У мамы Лиззи так и не появилось нового мужчины, и Лиззи как-то сказала, может, она станет лесбиянкой, потому что столько времени проводит со своей лучшей подругой, а я сказала, ерунда, так мы уже давно стали бы лесбиянками, а Лиззи сказала, что, на ее взгляд, это было бы здорово, это ведь необычно, такая мама не у каждого есть.
Да что с ней может быть, — говорю я.
Дедушка все еще пристально смотрит на меня.
Ничего, конечно, ничего, — говорит он и слегка улыбается, будто знает что-то, чего не знаю я.
Такая дружба, она ведь не навсегда, — говорит он, раз, и ты вдруг окажешься одна, когда у Лиззи появится друг, теперь это ведь быстро делается.
Я не очень понимаю, что он хочет этим сказать, знаю только, что чем дальше дедушка заговаривает меня, тем сильнее качается пол, красный ковер с бахромой и вся комната. В конце концов все начинает вращаться, перед глазами становится темно, и последнее, что я слышу, — это звук удара: я треснулась головой о шкафчик в коридоре, на котором стоит телефон.
Я все еще лежу на кушетке, когда за мной приходит папа, к ботинкам у него прилипла трава, он косил газон.
Я слышу, как он разговаривает с дедушкой в прихожей. Дедушка говорит, что я вдруг ни с того ни с сего упала, и он думает, что это какая-то хитрость. Он говорит Шепотом, но я понимаю каждое слово и спрашиваю себя, как он это вообще себе представляет, такую хитрость, никто ведь не станет нарочно ударяться головой о телефонный шкафчик.
Папа тоже настроен скептически, он говорит: ну, не вырастет же она такая, как ее мать. Он имеет в виду мигрень. Если еще кто-то в доме будет страдать мигренью, этого он не выдержит.
Тут я вскакиваю с дивана, голове немножко больно в том месте, которым я стукнулась, но в общем все в порядке.
У меня нет мигрени, — говорю я, я могу сама поехать домой.
Я вдруг вспомнила, меня даже в жар бросило, что Муха, наверно, придет к вилле, а попросить папу отвезти меня туда я никак не могу.
Мы стоим в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, вокруг в золоченых рамках развешены семейные фотографии, больше всего тех, на которых я, шестилетка, серьезно гляжу в камеру, на некоторых у меня отсутствующий вид, как будто я где-то далеко-далеко. Я хорошо помню это ощущение — как будто я где-то далеко-далеко. Голова у меня пульсирует, я протискиваюсь мимо папы к двери.
Спасибо, что приехал за мной, — говорю я и выхожу из квартиры.
Мы встречаемся случайно на пути к вилле, среди полей. Сейчас на них еще не так много всего выросло, а летом вокруг сплошная кукуруза, пшеница и рожь, можно прокладывать в них проходы, делать лабиринты и прятаться. Теперь, конечно, мы так не делаем, теперь я больше не ребенок, но играть в полях — это всегда было здорово. Мы ведем велики рядом, потому что Муха проколол шину, я говорю, да оставь ты велик где-нибудь, но он боится, что его украдут.
Мы взбираемся на следующий холм и с его вершины смотрим вниз, на виллу.
Перед ней стоят две больших машины, вокруг суетятся люди.
О нет, — говорю я, неужели они уже начинают.
Теперь мы все-таки оставляем наши велосипеды, я пристегиваю Мухин велик к своему, чтобы он был за него спокоен. Потом мы пробираемся к вилле через свежевспаханное поле, вдоль цветущей белыми цветами терновой изгороди, которая отделяет это поле от следующего. В зарослях изгороди чирикают, прыгая по веткам, птицы, Муха крадется передо мной, пригнувшись, его хвостик на затылке подпрыгивает на каждом шагу. Дойдя до забора, мы прячемся в небольшой заросшей сорняками яме, через дырки в заборе видны люди у виллы. Они геодезисты, я это знаю, потому что отец Лиззи тоже занимается чем-то вроде этого, он говорит рабочим, что им нужно измерять. У них странные приборы, похожие на маленькие подзорные трубы на штативе, один из мужчин что-то записывает в большой темно-коричневой папке.
Внутри виллы еще какие-то люди, за пустыми окнами мелькают их силуэты, похожие на привидения. Ну почему такое должно было случиться именно сейчас, когда Лиззи нет?! Понятия не имею, что могла бы сделать Лиззи против всех этих людей, но одно только ее присутствие подбодрило бы меня. Если бы Лиззи сейчас была здесь, мы взялись бы за руки и разработали план, как предотвратить снос, в этом я уверена.
В коленки мне впиваются камни, а голова все еще болит.
Что-то не так? — шепчет Муха.
Он внимательно смотрит на меня, потому что я все время беспокойно дергаюсь, не зная куда девать ноги.
Ты совсем бледная.
Именно так я себя сейчас и чувствую. Бледно.
