Я пообещала и посмотрела ей вслед с трепетом. Она отправилась приносить себя в жертву, для нас и для виллы; я никогда не видела чего-то героического, по рукам побежали мурашки от гордости, что у меня есть такая замечательная подруга, как Лиззи. Она повернулась и вышла, положив грабли на плечо, вид у нее был очень решительный и смелый, на секунду она задержалась на пороге, ослепленная ярким светом летнего дня, темный силуэт с копьем в правой руке, потом дверь за ней захлопнулась. Я прильнула к двери и прижалась к ней ухом. Мальчишки тем временем широкими шагами спускались с холма вниз к вилле, вереницей, впереди Муха, за ним Покер, Лужица и Жвачка. Под их ногами хрустела высохшая на летнем солнце трава, а больше ничего не было слышно. Жара проникла в каждый уголок, скоро солнце достигнет высшей точки, а я опять со злостью и тоской вспомнила наш старый лягушачий пруд, на месте которого теперь стоят эти чертовы дома. Я оглянулась в поисках подходящего оружия на случай столкновения с мальчишками, но ничего, кроме помятой кастрюли, не нашла, тогда я снова прижалась ухом к двери и прислушалась.
Стойте, — сказала Лиззи, дальше ни шагу.
Мальчишки остановились и уставились на Лиззино лицо — с ужасом, как она потом рассказывала. Между ними и Лиззи было, наверно, метров пять, не больше. Лиззи сняла грабли с плеча и положила их между собой и мальчишками.
Я бы не стала раздражать его сегодня, — сказала она тихим, угрожающим голосом, и я за дверью подумала с удивлением, что же она имеет в виду. Мальчишки тоже удивились, ведь кроме Лиззи они никого не видели.
Ты это про кого? — спросил Муха, он сделал другим знак рукой, чтобы они не двигались, и они не двигались, вопросительно переглядываясь. До меня стало медленно доходить, что хочет сделать Лиззи, если этот план не удастся, то тогда… Об этом мне думать не хотелось, но вдруг мальчишки ей поверят…
Я подавила смешок и тихо ругнулась, потому что мне ничего не было видно, а посмотреть на лицо Мухи очень хотелось, ну и, конечно, на других тоже.
Вот что, — медленно, с расстановкой сказала Лиззи, посмотрите-ка на мое лицо. Не надо было мне сегодня становиться у него на пути.
Она сделала многозначительную паузу, потом высоко подняла грабли, на конце ручки можно было, если постараться, заметить несколько капель крови.
Ловите, — сказала она и бросила грабли Мухе, тот ловко поймал их одной рукой.
У нашего предводителя сегодня ужас какое плохое настроение, — сказала Лиззи, пока мальчишки передавали грабли друг другу, я бы вам советовала уйти отсюда…
Не закончив фразу, она повернулась и проскользнула в дверь. Вместе мы побежали вверх по лестнице, в гостиную к Синей Бороде, оттуда все было лучше видно, мы присели на корточки под подоконником и стали потихоньку выглядывать из разбитого окна. Мальчишки все еще растерянно обсуждали, что же им делать. Снова и снова они оглядывались через плечо на дверь, жаль только, мы не могли понять ни слова из того, что они говорили.
Быть такого не может, неужели они такие глупые? — прошептала я и зажала рукой рот, чтобы не рассмеяться во весь голос.
Может-может, — сказал Лиззи, я в шоке просто…
Если честно, я никогда бы не подумала, что это сработает.
Мальчишки собрались уходить, мы наблюдали за ними, пока они не скрылись в полях.
Дай пять, — сказала Лиззи и плюхнулась на пол, от долгого сиденья на корточках ноги у нее совсем затекли.
Позже мама Лиззи сфотографировала ее с повязкой на глазу, которую мы нашли в коробке с карнавальными костюмами, и Лиззи решила, что будет носить эту повязку несколько недель. На самом-то деле она не снимала ее еще долго после того, как глаз зажил.
* * * *
Я заворачиваю на задний двор, там меня уже ждет Братко. Он переворачивается на нагретом солнцем асфальте туда-сюда, подставляя мне свой рыжий в полоску живот.
На твои уловки я не поддамся, — говорю я, спрыгивая с велика.
Он сердито мяукает и бежит впереди меня ко входу в дом, останавливается там и писает на дверь.
А если дедушка увидит? — говорю я и еще раз пробую погладить его.
Наверху я вижу округлую фигуру фрау Бичек. Она с чем-то возится перед дверью дедушкиной квартиры, а когда замечает меня, испуганно вздрагивает.
Матерь Божья, — говорит она, девочка, ну ты меня напугала.
Она быстро прячет руки за спину и бочком-бочком старается проскользнуть мимо меня к своей квартире.
Что вы тут делаете? — спрашиваю я с любопытством, за глазком дедушкиной двери я замечаю какое-то шевеление, дедушка наверняка подсматривает за нами. Бичек манит меня к себе, по-прежнему держа руку за спиной.
