Так раздумывал я, копая яму в промерзлой земле, которая должна была стать могилой храброму мопсу Эло.
Наконец яма стала достаточно глубокой, и я кончил копать.
— А что теперь? — спросила Эло.
— Теперь положим Мистера на покой в могилу.
Но когда я стал засыпать могилу, Эло снова ударилась в плач.
— Мы сделаем ему красивый холмик, — утешал я девочку.
— Мы сделаем ему красивый-красивый холмик, — повторяла Эло, но продолжала плакать.
У меня тоже увлажнились глаза. Правда, не из-за мопса. Мне не давало покоя, что Эло так безутешно плакала, не зная того, о чем ей действительно следовало бы плакать.
Как я и обещал Эло, мы положили на могилу большой камень. Глядя на это надгробие, Эло наконец перестала плакать.
— Не уходи еще, — сказала она. — Поиграем во что-нибудь.
Но я должен был идти за хлебом, а потом должен был пойти в школу.
— Я приду как-нибудь в другой раз.
— Ты ведь не придешь.
— Обязательно приду. И тогда принесу Мистеру на могилу цветы.
— Теперь ведь нет цветов.
Мне вдруг вспомнился тот случай, когда Мистер дрался с Гектором и Тоди. Тогда мне тоже пришлось утешать Эло.
И тогда я пообещал иногда приносить кости ее собаке, если случится, что у нас к обеду будет мясо. Но ни разу так и не принес, хотя однажды, когда дядя в деревне заколол свинью, у нас несколько дней было к обеду мясо. Теперь мне стало ужасно жалко, что я никогда не принес костей Мистеру.
Может быть, тогда я столкнулся бы тут с Велирандом. Может быть, тогда удалось бы предупредить родителей Эло? И сейчас все было бы иначе? Мне даже не хотелось думать об этом.
— Если цветов не будет, — сказал я Эло, — принесу какую-нибудь зеленую ветку. И поверь, я обязательно приду.
— Хорошо, — сказала Эло. — Тогда принеси какую-нибудь зеленую ветку.
Однажды на уроке истории парень с самым крепким загривком в нашем классе — Мадис Салувээр — поднял руку. Это само по себе было событием. Я не помню, чтобы когда-нибудь раньше или позже Мадис Салувээр поднимал руку. Исключение составляли, может быть, лишь те случаи, когда он просился выйти.
— Чего тебе, Салувээр? — спросил учитель истории, господин Метус.
Мадис медленно поднялся из-за парты.
— Я хотел спросить насчет освободительной борьбы древних эстонцев, — сказал он. — Эстонцы вели с крестоносцами великую войну, но в конце концов немцы победили и обратили эстонцев в рабство. Раньше мы учили, что немцы исторические враги эстонского народа, а теперь говорится, что это вовсе не так. Я сам никак не могу в этом разобраться.
Все слушали внимательно. Действительно, этот же самый учитель Метус еще год назад говорил о немцах совсем иначе, чем теперь. Мы тогда проходили древнюю освободительную войну эстонцев, восстание в Юрьеву ночь и продолжавшееся семь столетий рабство эстонского народа. И всегда учитель Метус говорил, что во всех несчастьях нашего народа виноваты немцы.
— Да, — сказал Метус. — Я догадываюсь, что вы не можете все это сразу понять. Это вполне естественно. Ну что же, попытаюсь внести некоторую ясность. Древняя борьба за свободу… Мы все знаем, как это было и чем кончилось. Эстонцы упорно боролись с орденом, но в конце концов вынуждены были сдаться. Так. Но эта борьба не была легкой ни для одной из сторон, и в этой борьбе обе стороны научились уважать друг друга, уважать мужество и смелость противника, оказались достойными противникам и…
«Ах, так, стало быть, — подумал я. — Выходит, что у древних эстонцев не было ни малейшей ненависти к рыцарям ордена. Они рубили их кольчуги просто из большого уважения и почитания. Смешно». Но учителю Метусу это, похоже, вовсе не казалось смешным, он продолжал совершенно серьезно:
— Мы должны подумать и о том, что в конце концов именно немцы принесли на нашу землю культуру, цивилизацию и так далее…
Он не сказал, что же именно далее, но это вдруг внятно произнес Олев рядом со мной:
— Рабство, истязания, темноту…
— Угнетенное состояние было исторической неизбежностью, — продолжал учитель. — Оно было обусловлено законами вращения колеса истории. Истязания всегда сопутствовали угнетению. А что касается темноты…
— В Валга немцы снова пытались ввести телесные наказания.
