Шарик в ладони нагрелся и был как живой. Петька разжал пальцы и посмотрел на свою добычу. Шарик оказался не совсем белым, а чуть желтоватым с чёрным штампиком на круглом боку. Буквы на штампике были неразборчивыми, и оттого загадочные, расплывчатые буквы напоминали звериную мордочку. Как её можно сжечь? Да и такого шарика, звонкого, прыгучего, у Петьки никогда не было и вряд ли будет. Зачем покупать шарик для пинг-понга, если нет самого пинг-понга?
В течение дня Петька раз десять перепрятывал его, пока не потерял. Лихорадочно искал полчаса, а обнаружил у себя под подушкой. Он трясся от мысли, что его разоблачат. Петька делал суетливо-весёлое лицо. Он думал, что ведёт себя непринуждённо, и очень удивлялся, когда мать снова и снова спрашивала:
— Нет, ты всё-таки признайся, что ты спроворил?
— Ма, ну что ты? Чего я мог сделать? — почти искренне возмущался Петька, что вызывало ещё большие подозрения у матери.
В конце концов Петька не выдержал маминого настороженного взгляда и скрылся на крыше лодочного сарая.
Отсюда с чёрной толевой жаркой крыши хорошо просматривался Нижний и Верхний посёлки и река.
Петька скинул рубашку и улёгся на живот. На краю крыши в давно не чищенном жестяном водостоке колыхалась сухая прошлогодняя трава и рыжел мох. Спину обжигало солнце, в нос тошнотворной волной катил запах раскалённого рубероида. Эту волну слабым ветерком с реки то и дело сносило в сторону, но ветер ослабевал, и запах поднимался от крыши с удвоенной силой.
Но Петька упорно лежал. Глаза слезились от слепящей солнечной ряби на реке. Наводнение выглядело неправдоподобным.
Половина посёлка была вынуждена уехать, эвакуироваться. Одни переехали к родственникам в Верхний посёлок, а других расселили в спортзале школы. Все переехавшие по очереди патрулировали Нижний посёлок вместе с участковым. Именно на этот патруль едва не наскочили Николай и Петька.
Шарик теперь лежал у Петьки в кармане. Этот «тайник» оказался самым надёжным.
Петька перевернулся на спину, раскинул руки, проводя ладонями по шероховатому горячему рубероиду. Высоко-высоко летел реактивный самолёт, оставляя пушистый след. Петька не смог долго смотреть на пронзительно солнечное небо и закрыл глаза.
Над посёлком часто летали самолёты. Ночью с востока на запад ползли по чёрному небосводу красные мигающие точки. Там, высоко, близко к космосу, в освещённом салоне летела другая жизнь. О ней рассказывал Петьке старший брат Кирилл, который летал за штурвалом таких самолётов.
Из своей другой жизни он присылал родителям письма и деньги, и, когда мать очень жаловалась ему на Петькино поведение, Кирилл грозился забрать брата к себе в Москву на перевоспитание. Но, пока он жил в общежитии, мать не решалась отпускать к нему Петьку.
Другая жизнь летела в мягких креслах, ей подавали еду в пластиковых лоточках, сок и вино в пластмассовых стаканчиках, а куда прилетят — море, песок, пальмы, пахнет булочками и пирожными из кондитерской и шашлычным дымком с набережной. Эта другая жизнь никогда не прилетела бы сюда, в затопленный Нижний посёлок, да и в залитый солнцем, пыльный Верхний тоже она не заглянет. Тут воруют друг у друга, считают деньги от получки до получки и ругаются из-за нехватки денег, дерутся жёны с мужьями, мужья с жёнами и детьми, и не всегда потому, что пьяные, чаще просто так, потому что никогда не придёт сюда другая жизнь.
Петька всхлипнул, провожая взглядом тающий самолётный след.
Ему не нужно было чужое барахло, впопыхах брошенное бегущими от наводнения людьми. Хотелось увидеть другую жизнь.
— Петька, — позвал отец.
Петька свесился с края крыши и не торопился слезать.
— Ты куда это ночью собирался? — отец стоял у сарая, опираясь на вилы и привычно хмурясь. Он даже не поднимал головы. Чтобы навести на Петьку страху, ему и смотреть на сына не надо было. Хватало мрачно-угрожающих ноток в голосе.
Петька молчал. Что ни скажи сейчас, отец не поверит. Да и никакая правдоподобная ложь в голову не приходила.
— Пакость какую задумал? Смотри у меня! — всё так же набычившись, монотонно продолжал говорить отец. — Живо шкуру спущу. Ты меня знаешь.
Прижавшись к крыше, Петька втянул в себя голову.
— Слазь оттуда, бездельник! Помоги сено перекидать. Хватит хныкать. А ночью нечего колобродить! По ночам мародёры по посёлку ползают. Увидишь их случайно, так прибьют и фамилию не спросят. Слышишь?
