стену. Что-то будет? Предчувствую страшное, но остановиться никак нельзя!
Кешка, между прочим, велел мне еще купить банку меда, он собрался медом смазать стекло в дверях, чтобы оно не звякнуло в ночной тишине, когда он его выбьет. Забегаю вперед, оно на самом деле, склеенное медом, не звякнуло, но в спешке он осколки вынул не все, ему еще надо было подпилить и выломать решетку. Он работал как дьявол, так увлекся, что обо всем забыл. А в это время появилась Глазастая и стала его торопить, а потом, когда он все сделал, она вдруг убежала. Потому что забыла медвежонка брата, ну, игрушку плюшевую, такой потертый медвежонок, но брат его очень любил, она спохватилась, что забыла его в тумбочке. Вернулась. Но тут они увидели, что какой-то псих вышел в коридор, чтобы покурить, а психи все любопытные. Он тут же подлетел к взломанной двери, а Глазастая в это время уже повисла в дыре, и Кешка ее тащил. Он ее заторопил, она как рванулась, зацепилась за осколок стекла, оставленный в двери, и раскроила себе всю задницу. Кровища захлестала. А тут этот любопытный и подлетает. Все соображает и говорит: «Я в коридор не выходил и вас не видел». И с дикой скоростью исчезает. Стоп. Возвращаюсь обратно.
Вот, значит, сижу я ночью на кровати, наш план прокручиваю. Рисую себе в голове, как Глазастая бежит по больничному парку, она маленькая, а деревья громадные, и от них ложатся на землю черные угрожающие тени. Страшно. А Глазастая бежит к забору, где я ее жду, зажав в кулаке билет на поезд, на котором она поедет за своим братом. И тут меня как обухом по голове: а если за нами будет погоня? В голове у меня снова завертелось: то одна идея, то другая. Тут я и подумала про Судакова. Он теперь на маленьком автобусе ездил. Рано утром подстерегла его у дома, как когда-то с Глазастой, когда мы ему на мотоцикле сверток с деньгами всовывали. Я почему пошла к Судакову за помощью, он на суде мне понравился, показался хорошим человеком, без вранья. Все я ему выложила: и про Глазастую, и про похороны ее матери, и про брата, и про Джимми, и даже про то, как моя подруга вены разрезала. Он шел мрачный, ни слова не произнес и ничего не переспросил, но по его лицу было видно: мое предложение ему не нравилось. Когда мы поравнялись с трамвайной остановкой, он сказал: «Я по тормозам» — и остановился.
— На нет, — говорю, — и суда нет.
— А ты подумала своей башкой, тебе что, одного суда мало? — отвечает он.
Я разочарованно ухмыльнулась, сделала ему ручкой, мол, чао, осторожный, свернула в сквер, села на скамейку и пригорюнилась. Трамвай звякнул и проплыл мимо.
Кто-то сел рядом со мной, тяжелый. Подымаю глаза, а это Судаков — вот картинка, не уехал, оказывается.
Смотрю на него, улыбаюсь, а он отвернулся. Тогда я свою привычную улыбочку убираю усилием воли и жду, что он скажет. Нос у него здоровый, губы толстые, а щеки пухлые, как у детей. Его мальчишки на него похожи, можно сказать, симпатичная получилась троица.
— Не нравится мне эта история. Боюсь, — мычит он, не разжимая губ. — Но и доверить ее никому чужому не могу. Вот так. Жена узнает, из дома выгонит.
Полдня тарахтела в автобусе Судакова. Сидела на последнем сиденье, и меня трясло, как несчастного доходягу, который пытается удержаться верхом на взбесившемся быке. Кого мы только не возили, даже милиционеров. Вот если бы они знали, с кем едут… Но такова жизнь: никто никогда не знает того, что бы ему хотелось знать.
Вечерело, мы наконец остались одни, съели бутерброды, они нашлись у запасливого Судакова, и двинулись к психушке. Подъехали. Из темноты вышла, почему-то сильно хромая, Глазастая. Ее поддерживал Кешка, который в это время должен был спокойно спать в своей палате.
— Что за номера, — спрашивает Судаков, — почему двое?
— А потому, — отвечает Кешка, — что она порезанная, — и поворачивает Глазастую задницей к Судакову.
Я как увидела, обалдела: джинсы сзади были у нее разорваны, под ними виднелся длинный глубокий разрез, а вся штанина набухла кровью.
— Ну с вами свяжешься, — говорит Судаков. — Обязательно влипнешь. Черт меня, старого дурака, попутал.
— А вы не волнуйтесь, довезете нас до вокзала, и мы уедем, — отвечает Глазастая.
— Как же, до вокзала! С кровавой раной! А если сепсис? — возмущается Судаков.
— Что же делать? — пугаюсь я.
Мой вопрос остается без ответа.
Судаков круто разворачивается и везет нас в неизвестном направлении.
— Надеюсь, вы не хотите меня сдать в больницу? — вежливо спрашивает любопытная Глазастая.
Судаков мрачно смотрит на нее, но ничего не отвечает.
Мы ехали по очередной темной улице, яркие фары выхватывали одиноких прохожих, больше похожих не на людей, а на извивающихся под ветром червяков — они все куда-то ползли, облепленные желтыми листьями.
Мы остановились около дома Судакова, и он говорит нам:
— Ты, парень, оставайся, а вы, «птички», вылетайте.
Когда он открыл дверь своей квартиры, то стал тихим-тихим, сбросил башмаки, куртку и позвал:
— Любаня… Мальчишки спят, — объясняет он. — И еще тише по складам поет: — Любаня!
Лично я стою и дрожу, а Глазастая, полуживая, прислоняется к стене, ей все до лампочки. Выходит жена Судакова, видит нас, глаза у нее сильно округляются, к нашему приходу она, конечно, не готова. Она про нас, думаю, после суда вспоминает только в черных снах. Судаков ей ничего не объясняет и разворачивает Глазастую спиной. Любаня видит распоротую задницу и говорит: «Господи, как же ты терпишь, бедная».
Укладывают Глазастую в комнате на столе. Любаня промывает ей рану, делает каких-то два укола, приносит здоровенную кривую иголку с ниткой, говорит: «Терпи, несчастная» — и зашивает ей рану, смазывает йодом и заклеивает пластырем.
В этот момент Любаня мне очень нравится, и я решаю бросить свое поварское училище и выучиться, как она, на медсестру. Стоящее дело, скажу я вам.
— Может, переночуешь у нас? — спрашивает у Глазастой.
— Не, — отвечает Глазастая. — Нам пора. Спасибо вам.
Когда мы вышли, то оказалось, что Глазастая еле передвигается, и Судаков нас отвез по моему предложению к нашему дому. Решили, что Глазастая и Кешка переночуют у Зотиковых, а потом двинем дальше.
Вышли из автобуса. Судаков мигнул нам задними фонарями и исчез. Мы стояли в кромешной тьме, сверху сыпался дрянной дождик, снизу поддувал противный ветер.
— Надо осторожно, — цедит Глазастая. — Наверняка мы в розыске, папаша мой дремать