Это сказал Свен Траат, вообще-то довольно незаметный парень, который сидел на последней парте. И то, что он сказал, было действительно правдой. Школьная подруга моей мамы работала теперь на вокзале в Валга. Осенью она приезжала к нам и рассказывала об этом.
Учитель сделал вид, словно он вообще не слышал замечания Свена.
— Что касается темноты, духовной темноты, — сказал он, — то не следует забывать, что древние эстонцы до прихода немцев жили в настоящей темноте — в язычестве. Мы не должны забывать, что христианская церковь сыграла весьма значительную роль в просвещении и воспитании нашего народа.
— Она научила эстонцев гнуть спину перед немцами, — громко сказал кто-то.
Это прозвучало упреком самому учителю истории, потому что чем же он сейчас занимался, как не гнул спину перед оккупантами.
Класс был возбужден.
— Авторами самых первых книг на эстонском языке были немцы, — продолжал говорить Метус.
И вдруг — словно разорвалась бомба — учителю задали вопрос:
— А вы-то сами эстонец?
Самым удивительным было то, что этот вопрос задала девочка. Она спросила так наивно, будто у этого вопроса не было ничего общего с тем, что творилось в классе, будто она действительно только хотела узнать, какой национальности учитель Метус.
В классе сделалось очень тихо. Лицо учителя стало бескровным. Мы ждали ответа. Он смотрел на нас беспомощно.
— У меня жена и двое детей, — тихо сказал учитель Метус. — И все мы эстонцы.
Это был ясный ответ. Для тех, кто понимал. Он ведь признался, что вынужден говорить ради заработка. Мне стала жалко его. Но тут же я подумал, что сам ни за что не хотел бы, чтобы кто-нибудь другой так пожалел меня.
— Учитель!
Гуйдо поднял руку.
— Пожалуйста.
— Я думаю, — сказал Гуйдо, — что история ничего не значит. В старину эстонцы враждовали с немцами, но теперь они помирились. Мы были достойными противниками, теперь стали достойными соратниками.
— Я не могу сказать, что история ничего не значит, — ответил учитель Метус. — К сожалению, я преподаю историю.
Звонок возвестил перемену.
СТОЛКНОВЕНИЕ С ГУЙДО И АТСОМ
Как говорится, огонь тлел под пеплом. После первого дня занятий, когда мы избрали Линду старостой класса, я, пожалуй, не обменялся с Гуйдо и Атсом ни словом. Зато мы то и дело обменивались косыми взглядами. Я знал, что однажды произойдет взрыв. Тлеющий огонь или затухает, или снова вспыхивает. А наша взаимная ненависть была столь упорной, что не могла затухнуть, следовательно, она должна была разгореться.
Это случилось однажды перед уроком немецкого языка. Гуйдо и Атс были дежурными. На перемене они выгнали из класса всех до единого, хотя кое-кому надо было еще кое-что списать.
— Разве вы не помните, что говорил директор о проветривании классов? — посмеивался Атс. — Приказ есть приказ, порядок должен быть порядком.
Всю перемену Гуйдо простоял перед дверью и не пустил никого в класс.
Только тогда, когда прозвенел звонок и мы вошли в класс, стало понятно, почему они так рьяно наводили «порядок». Атс, держа мел в руке, еще стоял перед классной доской и заканчивал отделку своего «художественного произведения».
На доске были изображены два уродца, не имевшие ни малейшего сходства со мной и Олевом. Но Атс написал под уродцами наши имена — Олев Кивимяги и Юло Пихлат. Уродцы держали над головой огромный плакат, на котором было написано:
«Да здравствует наша горячо любимая староста класса Линда Вескоя!»
Мы с Олевом очутились в положении, когда для долгих размышлений не было времени. И без того было совершенно ясно, что у нас есть лишь единственная возможность для действий.
— Кто кого? — спросил Олев.
— Тебе — Атс, мне — Гуйдо, — ответил я так же кратко.
Больше всего меня разозлило, что класс отнесся к «художеству» Атса довольно доброжелательно. Некоторые ребята смеялись во все горло, и даже девчонки хихикали. Только тогда, когда Олев точным и сильным хуком ударил Атса в подбородок, все умолкли. Я бросился к доске. Прежде всего хотел стереть постыдный рисунок и после этого свести с Гуйдо счеты. Но он, нагло усмехаясь, преградил мне дорогу:
— Дотрагиваться до выставочных экспонатов строго воспрещается.
— Надеюсь, твоя персона не относится к числу экспонатов, — сказал я в ответ и правым кулаком «дотронулся» до его лица.