— Я никого не боюсь, — пробурчал Петька с крыши.
— Смельчак, — хмыкнул отец. — Увидишь мародёра, так в штаны напрудишь. Слезай быстрей! Дождь собирается. Сено только подсохло, сейчас снова вымокнет.
* * *
Вечер приплыл раньше обычного вместе с проливным дождём. Петька сидел в своей комнате в темноте, облокотившись о подоконник, воткнув локоть между горшками с геранью. От неё горько пахло. Петька вздыхал, сжимая в кармане белый шарик и вспоминая, с какой ненавистью отец говорил о мародёрах.
Петька слез с табурета, включил настольную лампу, поискал на полке корешок энциклопедии.
— Мародёр, — зашептал он, водя пальцем по строчкам. — Тот, кто грабит население в районах военных действий, а также убитых и раненых на поле сражения, грабитель… Ой! Ничего себе. Да я же ничего не брал. Только посмотреть хотел.
Насупившись, Петька вернулся к окну. Дождь ещё усилился. В луже на дороге отражался золотистый свет фонаря, а в этом отражении было видно, как падают дождинки. Они пускали по поверхности рябь, и лужа сияла, как расплавленное золото. Пиратское золото.
«Пиратов ведь не называли мародёрами, — подумал Петька, глядя на золотую лужу. — А ведь они грабили и убивали. Их называли романтиками морей. Это ведь неплохо».
Петька вздрогнул и отшатнулся от окна. За мокрым стеклом возникла физиономия Николая, который знаками показал, чтобы Петька вышел на улицу.
Замешкался Петька только лишь на мгновение. Потом осторожно выглянул в коридор, прислушался. Схватил с вешалки свою куртку и выдернул из галошницы резиновые сапоги. Через минуту Петька уже стоял рядом с Николаем у лодочного сарая.
Петька дрожал под непромокаемой курткой. Николай, надвинув капюшон на глаза, курил, скрыв в кулаке от дождя сигаретный огонёк.
— Пойдём? — спросил он, дохнув на Петьку терпким табачным дымом. — Я ещё вчера один домишко приметил… Что пыхтишь? Мы теперь напарники. Повязаны. Как ниточка с иголочкой. Хочешь не хочешь, голубок… Всё как вчера. Залезешь, руку подашь — и делов-то. Небось, и себе что утащишь. Вчера что умыкнул?
— Ничего, — прошептал Петька.
Он дрожал и оглядывался на дом. Свет там не горел. Мама и отец спали под большим ватным одеялом. В бабушкиной комнате сопела в кроватке младшая сестра Катька. Все спали. Смотрели сны, добрые и честные.
А Петька снова сидел в резиновой лодке за спиной Николая, который грёб в темноту и неизвестность.
С детства знакомый Нижний посёлок, наводнённый разлившейся рекой, ночной, без света фонарей, казался загадочным, страшным, чужим. Здесь воцарилась другая жизнь, которую создала стихия. Она же создала «промысел», на который вот уже вторую ночь выходил Петька.
— Я ничего не возьму, ничего не возьму, — бубнил он себе под нос. — Только посмотрю. Снова нервишки будет щекотать от опасности.
Петька стал прислушиваться, но дождь барабанил по резиновым лодочным бортам и заглушал всё вокруг. От этого перестука становилось ещё тревожнее. В такт дождевому перестуку у мальчика стучали зубы.
В чужой прихожей на полу в речной воде плавали половики. Дверь разбухла. Её пришлось поддеть ломом и с оглушительным треском выломать.
В прихожей на стене висели оленьи рога, увенчанные кепками и ушанками, на один рог был нанизан одинокий валенок. Петька нервно усмехнулся, поведя лучом фонарика по стенам. Николай стремительно переходил из комнаты в комнату, пока Петька ошалело созерцал диковинные рога.
Дальше в комнате стоял большой круглый стол. Шкаф с распахнутыми дверцами зиял пустыми полками. Николая тут ещё не было. Это остались следы хозяйских сборов. Небось, всё самое ценное с собой прихватили.
На большом комоде, где в открытых ящиках лежали пуговицы и кусок белой резинки, стояла пустая шкатулка с рельефным изображением парусного корабля на крышке. В свете фонарика кораблик казался объёмным, паруса будто ветер надул. Эта шкатулка была из той, другой жизни, где солнце, море, пальмы, паруса яхт в заливе и запах шашлыка вперемешку с йодистым морским духом. Шкатулка попала в карман Петькиной куртки.
Осмелев, Петька прошёлся по всем комнатам и даже перестал дрожать. А ведь все считали его трусоватым. Особенно отец.
— Видел бы он… — прошептал Петька и тут же ссутулился и задрожал снова.
«Если бы отец и в самом деле видел…» — подумал Петька и задрожал ещё сильнее.
