Мы бросились вперед. Да, вот этот дом. Олев осторожно приоткрыл дверь. Но в подъезде была кромешная тьма, мы ничего не видели.
Мы напряженно прислушались. Шаги. Они доносились с лестницы. Мы беззвучно проскользнули в подъезд.
Шаги остановились. Стук в дверь. Долгая тишина. Повторный стук. Наконец дверь открыли. И вдруг прозвучал неприятно знакомый голос:
— Господина Кярвета, случайно, нет дома?
— Его нет, — ответил тоненький голосок. — Мы ничего о нем не знаем.
Каждое слово ясно доносилось до нас. По голосу можно было судить, что Велиранд говорит с девочкой примерно нашего возраста.
— Как? — спросил Велиранд. — Что с ним случилось?
— Он пропал в начале войны, — ответили ему.
— Ужас! — сказал Велиранд. — Просто ужас! Ах да, простите. Я школьный товарищ господина Кярвета, когда-то мы были добрыми друзьями. А вы, очевидно…
— Я квартирантка. Я ничего не знаю о господине Кярвете.
— А его супруга, случайно, не дома?
— Она вернется не раньше, чем через час.
— Ах, так. Извините. Я, может быть, зайду еще раз вечером попозже.
Дверь захлопнулась, и шаги стали спускаться по лестнице.
Мое сердце бешено колотилось. Выскочить из подъезда — поздно. Велиранд безусловно это заметит. А что, если хлопнуть дверью и пойти ему навстречу, словно мы только что вошли с улицы? Это годилось бы лишь в том случае, если бы у Велиранда не было карманного фонарика. Но ведь мы знали, что у него есть карманный фонарик. Он бы непременно меня узнал.
Шаги приближались. Вот-вот Велиранд спустится с лестницы. И тогда?..
Вдруг я почувствовал, что Олев дергает меня за рукав. Я тихонько придвинулся к нему. Он потянул меня дальше. Куда?
Олев нащупал лестницу в подвал. Мы осторожно спустились на несколько ступенек. И успели сделать это в самый последний миг. Из своего убежища мы видели, как мелькнул синий луч фонарика. Затем хлопнула парадная дверь.
Мы стояли неподвижно еще около минуты. Потом Олев шепнул:
— Ушел.
Мы выбрались из своего укрытия, и я зажег спичку. На стене висели в ряд почтовые ящики. На одном из них была прицеплена табличка: «Кярвет». Мы попробовали дверку почтового ящика — она оказалась крепко запертой; можно было безбоязненно опустить в ящик наше предупреждение.
Я усмехнулся. Велиранд еще только начинает расставлять в этом доме силки, а в почтовом ящике уже лежит предупреждение, что он провокатор! Теперь супруга Кярвета догадается, что надо быть с ним осторожной. Мы-то ничего не знаем об этой госпоже Кярвет. Ничего, кроме того, что Велиранд интересуется ею. Мы предупредили ее. Может быть, мы никогда и не узнаем, насколько помогло наше предупреждение, но мы сделали что смогли.
Во всяком случае, похоже, что матери Хельдура мы принесли пользу. Уже на следующий день после того, как я отнес на Парковую улицу предупреждающее письмо, Хельдур на перемене отозвал меня в сторону.
— Ты помнишь, я говорил тебе об этом человеке, о Велиранде? — спросил он.
— Да, помню, — ответил я.
— Тогда читай, — сказал он и вынул из кармана наше письмо.
Я прочел письмо, которое изготовил сам вместе с Олевом, и теперь на бумаге остались отпечатки моих пальцев.
— Разве твоя мать сама ничего не замечала? — поинтересовался я. — Разве ничего не показалось ей подозрительным в этом Велиранде?
— После этого письма многие вещи действительно стали казаться странными, — сказал Хельдур. — Во всяком случае, мама теперь знает, что надо быть осторожнее.
Я вернул ему наше письмо.
— Как ты думаешь, кто мог послать это нам? — спросил Хельдур.
— Конечно, друзья, — ответил я, глядя мимо него.
И Хельдур сказал задумчиво:
— Я и не знал, что у нас здесь есть друзья.
Может быть, госпожа Кярвет тоже вскоре станет ломать голову, кто это послал ей предупреждение. И, наверно, она поймет, что это были друзья.
Мы с Олевом шли домой.]
Небо слегка прояснилось. Подмораживало.
— Завтра у нас действительно гимнастика, — сказал Олев, — надо не забыть дома тапочки.
Читатель, может быть, еще помнит маленькую девочку Эло и ее замечательного мопса, который бесстрашно сражался с собаками нашего домовладельца. В этой главе я должен снова вернуться к Эло и ее мопсу, хотя мне и придется рассказывать о совсем грустных событиях.
Однажды солнечным утром я отправился в магазин выкупить хлебный паек и на углу Садовой улицы встретил Эло, Она стояла в воротах своего сада, одетая в поношенное зимнее пальто, и всхлипывала. Она плакала так безутешно и лице у нее было таким несчастным, что я сразу же остановился и спросил, что случилось.
