморе. Но еще больше ее поразило, что буквы немного выцвели по сравнению с прошлым годом: через сколько лет они сотрутся совсем?
«От меня тоже останется только это? Всего несколько лет, и все, кто меня любил, про меня забудут?»
Она стала в уме составлять список: даже родители, Габриеле, Инес, Элиза, даже дядя Леопольдо, даже ее семнадцать детей? Эта мысль была невыносима. Для чего тогда она родилась, если от ее пребывания здесь не останется и следа?
Потом ей пришла в голову неожиданная мысль. А вот и нет! Кое-кто будет помнить ее во веки веков. Ее читатели! Она же помнит Луизу Мэй Олкотт[14], которая уже сто лет назад умерла, да к тому же в Америке. Писательская слава Приски Пунтони будет длиться вечно. Ей тоже поставят памятник: с тетрадкой и пером в руке, но не на кладбище, а на главной площади города. Монумент как у Виктора Эммануила Второго[15]. В ее честь будут названы школы, больницы, дороги и площади, а на доме, где она родилась, повесят мемориальную доску.
Успокоенная, она погладила щеки мраморного младенца, который странным образом был похож на Филиппо.
Папа и дедушка принялись наводить порядок на могиле. Они вырывали сорняки, выскребали сухой мох, меняли воду в вазах… Мама им не помогала — боялась испачкать пальто — и болтала с синьорой Франки с соседней могилы. Приска увидела, что по аллее шествует синьора Сфорца под руку с каким-то господином, наверно, ее мужем. Вот она рассыпалась в любезностях, здороваясь с семьей Лопез дель Рио в полном составе. Вот остановилась поболтать с папой Вивианы Арто, препротивным синьором, который страшно задирал нос, потому что был профессором в университете. А вот синьора Сфорца наткнулась на группку одетых в черное женщин, с ними шла Аделаиде. Аделаиде потянула за подол платья самую старую из них, и они все вместе поздоровались с учительницей, поклонившись чуть ли не до земли. Но синьора Сфорца прошла мимо с высоко поднятой головой, как будто их там вовсе не было. Даже с такого расстояния Приска увидела что Аделаиде очень расстроилась. Тогда-то ей в голову и пришла блестящая мысль: «А что, если учительница сама подлиза?»