Это просто соль, — шепчет она.
Как это, — шепчу я в ответ, просто соль?
Братко трется о мои джинсы, я немножко боюсь, вдруг он укусит меня за пальцы ног, я ведь в сандалиях, первый раз в этом году.
Сыплю соль на порог, — шепчет Бичек, чтобы прогонять злой дух.
Ага, — шепчу я в ответ, это помогает?
Она энергично кивает головой, на ней розовый платок, в волосах бигуди.
Это надо делать на убывающая луна, тогда хорошо получится, — шепчет она.
Свободной рукой она поднимает Братко и прижимает извивающегося кота к своей обширной груди.
Дедушка зол на меня. Он не говорит ни слова, пока я перекладываю в холодильник продукты, которые дала для него мама. Я не тороплюсь, мне нравится кухня, она маленькая, с пестрыми занавесками на полках, их сшила бабушка. Она всегда говорила: тогда, когда ты была еще в недрах Авраамовых.
Это означает, что я еще не родилась, когда она шила эти занавески. Они синего цвета с красными и желтыми розами и очень подходят к бледно-голубой кухонной мебели.
Иногда я думаю, как же это так — все эти годы меня еще на свете не было. Это странная мысль, я знаю, это очень трудно объяснить. Время от времени мы с Лиззи говорим о том, как все было раньше, потому что мы познакомились всего четыре года назад и многого друг о друге не знаем. Лиззи рассказывает много всего интересного про себя и маму, про разные их проделки, про пощечину, которую ей влепил в церкви пастор, когда она попыталась залезть на кропильницу, и всякое такое. А потом Лиззи просит, чтобы я тоже что-нибудь рассказала про раньше, что-нибудь смешное, и самое странное — мне ничего не приходит в голову. То есть почти ничего, это как если открыть фотоальбом, а в нем — сотни пустых мест. Кое-что еще можно разглядеть, какие-то половинки разорванных фотографий, но толком ничего, по крайней мере, никаких веселых историй. От этого во мне возникает страх, во всем теле какое-то мутное ощущение, легкое покалывание, оно начинается за лбом и расходится все шире, пока все тело не начнет зудеть, как сумасшедшее. Тогда я чаще всего говорю, что в моей жизни ничего веселого не было, и вскакиваю, чтобы это покалывание прошло. Лучше всего помогает быстрый бег, пока не начнешь задыхаться, но куда же бежать, если лежишь животом на кровати Лиззи.
Я убираю молоко и сливочное масло в дедушкин холодильник, потом иду в гостиную, дедушка сидит в кресле у окна, он молча смотрит, как я стою на пороге. Ну ладно, — говорю я, я тогда пойду.
Мое сердце бьется очень быстро, я снова его слышу, в голове за лбом начинается это странное покалывание, теперь я знаю, что оно означает, все эти годы я этого не знала. Это покалывание — страх, отвратительный страх.
Ты разочаровала меня, Мальвина, — говорит дедушка, я думал, что могу положиться на тебя.
Я опираюсь плечом на дверной косяк, потому что вдруг боюсь, что пол подо мной начнет прогибаться, он немножко качается, и дедушку я вижу нечетко, как будто смотрю через матовое стекло. Он продолжает говорить, он говорит и говорит, про бабушку, что бабушка тоже полагается на меня, там, на небе, что она смотрит сверху на нас и наверняка плачет, потому что я бросила дедушку в одиночестве и посылаю ему еду через соседку-польку.
Что они подумают, — говорит он, они же подумают, что у нас не все ладно.
Он делает паузу, не отрывая от меня взгляда, я верчу ручку пустой корзины между пальцами и пытаюсь сосредоточиться на одной точке на ковре. Ковер темно-красный с черным угловатым орнаментом, по краям бахрома, раньше я всегда ее расчесывала и заплетала в косички, вот ведь ерунда какая, думаю я.
А что с твоей подругой Лиззи? — спрашивает дедушка.
Я только пожимаю плечами, потому что не хочу говорить дедушке, что Лиззи уехала на каникулы. Это его совершенно не касается. Он говорит, что Лиззи неподходящая для меня компания, потому что ее родители в разводе, а разводиться — это не дело. Разводиться нельзя. Запомни это, — как-то сказал он мне, люди остаются вместе, пока смерть не разлучит их. Мне эти слова кажутся ужасными — «пока смерть не разлучит их», по рукам сразу начинают бегать мурашки, я вполне понимаю маму Лиззи, которая такого не захотела. Лиззи всегда говорит, что ее отец был настоящим тираном, а потом еще и связался со своей секретаршей Аннабелль, которой было двадцать три года. То есть на двадцать лет меньше, чем Лиззиному папе. Лиззи говорит, что иногда она ходит с папой и Аннабелль обедать в ресторан, и Аннабелль пытается изображать из себя ее маму, а Лиззи это совершенно не нравится.