— Они застрелили Мистера, — сказала Эло сквозь слезы.
Я ничего не понял.
— Какого мистера? Кто застрелил?
Эло заплакала еще пуще.
— Ну… эти люди… Они застрелили Мистера. Мистер умер. Разве же ты не помнишь Мистера? — всхлипнула Эло. — Ты же знал его…
Наконец я уразумел, что Эло говорит о своем мопсе, которого обычно все звали просто Митси.
— Что за люди застрелили Мистера? — поинтересовался я.
— Мужчины, которые приходили к нам ночью, — сказала Эло. — Мистер был в сенях. Он залаял и укусил одного из них за ногу. И тогда они застрелили Мистера из револьвера, совсем насмерть.
У меня зародилось страшное подозрение, и я спросил:
— Чего хотели от вас эти мужчины?
— Я не знаю, — ответила Эло. — Я спала и проснулась только тогда, когда Мистер залаял и раздался выстрел. И папа ушел с этими мужчинами.
Теперь мне все стало ясно. У Эло арестовали отца. Но эта маленькая глупая девочка ничего не поняла и оплакивала только своего мопса, не догадываясь, что произошло на самом деле.
У меня в горле странно защипало, и я вдруг почувствовал сильное желание чем-нибудь помочь Эло.
— Мистер уже похоронен? — спросил я.
— Нет, — сказала Эло. — Он лежит в саду под сосной. Но он совсем мертвый.
— Хочешь, я выкопаю ему могилу? — предложил я Эло. — Выкопаю ему могилу и сделаю красивую могильную насыпь и все, что надо. И тогда ты сможешь приносить на могилу цветы.
Эло перестала всхлипывать и сказала:
— Хочу, хочу, чтобы ты выкопал Митсу красивую могилу.
— Вместо креста мы можем положить на его могилу большой камень, — предложил я.
— Конечно, — согласилась Эло.
Мы пошли в сад.
Для того чтобы выкопать могилу, требовалась лопата. Но лопата находилась в сарае, а на двери сарая висел большой замок.
— Я пойду возьму у мамы ключ и принесу, — сказала Эло и побежала к дому.
Она уже совсем повеселела, эта маленькая Эло. Она была рада, что я выкопаю для ее мопса красивую могилу. И она не догадывалась, что случилось с ее отцом.
Эло вернулась вместе с матерью.
Я немного растерялся, не знал, как вести себя и что сказать матери Эло. Если у кого-нибудь умирает близкий родственник, то этому человеку выражают сочувствие. Но как поступают в случае ареста? Я решил, что, очевидно, тоже надо выразить сочувствие, потому что арест иногда даже хуже чем смерть.
Эло пошла к сараю отпирать замок, и мы с ее матерью остались вдвоем.
— Ты знаешь, что у нас произошло? — спросила мать Эло.
— Догадываюсь, — ответил я. — Сочувствую вам…
Мать Эло улыбнулась. Это была очень усталая улыбка.
— Я и так вижу, что ты нам сочувствуешь, — сказала она, помолчав. — Прошу тебя, не говори об этом с Эло, — продолжала женщина. — Она еще маленькая и не все может понять.
— Я знаю. Она думает, что отец просто ушел с этим людьми.
— Ты хороший мальчик, — сказала мать Эло.
Затем она ушла назад в дом.
Эло принесла лопату, и мы пошли под сосну — копать могилу.
Земля сильно промерзла. Копать было очень трудно. По правде говоря, это было никакое не копание, а долбежка, борьба за каждую горсть земли.
— Мистер был хорошим псом, — сказал я, чтобы нарушит молчание.
— Да, — сказала Эло. — Дядя Велиранд тоже всегда говорил, что Мистер очень хороший и умный пес.
— Дядя Велиранд? — У меня по спине побежали холодные мурашки. — Чего он от вас хотел?
— Дядя Велиранд ходит к нам слушать радио. У него самого нету, — объяснила Эло. — Они слушают заграничные передачи, но об этом нельзя говорить — это тайна.
Я молчал.
Он приходил слушать радио!..
Уж мне-то очень хорошо было известно, какой мощный радиоприемник стоит у Велиранда дома в углу.
Все было ясно.
Здесь мы с Олевом уже не могли помочь.
Я знал отца Эло. Я всегда с ним здоровался, когда он шел мне навстречу, и он обычно отвечал каким-нибудь шутливым замечанием или спрашивал, как у меня идут дела в школе. Значит, теперь он арестован!
Людей арестовывают… Что это значит? По-моему, это означает, что оккупанты боятся. Если бы они были уверены в себе, если бы они сами верили, что их дело святое, правое и непобедимое, тогда им не нужно было бы никого арестовывать. Но, очевидно, они боятся. Они боятся отца Эло. Боятся еще многих других. Чем больше людей арестовывают, тем, значит, сильнее страх оккупантов. Потому что какая еще причина может заставить их арестовывать мирных людей?