Да нет, все о-кей, — говорю я, просто треснулась головой о шкафчик, а так все в порядке.
Ох, да у тебя наверняка сотрясение мозга. Видно же, что тебе нехорошо.
Он опирается спиной на забор, так людей больше не видно, но гораздо уютнее.
Я делаю то же самое, вытягиваю ноги и шевелю пальцами ног в сандалиях.
Ой-ой-ой, затекли совсем, — говорю я и немножко пошевеливаю ими, чтобы они пришли в чувство.
А как это случилось? — говорит Муха. Он опять роется в карманах штанов в поисках сигарет, а найдя, видит, что половина из них раскрошилась.
Ну ты и спросил, — говорю я, когда стоишь на посту, это ведь обычное дело, что пальцы ног затекают.
Да не пальцы, балда, я про твою голову.
Позади нас геодезисты что-то кричат друг другу, кажется, они выстукивают виллу, так это воспринимается на слух, наверно, хотят узнать, в каком месте виллу будет проще начать сносить.
А-а-а-а, — говорю я и размышляю, что ему можно рассказать, потому что я, конечно, не хочу говорить, что упала в обморок.
Я споткнулась и упала.
Муха закуривает сигарету, на этот раз он не спрашивает, не хочу ли я тоже, но так даже лучше, родители бы учуяли, что от меня несет куревом, когда я вернусь домой. От курения возникает рак легких, говорят они, и зубы желтеют. Мои голуби летают вокруг нас кругами, им теперь тоже придется куда-то переселиться, а может, они уже присмотрели себе какое-нибудь прибежище в городе, думаю я, но мне-то, мне куда теперь деваться?
Я подвигаюсь еще немножко вперед, теперь я лежу на спине, потому что от сидения тут же затекла попа, солнце светит мне прямо в лицо, я закрываю глаза и закидываю руки за голову.
Ты так и не сказала, как тебя зовут, — говорит Муха.
Я качаю головой, не открывая глаз, я и сама точно не знаю почему.
Может, из-за Лиззи, мы ведь друг другу поклялись.
Это тайна, — говорю я.
Ладно, — говорит Муха. Тогда мое имя — тоже тайна.
Его голос звучит обиженно, и я не могу сдержать усмешку.
Да знаю я твое имя, — говорю я.
Муха сильно затягивается сигаретой, я слышу, как она потрескивает.
Ага, значит, знаешь, — говорит он еще обиженнее.
Ну да, тебя зовут Муха, — говорю я безмятежно.
Слышно, как хлопают двери машин, наверно, геодезисты закончили с измерениями, они заводят мотор, он тихо рычит, машина медленно разворачивается на узкой дороге. Другой водитель решил, что не стоит и пытаться развернуться, и едет задним ходом вверх по холму.
Ты что, с ума сошла? — говорит Муха.
Машины исчезают в клубах пыли, снова становится тихо, мы встаем и пролезаем через дыру в заборе. Геодезисты воткнули в землю странные палки, а перед виллой положили несколько рулонов красно-белой ленты, которой ограждают стройки. Мы заглядываем в каждую комнату, но на вилле ничего не изменилось, пока еще ничего, остался только запах геодезистов. Это запах города, сигарет и лосьона после бритья. Я с отвращением морщу нос. Мы забираемся на самый верх, но там пахнет вполне нормально, как всегда, деревом, перьями и свежим воздухом.
Хорошо быть здесь, наверху, с Мухой. Мне нравится, когда он здесь. Мне нравится разговаривать с ним, стоя рядом, прислонившись к балкам. Я забываю про геодезистов и про то, что виллу скоро снесут. Муха придумывает мне имена, как в сказке про Румпельштильцхена, называет какое-нибудь имя, а я качаю головой, потому что решила не уступать.
Софи, — говорит он, Мария, Йоханна, Эстер, Джульетта…
Он не может остановиться.
Кунигунда, Гертруда, Хайдрун, Хайделинда…
Мы смеемся, а я качаю головой.
Ни за что не догадаешься, — говорю я, забудь, проехали.
Он кладет руку мне на плечи, но я увертываюсь, не люблю, когда меня обнимают за плечи. От этого у меня по телу бегут мурашки.
Ты что, — говорит он.
Ничего, — говорю я, оставь меня.
Он больше не пытается так делать, но смотрит на меня очень странно.
Мне просто это не нравится, — говорю я, потому что чувствую, что надо что-то сказать в свое оправдание.
Голуби воркуют над нашими головами, все как будто мирно и спокойно, только в затылке у меня снова начинается покалывание. Я забираюсь на балки, чтобы отвлечься, Муха смотрит на меня снизу, у него дружелюбное лицо, это самое дружелюбное лицо из всех, которые я знаю. Он ничего не спрашивает, он просто здесь и смотрит на меня, а я забираюсь по балкам, все выше и выше.
